Огонь и сера - Линкольн Чайлд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А я был там несколько раз. Впервые – когда обнаружил некую природную связь между датами гибели Атлантиды и Гоморры. Теперь Мертвое море – это выжженная пустыня. Рыба не водится в воде, где процент соли больше, чем в океане, на берегах растет лишь самая скудная растительность, покрытая толстой соляной коркой. А дальше, ближе к Тель-ас-Саидии, куда многие ученые помещают Содом, соляную поверхность покрывают шарики чистой серы. Она не ромбовидная, как в обычных природных геотермальных источниках, а скорее моноклинная: белая, исключительно чистая, будто прошла длительную термическую обработку. На Земле такая сера больше нигде не встречается. Содом и Гоморру уничтожил вовсе не естественный геологический процесс. Но что именно – остается загадкой.
Фон Менк придвинул к себе лист и под предыдущими датами написал:
3243
1239
2004
– Две тысячи четвертый год, мистер Гарриман. Вместе эти даты образуют золотое сечение. Немного математики: три тысячи двести сорок третий год до нашей эры – или пять тысяч двести сорок шесть лет назад – укладывается в золотое сечение. Тысяча двести тридцать девятый год до нашей эры – три тысячи двести сорок три года назад – снова золотое сечение. Следующая дата: две тысячи четвертый год нашей эры – именно столько лет разделяет две предыдущие катастрофы. Совпадение?
Гарриман уставился на цифры. «Он понимает, что говорит?»
Дикие вычисления казались чистым бредом, но в спокойных глазах ученого светилось лишь смирение.
– Годами, мистер Гарриман, я искал доказательство того, что не прав. Я надеялся, что даты неверны, что в них закралась ошибка. Однако каждое новое открытие подтверждало мою правоту.
Из другого шкафа фон Менк вытащил лист белого картона с нарисованной на нем большой спиралью, один в один повторявшей рисунок камер наутилуса. В самой крайней внешней точке надпись красным карандашом сообщала: «3243 г. до н.э. – Санторини/Атлантида». Через две трети завитка краснела вторая надпись: «1239 г. до н.э. – Содом и Гоморра». Далее по всей спирали шли десятки дат и отметок меньшего размера, проставленных черным карандашом:
79 г. н.э. – извержение Везувия уничтожает Помпеи/Геркуланум и Стабии.
426 г. н.э. – падение Рима, город разграблен и разрушен варварами.
1321 г. н.э. – эпидемия чумы в Венеции, погибает две трети населения.
1665 г. н.э. – Великий лондонский пожар.
В самом центре, там, где спираль замыкалась в большую черную точку, стояла третья красная отметка:
2004 г. н.э. — ???
– Как видите, – утвердив рисунок на столе, сказал фон Менк, – я отметил много других катастроф. Они в точности накладываются на логарифмическую спираль и все до единой подчиняются правилу золотого сечения. Как бы я ни вычислял даты, в конце всегда выходил две тысячи четвертый год. Всегда. Так что же общего между этими природными катаклизмами? Все они выпали на долю важнейших мировых городов, городов, отличавшихся богатством, мощью, развитием технологий и духовным небрежением.
Из оловянной кружки фон Менк достал карандаш.
– Дожидаясь две тысячи четвертого года, я надеялся, что ошибся, что это лишь совпадение... Увы, сейчас надежды на то, что природа верит в совпадения, не осталось. Всем правит порядок, мистер Гарриман. Так же, как мы занимаем экологическую нишу, мы занимаем нишу моральную. Стоит виду истощить свою нишу, природа это исправляет, она очищается. Иногда – ценой уничтожения вида. Но то в природе. Что же случается, когда вид истощает моральную нишу?
Ластиком на конце карандаша фон Менк стер вопросительные знаки в последней красной отметке:
2004 г. н.э. —
– Каждый раз у катастрофы были предвестники. События небольшого, казалось бы, значения. Часто погибали морально нездоровые люди – в точности, как потом и вся цивилизация. Так происходило и в Помпеях перед извержением Везувия, и в Лондоне накануне пожара, и в Венеции незадолго до эпидемии. Теперь, мистер Гарриман, понимаете, почему Джереми Гроув и Найджел Катфорт сами по себе ничего не значат? А если быть до конца точным, значат их ненависть к религии и морали, отречение от благопристойности и вопиющая неумеренность. Как таковые, эти двое – модели жадности, похоти, материализма и жестокости нашего времени и особенно Нью-Йорка. Смерти Гроува и Катфорта – лишь предвестники.
Фон Менк разжал пальцы, и список плавно упал на стол.
– Вы увлекаетесь поэзией, мистер Гарриман?
– Нет. По крайней мере после окончания колледжа.
– Но может, вы помните поэму Йейтса «Второе пришествие»?
Анархия пожрать готова мир...И в нерешительности лучшие из насТомятся. Худшие страстямГубительным дают собою править[35].
Фон Менк наклонился ближе.
– Мы живем во времена нравственного нигилизма, слепого поклонения технике, отказа от духовной составляющей нашей жизни. Телевидение, кино, компьютеры, видеоигры, Интернет, искусственный интеллект – вот боги нашего времени. Нами руководят морально ущемленные, бесстыдные лицемеры, которые притворяются благочестивыми, а на деле лишены духовности. В наше время университетские ученые и нобелевские лауреаты принижают нравственность, презирают религию и кладут себя на алтарь науки. Стало модно поносить церковь. Радио шокирует нас, выдавая шутки, замешенные на ненависти и вульгарности, а телевидение развлекает «Реалити секс-шоу» и «Фактором страха для звезд». Бесчинствует терроризм, смертники врезаются на самолетах в дома, а страны шантажируют друг друга ядерным оружием.
В комнате воцарилась тишина, лишь тихонько попискивал диктофон. Наконец фон Менк продолжил:
– Древние верили, что природу составляют четыре элемента: земля, воздух, огонь и вода. Кто-то говорил о наводнениях, кто-то – о землетрясениях или мощных ураганах, другие – о дьяволе. Когда Атлантида предала свою моральную нишу, ее поглотила вода. Конец Содому и Гоморре принес огонь. Чума пришла в Венецию по воздуху. Катастрофы, как и золотое сечение, следуют циклическим закономерностям. Я показал это в схемах.
Доктор достал вторую диаграмму – сложную, исчерченную линиями, таблицами, исписанную числами. Центральная пентаграмма заключала в себе подпись:
2004 г. н.э. – Нью-Йорк – Огонь
– Вы полагаете, что Нью-Йорк сгорит?
– Только не так, как можно себе представить. Город поглотит огонь внутренний – как Гроува и Катфорта.
– И этого можно избежать, если люди вернутся к Богу?
– Слишком поздно. – Фон Менк покачал головой. – Прошу заметить, мистер Гарриман, я не употребляю слова «Бог». То, о чем я говорю, – не обязательно Бог, а некая сила природы: моральный закон Вселенной, такой же постоянный, как и любой из законов физики. Мы создали дисбаланс, который должен быть исправлен – в две тысячи четвертом году. – Ученый постучал пальцем по стопке таблиц. – Великое событие. Его предсказывали Нострадамус и Эдгар Кейси, о нем говорится в «Откровении».
Гарриман кивнул. Все прозвучало так сильно, что по спине побежали мурашки. Но не «утка» ли это?
– Доктор фон Менк, вы проделали титанический труд.
– Увлечение поглотило меня. Более пятнадцати лет я ждал две тысячи четвертого года, помня о значении даты.
– Вы уверены на все сто, или это только теория?
– Отвечу так: завтра я покидаю Нью-Йорк.
– Покидаете?
– Уезжаю на Галапагосские острова.
– Почему именно туда?
– Как писал Дарвин, Галапагосы знамениты своей изолированностью. – Фон Менк указал на диктофон. – На этот раз я не собираюсь снимать документальный фильм. История целиком ваша, мистер Гарриман.
– Не снимете документального фильма? – тупо переспросил Гарриман.
– Если я хоть в чем-то прав, мистер Гарриман, то когда все закончится, смотреть фильм будет, в сущности, некому, верно?
И в первый раз с тех пор, как Гарриман вошел в кабинет фон Менка, доктор улыбнулся – слабой улыбкой, грустной, без малейшего намека на юмор.
Глава 30
В лужице соуса на тарелке плавала какая-то ничтожная крошка. Запах смутно напоминал рыбу.
Со дня смерти Гроува прошло десять дней, и д'Агоста сбросил два с небольшим килограмма – снова начал ходить в спортзал и заниматься бегом. Часы, проведенные в тире, укрепили предплечья и плечи. Если так пойдет и дальше, через несколько месяцев вернется прежняя форма.
Практически незримый Проктор порхал вокруг стола, поднося и забирая блюда, давая обнаружить себя, лишь когда того требовала необходимость. Пендергаст принимал д'Агосту, сидя во главе стола. Констанс, по левую от опекуна руку, сегодня смотрелась не такой бледной; очевидно, вчерашняя прогулка пошла ей на пользу. Однако обеденный зал особняка на Риверсайд-драйв – с темно-зелеными обоями и темными картинами – по-прежнему давил мрачностью атмосферы. Окна, некогда смотревшие на Гудзон, были надежно заколочены, и Пендергаст, похоже, не собирался ничего менять. Так стоит ли удивляться его собственной бледности – фэбээровец засел в темноте, будто некая пещерная тварь. С каким бы удовольствием д'Агоста променял экзотику вечера и блюд на солнце, задний дворик, барбекю из ребрышек и холодильник, до отказа забитый пивом! Даже корзина с диковинными угощениями Фоско из вчерашнего дня показалась ему привлекательнее.