Солдаты последней войны - Елена Сазанович

Рядом я услышал, как заплакала Майя. А потом все произошло молниеносно. Я резко обернулся и увидел перед собой четверку сатанистов. Похожих друг на друга, как две капли воды. От возбуждения они постукивали копытами по полу. В их черных кудрявых волосах проглядывали рога. Редкие бороденки радостно топорщились. Они скалились желтыми прогнившими клыками. Они были уверены, что победили… И я со всей силы въехал одному из них по косматой роже.

Мой отчаянный хук послужил сигналом. Вот они – враги. Василек, Майя и пятеро других посетителей кафе, три парня и две девушки, бросились на них. Мы били этих подонков чем попало и куда попало, повалив их на пол. И они, тщедушные, трусливые, ползали на коленях между столиков. Один из них, самый здоровый, как последний трус, подкрался ко мне сзади и попытался огреть заранее принесенным железным прутом. Но его опередила Майя, со всей силы охладив его пыл, цветочной вазой. На мгновение он потерял сознание и как подкошенный рухнул на пол. В его слипшихся черных кудрях запутались осенние цветы.

Сатанисты, как тараканы, убегали по одиночке. С позором. И все же на их омерзительных рожах не было поражения. Унося ноги, они так же зубоскалили и даже умудрялись хихикать. А когда за ними захлопнулась дверь и мы принялись наводить порядок на месте сражения, одна мразь просунула в дверную щель голову и прогнусавила:

– Пяти минут достаточно, чтобы оплевать ваших святош.

Ему в ответ полетела тарелка и вдребезги разбилась о захлопнувшуюся дверь.

Меня колотила нервная дрожь. В голове гудело то ли от драки, то ли от внезапного стресса. Я стоял посреди разбитой посуды, перевернутых столов, сорванных сатанистских «картин». И плохо соображал, что же произошло, пока не услышал тихие всхлипы. Я резко обернулся. Василек сидел на полу с бледным перекошенным лицом, всхлипывал и бил кулаками по голове. Ему было гораздо хуже моего.

– Перестань, Васька! – я сразу же взял себя в руки и изо всей силы встряхнул товарища. Он ничего не соображал. Его взгляд был мутным и пустым. Казалось, он пребывал где-то далеко отсюда. – Прекрати! Ну, сейчас же! Ну, же, солдат!

Я несколько раз легонько шлепнул его по щекам, приводя в чувство. Майя протянула рюмку с коньяком, и я заставил Василька выпить. Он понемногу успокаивался. Но в его взгляде по-прежнему  было столько отчаяния и боли, что мне вновь стало не по себе. Мы усадили Василька за столик. К нам подсели остальные участники потасовки. Только сейчас я разглядел их. Суровые, угрюмые, полные ненависти молодые лица. В этот миг они были роднее всех людей на свете. Мы были из одной команды. Как на войне, нам вместе пришлось пережить этот бой. Враг отступил, но каждый понимал, что ненадолго и уж тем более – не навсегда. Впрочем, наш бой мы вряд ли могли назвать победным. И от этого у нас на душе было очень тяжело.

– Следовало бы вызвать милицию, – нарушила молчание одна из девушек.

И я невольно улыбнулся, вспомнив, как она ловко подставила подножку одному из сатанистов, он упал перед ней на колени и, после сильного удара миниатюрным сапожком под дых, во весь рост растянулся на полу.

– Ну, почему мы не вызвали милицию? – повторила девушка.

– Если бы мы знали наверняка: чья она, милиция? – мрачно заметил я. – И не полиция ли она вообще?

Василек махнул рукой.

– Пока бы они приехали… Да и потом, кто позволил разгуляться этой бесовщине?..

Он вновь закрыл лицо руками.

– Ну, не надо, Васька, – я отвел его руки и посмотрел в синие-пресиние глаза. Но василькового поля в них не увидел. – Ты же не мог знать… Не мог…

– Да каждый бы использовал хоть малейшую возможность, чтобы спастись от нашествия твоих «пушкинистов», – Майя постаралась также поддержать Василька. – Это ведь тоже сатанизм, хотя и скрытый,

Он посмотрел на нас с благодарностью.

– Спасибо за все, ребята. Спасибо всем вам, – Василек вытащил из-под свитера свой маленький крестик. – Я никогда не был верующим. Никогда. Даже когда чудом выжил, когда увидел в Афгане васильковое поле… Даже когда держал в руках крестик погибшего товарища… Моя вера скорее была сказкой. Но я знал… Чувствовал, понимал, что это мое… Кровное… От предков. И не важно, хожу я в церковь или нет… Но надругаться над этим… Над нашим…

– Ты прав, Вася, – я положил руку на его плечо. – Все мы далеко не святые. Но это все наше. Как Родина, как родные. Все наше. И мы никогда не позволим всяким сволочам его поганить.

– Никогда, – Василек вдруг резко изменился в лице. – Не позволим.

Он сжал кулаки.

– Нет, не позволим. Я навсегда запомню этих подонков. Они еще за все заплатят. За все…

– Заплатят, – твердо повторил один из парней, потирая синяк под глазом. – Если что – обязательно позови. Нас тут неподалеку очень много. Целая общага художественного. И если что… А пока давай-ка, мы поможем тебе прибраться.

– Спасибо ребята, спасибо, – Василек крепко пожал руку всем бойцам. Уже ушло отчаяние, высохли слезы, растворилась злоба. В его взгляде появилась благодарность. И опять – безбрежное васильковое поле… И пусть бой был еще не выигран. Каждый из нас чувствовал, что на этом поле брани он не один.

А потом, часть всей этой бесовщины мы сгрузили в кучу и сожгли во дворе. Огонь, яркий алый, взметнулся ввысь, к небу, и от этих извращений осталось лишь кучка пепла. Резко пошел дождь, который хлестал по пепелищу, и оно превращалось в грязное месиво. А изуродованные настоящие иконы студенты-художники забрали с собой.

– Мы их приведем в надлежащий вид, – сказала та девушка в «боевых» сапожках.

– Ну вот и все, – облегченно вздохнула Майя, когда ушли наши новые друзья.

– Если бы все было так просто, – Василек запрокинул лицо под дождь. – Господи, если бы все было так просто. И если бы все зависело только от тебя…

Мы расстались с Васильком ближе к полуночи. И еще успевали на последнюю электричку. Я было двинулся к метро, но Майя испуганно дернула меня за рукав.

– Ты хочешь отправить меня домой?

Я растерялся.

– Нет, конечно… Хотя – да… Ну, в общем, я не знаю…

– Уже поздно… И после всего случившегося… В мой пустой дом…

Майя опять усиленно искала предлог остаться. Впрочем, этих предлогов и впрямь было предостаточно.

– Я вряд ли могу предложить тебе что-либо достойное. Запущенная холостяцкая квартира. Опять яичница. И шум дождя за окном.

– Так много, – она прижалась щекой к моему плечу. – Так много, Кирилл…

Мы вышли к памятнику Пушкина, которого сегодня в очередной раз пытались низвергнуть. Он стоял величавый и гордый. Сверху вниз, недоуменно, возможно, с жалостью или презрением, глядя на этот мелкий, непонятный для него мир. Который он когда-то считал своей Отчизной. На отвязанную молодежь, лениво поглощающую пиво прямо у его ног. На огромные пестрые рекламные щиты, где бесцветные красотки пошло облизывали горлышко колы. На спрутовидный «макдональдс»… Все было чужим, инородным, фальшивым, не имеющим абсолютно никакого отношения к Поэту. И то, что он всегда высмеивал, сегодня пыталось ему отомстить. Раздавить его. Возвышаясь над ним всей своей дьявольской мощью… Но этот рекламный мирок выглядел очень мелким, временным, как и все бездарно и бездушно придуманное. Неизменным оставался только Пушкин.

Мы остановились возле одного такого «билборда», на который с тоской поглядывал великий поэт. На нем полуобнаженная девица игриво заявляла: «Я люблю Москву за то, что здесь можно веселиться до упаду!»

– Пушкин, конечно, тоже порой не прочь был повеселиться, – с не меньшей тоской заметил я. – Однако главным для него было совсем другое. Да и как устраивать пир во время чумы?! Впрочем, для этих чертей… Вот только Пушкин им очень мешает. Как-то не кстати для них он здесь стоит. И попробуй убрать такую махину! Все-таки рядом с ним даже самый последний дофенист, отравленный колой и загруженный под завязку бумажными гамбургерами, чувствует себя ущербным. Без Пушкина всем им было бы спокойнее. А тут еще у него и подмога недалеча. Прямо пойдешь – Есенина встретишь, налево – князь Долгорукий с мечом наготове, направо – Маяковский грозит обрушиться всей своей мощью. Ничего, скоро еще и Дзержинский вернется на Лубянку. На свое место… Не везет им, бедненьким-богатеньким. Человека убить, пожалуй, легко. Но попробуй уничтожить историю… И вообще – память.

– Вот поэтому они никак и не успокоятся, – улыбнулась Майя. – Пожалуй, Есенину повезло больше. Он в неплохом месте стоит. Тишина, покой, тенистая аллея, влюбленные парочки.

– Все равно они его, как и Маяковского, просто «забывают». А Пушкина забыть трудно. Вот так старательно и «рекламируют» его… Чтобы поглощая в кафе «Пушкин митс» хот-дог «Пушкинский» под кетчупом «Пушкино», все забыли бы его творения.

Мы присели на скамейку возле памятника.

– Представляешь, – внезапно вспомнила Майя, – один типа писатель как-то изрек, что еще неизвестно – кто кому памятник: ведь для птички, сидящей на голове поэта, Пушкин всего лишь – постамент.