Укразия - Николай Борисов

— Ну, конечно, если за это время нас не расстреляют, то…

Взгляды ненависти и презрения.

— Нас, но не вас, господин ротмистр, — бросил Горбов.

— Меня раньше всех, — горько улыбнулся Энгер и, обращаясь к Дройду, пристально смотрел на него, почти гипнотизируя.

— Помните, Дройд, однажды… Дройд изумленно посмотрел на Энгера.

— Помните деревушку, сельскую колокольню. Помните, как вы, я и летчик бежали через огороды, прыгали через заборы, а за нами чмокали пули… Вбежали на колокольню… Веревка, ворвались солдаты… И…

— Откуда вы это знаете? — закричал Дройд и, схватив за руку Энгера, стал пристально вглядываться.

Рабочие, Катя и Горбов, невольно подвинувшись, стали прислушиваться.

— Там был я с вами.

— Не может быть!

— Не находите ли вы, Дройд, что я похож на того партизана, с которым вы бежали от белых.

— Нет, не может быть! Вы, и партизан! Нет, нет… Я помню этот случай, и мне кажется, я вам его рассказывал.

Энгер улыбнулся, увидя насмешливые взгляды рабочих.

— А это помните?

И Энгер, засучив рукав левой руки, показал шрам от пули Дройду.

Туман в глазах. Дройд отступил, прикрыл рукой глаза, и перед ним вместо Энгера встал взлохмаченный, энергичный, полный жизни партизан, массирующий шрам на руке.

Дройд схватил за левую руку Энгера.

Оба — глаза в упор. Тяжело дышат…

В камере стало тихо.

Все внимательно всматривались в Энгера.

— Осторожно. Не давите так, Дройд.

— Значит… Значит… Это вы, тот человек, который… Энгер медленно и раздельно:

— Да. Я тот самый человек, — и, сорвав погоны и аксельбанты, Энгер повернулся к Кате, протягивая их ей.

— Возьмите на память от… И через паузу:

— Семь плюс два! Тихо…

Вдали выстрелы, бои, а здесь, в камере, слышен каждый удар сердца.

Катя готова была броситься к нему и крикнуть: «Прости, прости, я хотела тебя убить», но в последний раз, пересилив себя, крикнула:

— Это ложь!

Энгер взял Катю за руку л обратился ко всем.

— Слушайте, товарищи, я был в партизанском отряде Га-лайды. Отряд Галайды состоял большей частью из крестьян, присоединившихся к нам. Наш отряд — осколок банды Григорьева, после того, как Махно ухлопал его на одном свидании. Босые, на подушках вместо седел, отряд наводил ужас на добровольческие части. Лихо рубились, лихо наскакивали на штабы и исчезали, чтобы в другом месте, оперевшись на крестьянскую массу, устремиться для новых побед. Крестьянство нам сочувствовало, и мы имели постоянную помощь. Дисциплиной была — смерть. Расстрел за пустяк. Но этот отряд был слит, как один. Масса в кулаке Галайды. Босой, весь заросший, в разорванной рубашке, он был неумолимо жесток. Трусов убивали на месте. Офицеров в плен не брали. Расстрел — и все. Мы носились в тылу, и имя Галайды наводило такую панику, что белые бежали при одном его имени… В последние дни нам ужасно не везло: нас били, ловили, и мы никуда не могли сунуться, чтобы не попасть на сильнейший отряд. Я пошел в засаду и убежал тогда из плена вот с этим англичанином. Я стал следить, и наконец все мое внимание остановилось на одном партизане. Он был подозрителен. Отлучался от отряда. И вот, после безумного рейда, проскочив верст 80 в тыл, мы наткнулись на деревню, объявившую себя республикой. Белые выслали карательный отряд с бронепоездом «Коршун». Нас не должны были чувствовать, знать и видеть. Отряд расположился в лесу. Галайда послал развинчивать рельсы. Пошло пять человек. В отряде каждая сабля на счету. Работали усердно. Один партизан, за которым я следил, воспользовался моментом и ушел в гущу леса. Наступивший вечер, густой лес мне с трудом позволяли следить за его силуэтом. Я шел за ним шаг в шаг. Шел, как могут идти тени. Ни одна ветка не хрустнула под ногой. Партизан, беззаботно насвистывая, бежал, то появляясь, то пропадая между деревьями. Полустанок. Вошел в сторожку. Я притаился у окна. Партизан подошел к телефону и позвонил. Я на крышу к проводу. Перерубить! Слышу ясно, невозможно ошибиться: «Кто у телефона? Да. Это командир бронепоезда "Коршун"». Вынув нож и захватив проволоку в руки, я, когда он говорил: «Господин полковник», перерезал провод и последние слова долетели только до моих ушей: «путь разобран, в лесу засада». Стиснув зубы, я слез вниз. Бешенство душило меня. Как, среди нас есть предатель! И я понял, что все наше поражение — дело его рук. Передо мной стал ряд погибших, изрубленных, расстрелянных товарищей. И когда партизан вышел и, беззаботно улыбаясь, пошел обратно, я камнем на горло. Его тело билось, в глазах стоял ужас, но я его задушил. Лунный свет, тени деревьев, — и я тогда, в первый раз почувствовал жуть при убийстве человека вне боя. Обыскал. Деньги, документы, георгиевский крестик. Раскрыл паспорт. Он был выдан на имя:

Ротмистр лейб-гвардии Гродненского полка Энгер.

Общее движение, Катя схватила за руку Энгера.

— Значит, вы не Энгер?

— Я партизан.

— Кто же вы?

— Один из тысяч, гибнущих за революцию.

Молчание. На Энгера смотрели с удивлением, любуясь его сильной фигурой. Дройд записывал.

— А потом, товарищи, все ясно. — Галайда чуть не сломал кулаком стол. Я предложил ему, что перейду к белым под фамилией Энгера и буду информировать отряд о белых. Комиссар и Галайда одобрили, но сомневались, чтобы я — партизан, босой голодранец, оборванный, мог сыграть роль офицера. Я их успокоил, так как был солдатом. Побрился и уже это сразу изменило меня. Правда, Галайда, посмотрев на меня, оказал, что из меня офицер, как из палки ружье. И, стукнув меня по плечу, сказал: «Не засыпься, гляди, иначе вся твоя работа пойдет к черту. Держи связь со мной, а я-то не подгажу». Под утро бронепоезд «Коршун» налетел на разобранный путь и сошел с рельс. Его окружили крестьяне и мы. Бились недолго. Я в лесу жадно ловил момент бегства офицеров. Мимо пробежала группа. Я подбежал к ним. «Я знаю здесь каждую тропку. Я выведу вас», — сказал я. Бежали долго. На меня офицеры с любопытством смотрели и перешептывались. Узнав из разговора, что здесь и начальник бронепоезда, я сказал: «Я вызывал вас по телефону, но, вероятно, эти головорезы испортили провода». Все остановились. Начальник схватил меня за плечо. «Кто вы такой?» И я ответил: «Ротмистр Энгер». Имя было знакомо и вызвало одобрение. Мне жали руки, мной восхищались. Я не успевал отвечать на вопросы. Полковник тряс мне руку. «Мы вам очень обязаны, ротмистр, вы нам столько раз помогли и так удачно». Меня при этих словах бросило в дрожь. Столько людей погибло из-за этого проклятого Энгера. Я сдержал себя и скромно ответил, подражая молоденькому офицеру в интонации: «Ну, это пустяки». А потом город, попойки в среде офицеров. Я экипировался с ног до головы, наблюдая и изучая офицерство. По целым часам простаивал перед зеркалом, повторяя все движения офицеров, вырабатывая офицерский тип. И выработал, кажется, удачно. Бежал со штабом Бредова из Киева. На станции Одесса поезд Бредова обстреляли рабочие. Я понял, что Одесса пороховой погреб, который взорвется при первом появлении красных. Явился в штаб за назначением. Был лично принят генералом Биллингом. Этот глуповатый генерал, мечтающий почти о короне, принял меня величественно. «Как фамилия?» «Ротмистр Энгер», — ответил я. Генерал подумал минутку и, наверное вспомнив о том, что я давал им сводки и указывал пути отряда, сделался вдруг любезен. «Вы Энгер, я помню что-то. Ах, да, вы тот самый Энгер, который был в партизанах», и генерал засмеялся, встал, пожал руку. «Очень рад, господин партизан, очень рад. Вы молодчина. Я вас оставлю при штабе моим личным адъютантом. Мне нужны твердые с крепкими нервами люди». И вот я тогда надел эти украшения.