Позывной «Хоттабыч» 4 (СИ) - "lanpirot"

— Мне, конечно, лестно, что после выхода книги мое имя практически стало нарицательным в СССР : старик Хоттабыч — добрый Волшебник-Джинн... Но после Восстания семнадцатого года дорога на родину мне закрыта, — с печальной грустью добавил я. — Потомственным аристократам не место в нынешней России… А я бы так хотел упокоиться на фамильном кладбище со всей своей многочисленной родней. Мне уже недолго осталось, мой юный друг, вам этого не понять…

— Вы именно поэтому сейчас на стороне этих мразей? — указав пальцем на барона-профессора, напрямую спросил меня сын Сталина. — Потому что навсегда лишились родины?

— Да, мой юный друг, — кивнул я в ответ. — Я лишился не только родины, я лишился семьи, потерял родных и близких мне людей… Так же, впрочем, как и князь Головин — в этом наши с ним судьбы удивительно схожи… Мясорубка Гражданской никого не щадила.

— Будь проклята эта чертова война! — Желваки на скулах Якова нервно заходили, огненные ядра исчезли из его ладоней, а пальцы с хрустом сжались в кулаки. — Но, насколько мне известно, — произнес Джугашвили немного помедлив, — многие аристократы вернулись с чужбины и вполне ассимилировались в СССР. Почему бы и вам…

— Мы с Гасаном Хоттабовичем поступили точно так же, — неожиданно вмешался в наш разговор князь Головин, до этого не проронивший ни слова, — но наш благородный порыв забыть все былые «обиды», предсказуемо закончился пожизненным водворением в Абакан. В тюрьме, вызывающую ужас у Осененных Божественными Дарами по всему миру! У нас нет больше веры в благие намерения коммунистов! Все это ложь, пустые обещания и гнусная провокация!

— Постойте, но если вас приговорили к заключению в Абакан, как вам удалось вырваться оттуда? — В голосе Якова вновь появились нотки недоверия, но не в историю о заключении (он, конечно, не был наивным чукотским мальчиком и видел, чем иногда закачивались такие вот возвращения с чужбины), а в историю освобождения из Абакана. — Из этой тюрьмы еще никому не удавалось сбежать?

— А мы и не сбегали, — качнул головой Александр Дмитриевич, — мы её разрушили… «До основанья», как поется в гимне СССР [1] — «Интернационале».

[1] Как гимн государства «Буржуазная Марсельеза» и «Социалистический Интернационал» конкурировали в России до созыва в январе 1918 г. Учредительного собрания и его разгона. С этого времени как гимн пролетарского государства «Интернационал» существовал до 1943 г., став гимном Советского Союза. В 1943 г. после роспуска III Интернационала «Интернационал» стал только партийным гимном — гимном партии большевиков, затем — КПСС.

— Как разрушили? — не поверив своим ушам, переспросил Яков, находясь в полном смятении чувств. — Это невозможно!

— Обратите внимание, юноша, — проскрипел я, не вставая с дивана, — вы уже не в первый раз за наше кратковременное общение используете этот «термин» — невозможно.

— Если уж быть совсем точным, — вновь произнес князь Головин, — Абакан разрушил, не оставив от него и камня на камне, Гасан Хоттабович. В одиночку, без чьей-либо помощи! Моя помощь, как Осененного-Мозголома ему в этом абсолютно не понадобилась. Смотрите…

Что сделал командир, я так и не понял, как не понял этого и уже совсем ошалевший от наших возможностей барон фон Эрлингер. Но на свободной стене каморки Якова словно распахнулось «пространственное окно», сквозь которое развернулась величественная «картина» низвергающегося в огромный и глубокий каньон мощного водопада, блистающего потоками воды в ярких лучах небесного светила. На самом краю каньона каким-то чудом высилась слегка покосившаяся высокая каменная башня.

— Это же… он? — Пленник даже протер глаза кулаками, хотя мог и бы и этого не делать — все, что нас окружало — иллюзия. Но человеческие инстинкты зачастую берут верх над нашим разумом. — Великий член Хоргыза?

— Вам доводилось бывать в Абакане, Яков? — поинтересовался между делом Александр Дмитриевич.

— Доводилось… — Заторможено кивнул пленник, не отрывая взгляда от «окна». — Отец возил меня… когда я был еще безусым юнцом… один раз… И я читал о нем, но уже позже… Это поистине завораживает, чтобы совершить подобное, необходима просто чудовищная Сила… Даже отец, наверное, не смог бы…

— Специализация у твоего папеньки не подходящая, — ворчливо заметил я, поерзав задом на диване. — Хотя мощность его Дара, наверное, вполне позволила бы ему провернуть такой фокус, будь он Потрясателем Земной Тверди.

— Но такой Дар считался давно утраченным, — попытался возразить Джугашвили.

— Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам, — ответил я ему словами Шекспира из «Гамлета». — Сам пребывал в шоке, когда у меня открылся этот уникальный Дар! Когда тебе перевалит за сотню лет, мальчишка, только тогда ты поймешь, что значит открыть в таком почтенном возрасте такой убийственный по Силе Дар. Скажу, как на духу — я был совсем не рад такому приобретению, но вернуть его обратно уже не представляется возможным.

— Вы очень необычный человек, Гасан Хоттабович, — покачал головой пленник, словно что-то мучительно обдумывал. — Мне было бы интересно увидеться с вами еще раз…

— Так за чем же дело стало? — удивленно произнес я. — Хорошо ведь сидим?

— Мне надо отдохнуть, — заявил Джугашвили. — Очевидно, что за столь долгий срок одиночества я отвык от общения…

Неожиданно очертания предметов слегка исказились и поплыли, словно я бросил взгляд на них сквозь бутылочное стекло.

— Что это, господа? — испуганно дернулся к входной двери фон Эрлингер. Вернее, туда, где она была несколькими мгновениями назад. Дверь исчезла, словно её никогда и не было, отрезав от нас оберштурмфюрера Вернера, оставшегося «снаружи». — Дверь! — Водя руками по стене, пытался отыскать её барон. — Князь, верните проход!

— Не могу, Иоахим… — спустя несколько мгновений сообщил командир. — Что-то блокирует мой Дар!

— Что происходит, Яша? — строго спросил я пленника, поднимаясь на ноги. — Окружающие нас предметы с каждым пройденным мгновение искажались все больше и больше: они дрожали, пульсировали, временами даже раздваивались — в общем в маленьком мирке Якова Джугашвили начался самый настоящий маленький армагедец. Лишь сам хозяин Ментального Пространства стоял на относительно спокойном «пятачке», а пол под нами уже ходил ходуном, словно мы находились в девятибальный шторм на палубе тонущего корабля.

— Я… я не знаю… Такого никогда раньше не происходило… — Было видно, что Яков и сам пребывает в некотором шоке.

— Видимо что-то пошло не так, — философски произнес я.

Тем временем фон Эрлингер, видимо, разочаровавшись в попытках обнаружить исчезнувшую дверь, принялся суетиться возле остатков «зарастающей» трещины, сквозь которую он проник к пленнику в предыдущий раз. Но трещина была слишком мала и, даже слегка трансформировав свое Ментальное Тело, профессор так и не смог ввинтиться в закрывающийся пролом. По всей видимости, нахождение в чужом Ментальном Пространстве с кучей дополнительных ограничений, установленных создателями-Мозголомами, не позволяло фон Эрлингу творить здесь что его черной душеньке угодно.

— Похоже, включился один из защитных протоколов! — предположил князь Головин. — Я вообще ничего не могу — словно зараз лишился всех своих Сил! Профессор, надо выбираться отсюда!

— А я, по-вашему, что делаю? — не оставляя попыток ввинтиться в щель, огрызнулся фон Эрлингер. — Это единственный путь наружу!

— Яков, ты можешь это остановить? — спросил я Джугашвили, в отличие от нас продолжающем незыблемо стоять на маленьком безопасном островке.

— Нет! — с отчаянием в глазах произнес он. — Я же не Мозголом, чтобы это уметь!

— А ты попытайся! — Напирал я на пленника. — Как-то же ты иллюзию своего Дара сумел воспроизвести! — Я ухватился за валик подлокотника дивана, чтобы устоять на ногах. Ментальному Пространству, в котором мы находились, похоже, пришел натуральный трындец.