Юродивый - Сергей Шхиян

— Порубили нас с тобой недруги, а мы все равно до сих пор живы!

И тут собака не возразила, согласно заскулила и уставилась на меня любящим взглядом.

— Ишь, тварь бессловесная, а все понимает, — вмешалась в разговор женщина, — водицы испить не хочешь?

— Пусть собака останется здесь, — тоном, не терпящим возражения, сказал я, и закрыл глаза.

Перед моим мысленным взором, как писали в старинных романах, предстали недавние драматические события. Освобожденные из плена изголодавшиеся крестьяне первым делом собрали все казачьи съестные припасы. Удивительно, но вместо того, что бы наброситься на еду и рвать кусок друг у друга, они вели себя на удивление деликатно и организованно. Пока мужчины заготовляли оружие, в виде дубин и заостренных кольев, женщины спешно готовили пищу. Они развели костры и в котлах заварили похлебку из ржаной муки — тетерю. На все про все ушло совсем немного времени, так что поесть до начала боя успели все.

Казаки, чего я больше всего опасался, к обеду не вернулись, так что кое-как подготовиться к засаде мы смогли. По приблизительно прикидке, силы были почти равные, в банде народа было чуть больше сотни человек, у нас примерно полтораста мужчин, способных держать в руках дубину или кол. Разница состояла в том, что одни были вооружены до зубов и являлись профессиональными воинами, другие мирными землепашцами, самым грозным оружием которым они когда-либо владели, был топор.

Крестьянами командовал тот самый голубоглазый Иван Иванович, человек явно организованный от природы, способный без истерики, суеты и бестолковщины, решать любые возникающие вопросы. Талант в нашем отечестве во все времена довольно редкий. Мы почему-то предпочитаем устраивать авралы, путаться, нервничать, стервенеть от чужой и своей несобранности. Возможно, только в таком пограничном состоянии наш человек испытывает полноту жизни.

Это как в любви: взрыв страсти, после которого наступает апатия и пресыщение. Думаю, что каждый гражданин нашей страны способный хоть что-то делать, а не валяться на диване и смотреть телевизор, испытал эту национальную особенность на собственной шкуре.

Однако в тот момент, когда мы ждали нападения казаков, мне было не до широких обобщений. Мы со Степаном спешно учили крестьян орудовать дубинами и кольями, сворачивать шеи противникам, стаскивать всадников с лошадей. Короче говоря, учили благородному искусству убивать себе подобных.

Всех не способных держать в руке дубину народного гнева, в сопровождении нескольких крепких мужчин мы отправили прятаться в лесу, за оврагом. В стане остались только «воины».

Казаки межу тем все не возвращались, что приводило всех к излишнему нервному напряжению. Известно, что хуже всего ждать и догонять. Особенно если догонять некого, а ждать приходится реальную смерть. Когда все было готово к обороне, боевой дух крестьян начал понижаться. Пошли разговоры о жестокости и непобедимости казаков, начались даже отдельные упреки в наш со Степаном адрес, по поводу того, что мы вмешались не в свое дело и, выходит, подставили под удар невинных людей.

Особенно заявлял о себе незначительный мужичонка с редкой рыжеватой бородкой, которому очень походило сибирское слово шибздик. Сначала он просто сеял панику, пугая предстоящим поражением. Мужики, судя по презрительным усмешкам, знали ему цену, но, тем не менее, вскоре начали смущаться и заговаривать об отступлении. Гривов шибздика одернул, но тот, как говорится, не внял, начал заходить с другого бока и во всем сомневаться. И дубины у нас не правильные и колья слишком толстые и не так заточены, а Иван Иванович, вообще, болтун, которого не стоит слушаться.

Такой тип людей, к сожалению, встречается довольно часто. Для них главное не сделать что-нибудь полезное, а обратить на себя внимание.

Когда я подошел послушать, как он смущает народ своей «выстраданной» правдой, мужичонка слегка смутился, но тут же оправился, и продолжил наводить тень на плетень.

— Выпендриваешься? — проникновенно спросил я, прочувственно заглядывая ему в глаза.

Незнакомого слова он не понял, но смысл уловил верно.

— Так разве это дубина? — презрительно спросил шибздик, беря из рук какого-то мужика, действительно корявую палку.

— А какая дубина по твоему мнению правильная, — вкрадчиво поинтересовался я, намереваясь подавить в зародыше ростки деструктивного нигилизма.

— Все они одинаковые, — начал он, однако, интуитивно уловив настроение масс, поправился, указав на неудобную, но ровную дубинку:

— Да вот хоть эта.

— А давай попробуем, какая из них лучше, — предложил я.

— Давай, — легко согласился он, не понимая, куда я клоню, но с удовольствием становясь предметом общего внимания.

— Тогда ты бери хорошую, а я возьму плохую и попробуем, которая лучше.

Нигилист, пожав плечами, взял дубину.

— Ну, а теперь бей, — предложил я, становясь перед ним.

— Кого бить? — растеряно спросил он, начиная понимать, что дал маху.

— Меня конечно.

Теперь у него осталось два выхода, оказаться в глазах односельчан трусом и трепачом, или принимать бой. К его чести, он не стал юлить и выкручиваться, что непременно сделали бы его поздние последователи, привыкшие пакостить с безопасного расстояния, а выбрал бой.

Шибздик растеряно глянул на зрителей и неловко попытался меня ударить. Я сделал шаг назад, и дубина врезалась о землю.

— Это нечестно, — сказал он непонятно к чему. — Так не делают!

— А как, по-твоему, будет честно? — на всякий случай уточнил я.

— Ты не должен отступать! — воскликнул он, явно отводя мне роль тренажера.

— Хорошо, не буду, — легко согласился я.

Он опять взмахнул дубиной, но я взял свою за концы и подставил под удар.

— Ты не должен был закрываться, — уже с отчаяньем закричал он.

Я понял, что оказался неправ, слишком идеализируя трепача. Он оказался не вынужденным смельчаком, а непробиваемым болваном.

— Еще будешь бить, — спросил я, — или теперь моя очередь?

— Очень мне надо с тобой связываться, — гордо заявил он, возвращая «правильную» дубину владельцу. — Велика честь!

— Ну, а я не такой гордый, могу с тобой и связаться, — ответил я, опуская корявую палку, на глупую голову.

Удар был не сильный, скорее, поучительный, но и его хватило, чтобы шибздик взвыл и бросился бежать. Зрители покатились со смеху, разом разрядив атмосферу тревожного ожидания.

Однако расслабляться было нельзя. Предстоящий бой мы с запорожцем представляли себе примерно одинаково. От опушки да казачьего стана было метров сто. Добираться туда нужно было молодым, редким лесом, выросшим здесь лет десять назад, скорее всего, после пожара. К сожалению, пройти сюда можно было не только пешком, но и проехать верхом. Это было нам неудобно, пехотинцу всегда сложно справиться с кавалеристом. И еще неудобство, больших деревьев тут не осталось, так что засаде прятаться было негде, разве что в поредевшем осеннем кустарнике. Получалось, что на нашей стороне оставался только эффект неожиданности и небольшое численное превосходство.

Время близилось к вечеру, когда прибежал дозорный и закричал, что показались казаки. Иван Иванович впервые немного потерял самообладание, стал чуть суетлив, но ополченцев по местам расставил четко. Потянулись последние минуты ожидания. Возле костра, по нашему со Степаном плану осталось несколько человек, переодетых в казацкое платье. Все были вооружены трофейным оружием. Ими руководил запорожец. Я подобрал себе место, с которого был хороший обзор и приготовился к стрельбе из лука. Пока что это было наше единственное эффективное оружие.

Казаки, проблуждав целый день, назад ехали неспешно, такой же, как и утром гурьбой. Когда первые из них оказались в лесу, напряжение ополченцев достигло высшей точки. Больше всего я боялся, что кто-нибудь из наших не выдержит и раньше времени рванет рубаху на груди, Однако пока все шло как нужно.

Несколько человек авангарда так и не заметив прятавшихся крестьян, добрались до костра, вокруг которого сидели и лежали оставленные раненные товарищи. Теперь ждать было нечего. Первым вскочил Степан, над его головой сверкнула сабля. Больше я ничего не видел, начал стрелять из лука, целясь в экзотические наряды казаков. Стрелял по-монгольски, натягивая не тетиву, а отводя вперед древко. Так почти в два раза повышалась скорость стрельбы.

Описать бой я не смогу. Мне кажется, все, что ярко и красочно очевидцы сражений рассказывают, обычные фантазии на тему войны. Когда убивают тебя и нужно убивать тебе, не остается времени и возможности для наблюдений. Успеваешь заметить только самое близкое и опасное. Я краем глаза видел мелькающих между деревьями людей, слышал отчаянные крики, ругань и это, пожалуй, все, чем запомнился тот отчаянный бой не на живот, а на смерть.