Заговор - Джонатан Рабб

Осмотр местности показал, что хижины пусты. Только в единственном доме найдено нечто существенное. Внутри обнаружены тела двоих взрослых, заколотых до смерти. Обнаружены также документы, приобщенные к делу».

Сара пролистала несколько страниц. Что бы на них ни сообщалось, к делу это имело мало отношения: ничего, что объясняло, как вообще дети оказались в лесном лагере или что могло стать причиной их жестокости. Вместо этого материалы содержали простую детализацию событий следующих нескольких недель, последовавшей госпитализации детей и попыток разыскать Антона Вотапека, чье имя значилось на некоторых обнаруженных документах. После неудачи в розыске Вотапека комиссии ничего не оставалось, как придать своим усилиям статус «продолжающегося расследования». Последняя страница, датированная 9 января 1970 года, скреплялась несколькими подписями.

Сара быстро взялась за вторую папку. Первое, что она увидела, раскрыв ее, был список из четырнадцати фамилий с указанием имени, возраста и номера телефона. Дети Темпстена. Прочла список. И уже хотела перевернуть страницу, как ее глаза впились в фамилию, занимавшую в списке третью от конца строчку. Какое-то время Сара всматривалась в буквы, не очень веря тому, что читала. «Быть этого не может!» — подумала Сара. Поначалу она была готова объяснить это чудовищным совпадением (в конце концов, имя-то было довольно распространенное), но инстинкт ее не обманывал. Фамилию она нашла тут, упрятанной за семью замками допусков, в месте, куда вход ей был заказан навсегда. Не важно, что она понятия не имела, как эта фамилия здесь оказалась. Она ее нашла, и так или иначе, но это служило подтверждением. Это точно он. Имя, возраст.

Уолтер Пемброук, шестнадцать лет.

Пемброук, золотой мальчик, третий из самых молодых вице-президентов в истории. Каким-то образом он был связан с Темпстеном.

Должно быть что-то еще. Сара взялась за следующую страницу, надеясь отыскать подтверждение, но наткнулась только на свежие данные, которые так старательно собирала комиссия. Абзац за абзацем о каждом ребенке (всякий раз скрупулезно указывается изменение адреса либо номера телефона), но ничего о Пемброуке. Ничего. Вчитавшись повнимательнее, Сара выяснила, что приводится описание только детей с одним общим тревожным признаком: все они умерли от ран, полученных в лесном лагере, но большинство в автокатастрофах. Сверившись с датами, Сара убедилась, что только четверо из четырнадцати пережили свой девятнадцатый день рождения.

Быстро пробежала глазами список уцелевших. Потребовалось мгновение, чтобы уловить связь. Было что-то знакомое в двух последних именах… Грант, Эггарт.

И тут ее как током ударило.

Стрельба по голландским дипломатам во время заварухи на прошлой неделе. Эггарт, убийца, застреленный на ферме в Виргинии; Грант, полицейский, убивший его, а потом сам расставшийся с жизнью.

Еще одно подтверждение первой попытки Эйзенрейха.

Простые факты, нужные ей, увязывающие все воедино, взирали на нее с листа бумаги. И все же ничего, кроме имен, у нее не было. Имена волнующие, слов нет, однако…

Сара глянула на последнюю фамилию в списке. Элисон Крох. Рядом десять цифр телефонного номера. Никаких обновлений и изменений. Никаких явных связей. Шестилетняя девочка, которой теперь за тридцать.

Сара записала номер и сунула бумажку в карман. Затем поставила папки на место и пошла к двери.

Элисон Крох. Вот с этого она и начнет складывать из фрагментов картинку.

Ксандр остановил свой выбор на знакомой чайной возле библиотеки. Нужно было посидеть над записями Карло, а возможно, если быть честным, уйти подальше от института. Слишком уж свежи и реальны оказались воспоминания. Ему нужно передохнуть несколько минут, для чего и купил «Трибюн». Кроссворд. Определенность в клетке пятнадцать на пятнадцать.

Ксандр застрял на первой же странице. Шагая по Стор-стрит, взглянул на передовицу про крах рынка зерна: паника охватила улицы Чикаго вчера с утра пораньше. Сообщения о фермерах в Айове, которые уже вооружались и сплачивались, чтобы помешать правительственным чиновникам замерить наличные запасы зерна. В ответ «Каргилл агрикалчурэл» выступила с заявлением: все поставки зерна за пределы Соединенных Штатов должны быть приостановлены на неопределенное время. Ксандр пробежал глазами заметку, не желая признаваться себе в том, насколько это связано с Эйзенрейхом, однако ничего не смог поделать: одно-единственное имя заставило его застыть посреди улицы. Мартин Чэпманн. Умер, самоубийство…

Ксандр воззрился на газетные строчки, вспоминая досье, прочитанное во Флоренции. Чэпманн. Шайка Седжвика: «Читающему дано самому представить, что он намеревается делать с ними». Больше представлять не надо. Остается один вопрос: как далеко зайдет эта первая попытка? Еще ужаснее, если Вашингтон с Чикаго всего лишь эксперименты, какова же разрушительная сила хаоса, который намерен развязать Эйзенрейх? Сколько еще рынков отдаст Седжвик на уничтожение своим сообщникам?

Ответ — и Ксандр это знал — лежал в манускрипте. Прежде всего, однако, ему нужно воспринять книгу такой, какова она есть, а не такой, какой трое безумцев сейчас ее используют. Это значит — вникнуть в ее контекст, в ее родословную. А это значит — записки Карло. Сунув газету под мышку, Ксандр зашагал к чайной.

Через несколько минут он уже с головой ушел в историю рукописи.

«Эйзенрейх озаглавил свой манускрипт „О господстве“. Но кому бы в голову пришло, что под этим кратким и безобидным названием кроется столько дерзости и отваги?» Явно не каталогизатору восемнадцатого века, поместившему манускрипт в один раздел с памфлетами четырнадцатого века, гневно обличающими церковное господство. Отнюдь не подходящее место для документа, автор которого склонен к пересмотру природы власти. «Да взгляни этот Людовико Буонамонте хоть одним глазком на письмо-посвящение, тут же увидел бы ошибку, и, возможно, манускрипт не затерялся бы еще на двести лет». Читая записи своего приятеля, Ксандр ощущал и восторг, и разочарование одновременно. Четыре абзаца потрачено на доказательство некомпетентности синьора Буонамонте.

Неудивительно, что путь, каким следовал Карло к немецкому варианту манускрипта, был далеко не прост. На деле восемь лет ушло у него только на то, чтобы отыскать название оригинала. Трудность заключалась в том, что немногие ссылки на рукопись, какие были в ходу, неизменно касались либо «Науки Эйзенрейха», либо, что еще более уничижительно, «Швейцарских бредней». «От второй, — раздраженно говорилось в записях, — никакого толку. А первая — ребенку известно, что она бесполезна». Никакого упоминания «О господстве».

Перст судьбы: название Карло отыскал по чистой случайности. Сверяя кое-какие цитаты в студенческой курсовой о церковных судах во времена инквизиции, он наткнулся на переписку двух испанских епископов, один из которых, находясь под сильным впечатлением от небольшого неизвестного трактата, назвал его «зловещей теорией, толкующей, как наилучшим образом предать полную бренную власть в руки церкви». Какое-то время Карло не придавал этому никакого значения, пока не ознакомился с суждением второго епископа, нашедшего, что рукопись есть «не что иное, как обычные швейцарские козни». И название: «О господстве». Автор явно швейцарец. Еще немного поисков, еще несколько писем, и Карло установил имя автора. Некий Евсевий Якоб Эйзенрейх. «Сегодня, — завершается одна из записей, — мы пьем шампанское».

Находка имени, однако, породила еще большие трудности. Для чего два католических епископа взялись за манускрипт? И почему они решили, что речь в нем идет о господстве церкви? Речь шла о власти и хаосе, владычестве и воздействии на умы. «Концы с концами не сходятся. Церковь и Эйзенрейх? Для меня в этом никакого смысла». Записи сохранили упоминания о двух изматывающих днях, когда Карло сидел и пил кофе чашку за чашкой, почти убедив себя, будто забрался в безысходный тупик. Тем не менее через три дня записи начались фразой: «Это не может быть совпадением. На сей раз меня не проведешь». Интересно, подумал Ксандр, сколько раз его приятель взывал к самому себе, заставляя себя вновь влезать в драку. Итак, урывая время от университета, Карло два месяца просидел в библиотеке Ватикана, штудируя бесконечные тома архивных списков. «Естественно, идиотам, составляющим эти бумажные рулоны, мало одного имени автора. Только названия! И когда эти церковники выучатся?» Пропуски доставили Карло немало неудобств, а для Ксандра они были облегчением. Нет ни имен, ни ссылок. Нет ссылок — нет и легкого доступа к манускрипту, аккуратно уложенному между страниц средневекового тома.