В неверном свете - Карло Шефер

— Пресс-конференция закончена! Прошу покинуть зал! — хватая ртом воздух, объявил Зельтманн.

Журналисты начали расходиться. Взгляд Тойера упал на экзотического типа в их рядах; казалось, тот никуда не торопился. Интересно, что делает японец среди местных репортеров? Или он китаец?

— Мой дорогой Дункан, — Вернц жестом сожаления раскинул руки, словно ему приходилось отказывать приговоренному к гильотине в последней просьбе о помиловании, — публичная часть нашего мероприятия подошла к концу, весьма сожалею, но я вынужден исключить вас из дальнейшего обсуждения… Злое требование, злое, но в этом городе в настоящее время творятся еще и злые дела…

Дункан понимающе закивал и, как бы изображая объятие, положил руку на рыхлое бедро своего визави.

— Мы работаем весьма профессионально, — сокрушался Вернц, — но во время сложного расследования случаются моменты творческого хаоса.

— О, так бывает во всем мире, — чинно подтвердил Дункан.

Хаос повсюду, но только не у него. Он отличается от всех.

В Сингапуре он купил маленький прибор. Достаточно его включить, и тот посылает в наушник звук исключительного качества. При необходимости все можно записать на любой носитель информации, но он в этом не нуждается, он запоминает то, что хочет, потому что и забывает то, что хочет.

Нелегко ему было обнять этого кретина, зато в это время он выполнил великолепный маневр — сунул в его карман узкий прибор. Если же кретин схватится за свой карман, он обнаружит его, Дункана, портсигар. По ошибке сунул, какая неловкость, поскорей вернуть, спасибо. Он от души веселится, слушая через крошечный наушник дурацкие диспуты.

Без прессы Тойеру, на его взгляд, удалось немного лучше сформулировать свои соображения, но это мало помогло.

— Это и есть ваши факты? Это — ваши факты? — орал Зельтманн.

Вернц отвернулся от Ильдирим, отвернулся душой и телом, и, будь у него возможность, он схватил бы ее и посадил под арест.

— Я отыскал Ратцера. — Комиссар качнулся, пришлось схватиться за край стола.

— И позволили ему выпрыгнуть из окна! — В ярости директора полиции было что-то почти достойное уважения.

— Его личная точка Омеги… Он мог бы разбить себе череп в камере или повеситься на собственных штанах, к этому все шло… Но его точка Сигмы… Вообще-то, на мой взгляд, он не хотел умереть…

— Может, точка Г? — издевался между тем Вернц.

— Нам, наконец, нужно поместить снимок Вилли в газете или, еще лучше, показать по телевизору. — Тойер чувствовал, как тают силы. Но его ребята все-таки хранили ему верность, они встали рядом с ним и страдали (Хафнер). Начальство все еще сидело на нелепом подиуме, за ним наблюдали из поредевших рядов уязвленные, но все же сгоравшие от любопытства коллеги.

— Я вызываю прессу, так как думаю, что назревает сенсация, а вы, господин Тойер, нашли всего лишь картинку в газете и жилье на Флорингассе. Да, согласен, еще и человека, объявленного в розыск, но ведь искать его должны были, конечно, не вы. Это было единственное хорошее в ваших беспомощных фортелях, но и то — пойманный человек разбился почти до смерти. Так или нет, коллега Хафнер?

— Так, — простонал Хафнер. — Пожалуйста, говорите немного тише.

— Я не вижу ни малейших оснований говорить тихо! — заревел Зельтманн. — Я тут разговариваю с вами, а мне следовало бы привлечь вас к ответственности и арестовать!

— Ну так арестуйте! — крикнул Тойер. — Полицейских в зале достаточно.

— В самом деле, у нас достаточно способных работников. Я забираю у вас дело. Я все у вас забираю. Я лишаю вас всех полномочий. Все, хватит!

— Так не годится, — заявил Вернц и подпер голову руками. — Что же, мы разыграли перед стаей журналистов комедию, а в понедельник расскажем им, что уже передумали. Хотя бы неделю эти люди, — он бросил на Ильдирим взгляд, означавший, что она, конечно, больше не существует для него как отдельная личность, — должны официально участвовать в дальнейшей работе.

— Боюсь, что вы правы. — Зельтманн погрузился в раздумье. — Я еще вчера вечером передал вам материалы по делу о том мертвом парне. Почему вы хотя бы не прочли их? Тойер, почему?

— На моем столе ничего не было, — ответил Тойер. Он не осмелился признаться, что сразу же ушел.

В зале раздался смех.

— Так-так. — Голос Зельтманна звучал хрипло, словно шеф проглотил горчицу. — В компьютере эти материалы тоже были, господин коллега. Возможно, вы припоминаете — внутренняя сеть.

Некоторые сотрудники засмеялись опять.

«Они меня высмеивают, — подумал Тойер, — меня и ребят». Он попытался придать своему голосу твердость.

— Я нашел женщину-искусствоведа, по поводу той картины Тернера, а она привлечет еще одного эксперта…

— Понятно. — Зельтманн цинично закивал и высоко поднял брови. — Экспертша найдет эксперта! Грандиозно! Где же она, ваша экспертша?

— Не знаю, — печально ответил Тойер. — Она убежала. — Он постепенно привыкал к смеху, который на этот раз поддержали дружным блеяньем Вернц и Зельтманн.

— Тогда ищите ее. — Зельтманн выбрал тон, каким рассказывают детям, как пользоваться горшочком. — Вы и ваша группа до понедельника ищите экспертшу, отправляйтесь немедленно. А я тут побеседую с коллегами, которые действительно будут вести дальнейшую работу. Ах, знаете что? Можете искать хоть до вторника!

Сначала Тойер даже не поверил.

— Вы нас отсылаете? Мы должны вернуться в наш отдел?

— Намного лучше, — заявил Зельтманн. — Я отправляю вас на длинные выходные. Отгуляйте свои сверхурочные часы, если они у вас имеются, а они у вас имеются. Отправляйтесь домой. Или в лес. Искать экспертов. А со вторника вы, клоуны несчастные, пару дней потолкаетесь здесь, в качестве бутафории, займетесь тут различными делами и задачами, по мне, так и своими неудачами, а потом снова станете ловить убийцу собак. Со вторника. Но до этого чтоб ноги вашей тут не было. Вон!

— Вы тоже ступайте, фрау Ильдирим — Голос Вернца доносился сквозь пелену стыда, окутавшего их и объединившего. — Нам придется поговорить о вашем будущем. Вероятно, вы займетесь выдворением себе подобных.

— Я думал, что умру на месте, — заявил Тойер за дверью.

— Надеюсь, долго ждать не придется, — зашипела на него Ильдирим. — Ваша карьера, возможно, позади, а моя лишь начинается. «Себе подобных…» Дерьмо! — Она с негодованием застучала каблуками, удаляясь.

Стук в дверь. Он открывает:

— Господин Вернц?

— На работе мне сказали, что вы поехали в отель. Ведь это ваш портсигар?

— Да-да, мой. Фантастика! Я уже искал его. Где вы нашли?

— Вероятно, я по ошибке сунул его в карман, извините… Я и не знал, что вы курите.

— Очень и очень редко.

— В общем, по-видимому, я случайно его прикарманил! Еще раз извините!

— Я вас умоляю! Замечательно, что он снова у меня!

— Конечно… Между прочим, меня беспокоит, как вы изобразите в своей работе наше ведомство… Мы сейчас проводим сложные мероприятия по изменению структуры…

— Не беспокойтесь, господин коллега, не беспокойтесь.

— В самом деле? Большое спасибо.

— Это я вас должен благодарить.

— Вы хорошо себя чувствуете? Может, вы согласитесь прокатиться по реке с моей семьей? Правда, навигация открывается лишь с Пасхи. Но это чудесная прогулка: Неккаргемюнд, Неккар-штейнах, Дилсберг… или вниз до Вормса! Рейн в огне…

— Думаю, я закончу свои дела еще до Пасхи, господин Вернц.

Вот и правильно. Забыть монограмму, вообще вставлять аппаратуру в портсигар с монограммой было ошибкой, он слишком увлекся ролью, слишком охотно становится Мартином Дунканом. Но ошибка превратилась в триумф. Вот вопрос динамики и воли. Что такое танец, как не воля и движение?

Остаток четверга Тойер провел совершенно спокойно. Он вежливо попрощался с подчиненными, дружески напомнил им об очередных совместных шагах.

— Искусство, теперь все внимание только на искусство. — Вопросы о том, имеет ли все это смысл в новой ситуации, он кивком принял к сведению, но комментировать почти не стал. Пожалуй, на самом деле сейчас важней всего хорошенько выспаться, а Хафнеру вообще нужно срочно лечь в постель. — Спокойной ночи, господа.

Было два часа дня.

Он медленно прогуливался. Штерн не вызвался его подвезти, но его это устраивало. Сейчас ему хотелось просто идти, смотреть и размышлять. Но прежде всего — отключиться. Смутно он припомнил, где несколько лет назад ему сделали последний укол от столбняка. Медленно взял курс на этот дом в Вестштадте, словно нефтеналивной танкер на далекую точку на горизонте.

Эта часть Гейдельберга не обладала важным историческим рангом, но тут можно было заглядывать в сады и дворики, радуясь, как хорошо расположены виллы. Новую синагогу он тоже одобрил, а при виде играющих детей ему вспомнились запах, исходящий от рук вратаря в холодный сырой день, облезлый кожаный мяч, ворота — два школьных ранца и никакой верхней перекладины, — высокая мокрая трава с колючками. Фабри бьет одиннадцатиметровый. (Надо ему черкануть открытку.)