Марк Твен - Морис Мендельсон

Но Твен не понял тогда значения собственного рассказа. «Дорогие матушка и сестра, — говорится в его письме от начала 1866 года, — просто не знаю, о чем и писать, — так однообразна моя жизнь. Уж лучше бы я снова стал лоцманом и водил суда по Миссисипи. Поистине, все на свете суета сует, кроме лоцманского дела. Подумать только, человек написал немало вещей, которые он, не стыдясь, может считать вполне сносными, а эти нью-йоркские господа выбирают самый что ни на есть захудалый рассказ…»

Победа!

Между тем война уже пришла к концу. Дело Севера взяло верх. Весной 1865 года войска южан сдались победителям.

Многие рядовые американцы встретили завершение Гражданской войны со смешанным чувством.

Их горячо радовала победа над жестоким и упорным противником — рабовладельцами. Те, кто видел в рабстве «естественное и нормальное состояние рабочего» (как выразилась накануне войны одна из южных газет), были, конечно, глубоко враждебны всем устремлениям народа, его мечте о достатке и свободной жизни. И у простых людей теперь, когда плантаторы были разгромлены, имелись основания торжествовать.

Миллионам сограждан Твена даже почудилось, что отныне для них открыты все пути к счастью. Ведь совсем недавно, в годы войны, был принят, наконец, закон о «гомстедах», на основе которого каждый может приобрести за небольшую плату кусок земли где-нибудь на западе Америки.

Но вдумчивые люди не могли не осознавать, что за годы войны Севера и Юга богачи в США стали еще богаче, а бедняки в основном остались бедняками. Банкир Джей Кук за время военных действий нажил состояние в десятки миллионов долларов. Одновременно было положено основание капиталам миллионеров, прогремевших уже в послевоенные годы: Вандербильта, Фиска, Гулда, Карнеги, Моргана, Армора, Рокфеллера.

Едва рабовладельческий Юг, тормозивший экономическое развитие страны, потерпел поражение, невиданными темпами развернулось строительство железных дорог и резко возросла добыча железной руды и угля, золота и серебра. Предприимчивые люди наживались на чем только могли, задабривая или уничтожая непокорных. Правительство стало на путь раздачи государственных земель компаниям, прокладывающим железные дороги. В конце концов в их руки перешло много миллионов акров пахотной земли, обещанной безземельным беднякам. Американские капиталисты сгоняли на строительство железных дорог десятки тысяч рабочих-китайцев и белых иммигрантов, принуждая их работать с утра до ночи. Фабриканты и банкиры надували недругов и друзей, прибирали к рукам сенаторов, мэров, начальников полиции. Новые законопроекты и законы о централизованной системе банков, защите имущественных прав, высоких протекционистских тарифах — все это было на руку капиталистам.

Многие из них еще не умели грамотно писать, но их корявая подпись решала судьбы целых армий трудящихся.

Недаром на одном из массовых митингов рабочих была принята такая резолюция: «Мы рады, что мятежная аристократия Юга разгромлена… Однако мы хотим, чтобы все знали, что впредь трудящиеся Америки будут требовать более справедливого распределения богатств, создаваемых их трудом, и большего равенства в пользовании правами, обеспечиваемыми теми свободными институтами, которые цвет рабочего класса отстаивал в многочисленных кровопролитных сражениях».

Марку Твену суждено было отразить в своем творчестве и радостные чувства победителей и горькое разочарование простого американца в плодах победы, доставшейся дорогой ценой.

Случилось так, что в первый послевоенный год в произведениях Твена сказались не столько светлые надежды, сколько мрачные настроения. Он жил тогда в Сан-Франциско, в большом городе, вобравшем в себя все самое темное, что было в капиталистических порядках.

Не весело сложилась тогда и личная судьба Марка Твена и его брата. Орион снова был без работы. Когда Невада стала штатом, секретарь «территории» надолго оказался не у дел. А Сэмюела Клеменса ждала, чувствовал он, лишь безрадостная перспектива изнуряющей работы для газетной полосы.

Может быть, снова стать лоцманом? Нет, это уже невозможно: он не плавал четыре года. Выросли новые люди. К Миссисипи протягивается все больше нитей железных дорог. На реке устанавливают путеводные огни.

В год окончания войны Твен написал «Рассказ о дурном мальчике, которого бог не наказал». Это пародия на поучения воскресной школы, на повестушки о том, как побеждает добродетель и наказывается порок.

В рассказе Твена порок чувствует себя весьма неплохо. Писатель показывает, что в жизни все получается совсем иначе, чем в моралистических книжках. Когда «скверный мальчишка стащил ключ от кладовой и, забравшись туда, наелся варенья», то его «не охватил ужас и никакой внутренний голос не шептал ему: «Разве можно не слушаться родителей?» Мальчик Джим поступал очень дурно, но судьба его за это не наказывала.

Однажды Джим залез на чужую яблоню, чтоб наворовать яблок. «И сук не подломился, Джим не упал, не сломал себе руку, его не искусала большая собака фермера, и он потом не лежал больной много дней, не раскаялся и не исправился. Ничего подобного! Он нарвал яблок, сколько хотел, и благополучно слез с дерева. А для собаки он заранее припас камень и хватил ее этим камнем по голове, когда она кинулась на него».

Вчитываясь в рассказ, все яснее видишь, что автор его не шалит; он не потешает читателя. Он рисует реальную жизнь. Не верьте тем, кто утверждает, будто в мире царит справедливость, говорит Твен. Когда Джим украл у учителя перочинный ножик, а потом попытался свалить вину на хорошего мальчика Джорджа, сына бедной вдовы, эта коварная затея ему превосходно удалась. Американцев с детства учат, что в конечном счете злодеи терпят поражение, а добродетель торжествует. Но на самом деле обычно торжествует зло. Джордж ждал наказания, но в этот момент не появился, пишет Твен, «седовласый, совершенно неправдоподобный судья и не сказал, став в позу: «Не трогайте этого благородного мальчика! Вот стоит трепещущий от страха преступник!» Нет, ничего подобного не произошло.

Показав фальшь ханжеской литературы, Твен идет дальше. Он внезапно раскрывает перед читателем второй план своей многозначной сатиры. Писатель продолжает: «…Джима не выпороли, а почтенный судья не прочел наставления проливающим слезы школьникам, не взял Джорджа за руку и не сказал, что такой мальчик заслуживает награды и поэтому он предлагает ему жить у него (внимательно прислушаемся к дальнейшим словам Твена. — М. М.), подметать канцелярию, топить печи, быть на побегушках, колоть дрова, изучать право и помогать его жене в домашней работе, а все остальное время он сможет играть и будет получать сорок центов в месяц и благоденствовать». Так перечень «благодеяний» внезапно приобретает саркастический смысл — добродетельный до неправдоподобия судья оказывается на деле вполне правдоподобным эксплуататором.