Маркиз де Боливар - Лео Перуц

Маленький бородатый человечек с фонарем нагнулся над ним и забрал его плащ.

И пока бородач испытующе оглядывал свою добычу, где-то рядом ударил почти беззвучный выстрел; испанец упал и растянулся рядом, полуприкрытый плащом Брокендорфа. Полная луна медленно показалась в просвете туч, и ветер быстро заносил оба трупа снегом.

Было ли это обманчивое видение, или я в самом деле видел конец Брокендорфа наяву, и один этот момент из всей сумятицы боя всплыл через много лет в моем сне - не могу сказать.

Но полковника я видел точно, он пал на моих глазах,-и Донон тоже, и многие другие, солдаты и сержанты, так как третий сигнал и атака войска Дубильной Бочки принесли гибель всем. А я подоспел слишком поздно, чтобы кого-нибудь предупредить. Да и предупреждение ничего не спасло бы: мы были между двух огней - и без боеприпасов...

* * *

Я выскочил из лодки уже в черте городских стен, пробился сквозь кустарник и сразу же натолкнулся на ругающихся гренадеров, которые покинули линию укреплений. Герильясы шли за ними по пятам, не давая перевести дух. Меня увлекла волна бегущих: каждый бежал сам по себе, как мог, иные падали и не вставали, и так мы достигли первых жилых домов.

Я догнал старшего лейтенанта фон Фробена: он был тяжело ранен и еле шел, держась за стену дома и шатаясь как пьяный. Здесь мне удалось наконец остановить нескольких беглецов, и мы некоторое время держались против герильясов. А потом оказалось, что враги уже обошли нас и стреляют в нашем тылу: смысла сопротивляться не было, мои люди пустились дальше в глубь города, и я - с ними. Всюду никто ничего не понимал, царило смятение, люди толкались, кричали и неслись по улицам. Из окон летели кирпичи, куски черепицы, поленья, котлы с кипятком и пустые бутылки... В одних воротах стояла стройная молодая женщина и стреляла из двуствольного ружья, хладнокровно перезаряжая его и целясь в бегущих. Один из солдат возле меня бросился на нее. Больше я ничего не видел; луна скрылась в тучах, мы бежали в густой темноте, в моих ушах звучали чьи-то отчаянные призывы:

- Моя лошадь! Где моя лошадь?

- Куда? Куда? Я ничего не вижу...

- Драгуны! Стойте! В приклады их!

- Мой ранец, где ранец?

- Вперед! Вперед! Держись, мы идем дальше!

- Готовсь! Внимание! Огонь!

- Я здесь! Здесь!

- Я ранен... Не могу больше!

- Они идут! Отходи!

В темноте я получил удар сзади и был сбит с ног. Несколько мгновений я ощущал только мощный снег на лице и колющую боль в затылке. А потом обнаружил себя на руках двух гренадеров, которые поставили меня на ноги и, поддерживая, повели дальше. Пока мы пробирались по улицам, я помню только жажду, острую боль в затылке и левой руке и что меня держали за плечо. Кажется, я в это время разрядил оба моих пистолета, но не знаю, в кого я стрелял.

В группе нас было семеро, но оружие осталось только у двух, и почти все были ранены.

Наконец перед нами открылась ярко освещенная и наполненная людьми рыночная площадь.

Мы даже обнялись с радостными криками, полагая себя спасенными: на площади построились в каре три роты гренадеров, а посреди их возвышался на коне полковник.

Кажется, полк с начала боя был разделен на три части. Одна некоторое время держалась в окрестностях дома настоятеля. Другая оборонялась у госпиталя, в саду, и ее в течение ночи несколько раз атаковали и герильясы, и восставшие горожане. Три роты на площади были в лучшем положении, и поэтому им предстояло пробиться к берегу реки.

Из последовавшего затем сражения я немногое мог уловить и запомнить. Возле меня был Донон, он говорил со мной и дал мне выпить из своей фляжки. Потом я стоял на коленях за багажной фурой и стрелял из карабина в густую толпу нападающих горожан. А подле меня раненый гренадер жадно пил холодный суп из глиняной миски...

Потом я опять стрелял, уже перебравшись на другое место, и оттуда мог видеть окно моей квартиры; оно было освещено, я видел мечущиеся внутри тени чужих людей и вспомнил, заряжая карабин, что оставил прямо на столе свои книги, французские любовные романы и томик немецких политических пасквилей.

Визг пуль, грохот, свистки, треск ружейной стрельбы, пронзительный вскрик, выкрики команд... и среди всего этого непрерывное "Карахо! Карахо!" испанцев. Мимо солдаты протащили бесчувственного Кастель-Боркенштейна, сапоги его были в крови, за ним шел его денщик и яростно грозил своим видимо, незаряженным - ружьем испанцам. Дальше, у входа в кабачок "У крови Христовой", стоял в факельном свете святой Антоний, подняв каменные руки и свидетельствуя среди шума и пальбы о непорочности зачатия Марии...

Сразу после ранения Кастель-Боркенштейна кто-то отдал приказ отступать. Полурота, сомкнувшись, двинулась по улице святого Амбросия. Посреди рядов появился верхом полковник.

И вдруг я увидел, как он качнулся в седле. Двое бросились к нему на помощь. Он, видимо, не мог говорить и только взмахивал обеими руками в сторону герильясов. Вокруг началась давка, и я уже ничего не мог разглядеть. Только голос Донона раза два звучно потребовал: носилки!

И затем всякий порядок был потерян. Меня вновь подхватила волна бегущих, и мы очутились на улице Сан-Херонимо. Она была полна людьми бегущими, кричащими в смятении, каждый хотел вырваться вперед, чтобы скорее достичь берега реки и моста. Но вскоре большинство повернули назад - не знаю, почему. Донон был в эти минуты вблизи меня. Он зажимал рану на щеке таким я запомнил его образ в последний раз...

Совсем смутно помню еще короткую рукопашную схватку около пылающей кузницы. И еще - как котел с кипятком плюхнулся у моих ног: брызги ошпарили мне руки.

Когда мы вышли к реке, мост оказался занятым стрелками герильясов. Некоторые из нас пытались перебраться на другой берег вброд и вплавь. Но в холодной воде они захлебывались, а пули сыпались на них с моста, и люди один за другим исчезали в воде. Герильясы открыли по реке огонь картечью...

Мы бежали обратно к домам, той же дорогой, какой пришли к реке. Уже никто не думал о спасении. В наших сердцах не оставалось ни надежды, ни даже отчаяния: одна немая решимость драться до конца. Все знали - плен у герильясов страшнее смерти... Мы не искали выхода - только места, где могли бы встать плотной группой, биться - кулак против кулака, сабля против сабли и умереть вместе... Так мы втянулись в узкую улочку на склоне холма. Здесь упал Донон. Я подумал было, что он поскользнулся, и хотел ему помочь, но его поразила пуля в шею. Он ощупал мою руку и сунул мне все, что было у него: серебряные часы, медальон, пачку писем - в ней потом оказались два банкнота да листочки начатого им перевода Светония - и еще полупустую фляжку с вином. В кармане лежало еще несколько наполеондоров. Гренадер, пробегавший мимо, согнувшись под тяжестью своего ранца, приостановился и жадно взглянул на золотые монеты. Я спрятал все на себе, но потом все это растерял, лишь медальон с Венерой и Горами43 случайно сохранился у меня.

Откатываясь дальше, мы вдруг различили резкий сигнальный свисток, которому откликнулись другие - еще с двух направлений. Спереди ударили выстрелы и замелькали факелы. Мы остановились - маленькая кучка - и огляделись.

Ворота дома возле нас были в щепки разбиты прикладами. Расшатавшаяся лесенка вела наверх, над ней в нише слабо светилась масляная лампа, и мы поднялись в комнату, принадлежавшую, вероятно, пекарю или кондитеру и служившую ему кладовой. Там лежали мешки с мукой, корзины с каштанами или орехами, бочонок с яйцами, переложенными соломой, ящичек с шоколадом, на крышке которого мне бросилась в глаза надпись: "Pantin, rue Saint-Anne a Marseill44".

Дверь мы оставили открытой и зарядили ружья. Ждать было нечего: испанцы уже подымались по лесенке.

В проеме мелькнула голова - костлявое лицо и короткая щетина волос. Я узнал его: это был торговец зеленью с угла улицы Кармелитов. Я поднял пистолет, но меня опередили, и голова исчезла. Мелькнули еще фигуры, прогремели выстрелы, возле моей руки в стол вонзился топор, комнату заволокло пороховым дымом.

Когда он несколько развеялся, мы были одни, но уже только четверо стояли на ногах. С лестницы слышался стук и треск. Мы зарядили последние патроны - хватило и на ружья двоих убитых. Трупы мы успели уложить на стол, придвинув его к двери как баррикаду...

Один из гренадеров вдруг заговорил со мной и напомнил, что мы с ним были знакомы в школе. Он попросил щепотку табаку. Другой снял сапоги - ноги у него были изранены в кровь... Я устал до полного изнеможения. Так тянулись последние минуты.

Потом герильясы пошли на нас вторично.

Пуля свистнула у моего уха, что-то со стуком и лязгом полетело на пол. Потом - крики, выстрелы, стол опрокинулся, придавив мне ноги, и чьи-то руки схватили меня за горло. Меня тащили вниз, на улицу...

- Дорогу! - прогремел близко властный голос. Я открыл глаза. Над моим лицом сверкнула занесенная сабля - и застыла, покачиваясь, вместо того чтобы немедля ударить.