Колокола Бесетра - Жорж Сименон

Вид этого двора уже успел повлиять на настроение и придает новый оттенок занимающим его проблемам.

Двор гораздо больше, чем казался. Это громадный четырехугольник, окруженный серыми зданиями, и Могра обещает себе сосчитать в них окна, когда его оставят в покое.

Напротив двора расположена выходящая на улицу подворотня, у которой дежурят два человека в форме.

За ней едут, обгоняя друг друга, машины, быстро идут жестикулирующие люди.

Старики, которых он издали замечал когда-то, проезжая по автостраде N 7, одеты в толстые серо-голубые куртки и такие же штаны с яркими лампасами двух или трех разных цветов, словно для того, чтобы отличать один полк от другого. Могра уже углядел желтые и красные.

Есть у стариков и общее свойство – их медлительность или даже неподвижность. На первый взгляд кажется, что каждый из них замер на месте, словно оловянный солдатик.

Пользуясь случаем, многие сидят на скамейках и греются на солнышке, но у них нет той непринужденности, с какой люди обычно сидят на парижских скамейках. Кажется, будто они не разговаривают и вообще никак не общаются друг с другом, каждый словно замкнут в самом себе.

Это выражение, которое раньше было для него самым обычным, теперь приобретает особый смысл. Они замкнуты в самих себе. Это не больные. М-ль Бланш говорила, что на официальном языке они называются «проживающими». Сама же она предпочитает называть их «наши старички».

Многие из них курят трубку – точно так же, как старые феканские рыбаки, которые целыми днями сидят и смотрят на порт, хлюпая трубками, зачастую обмотанными проволокой или изоляционной лентой.

Быть может, м-ль Бланш следит не только за его взглядом, но и за его мыслями?

– Вы никогда не курили?

– Курил.

– Сигареты?

– Начал с трубки, лет в шестнадцать. Потом, уже в Париже, сигареты. А потом и то и другое. Три года назад бросил, когда пошли разговоры, что от этого бывает рак легких...

Как ни странно, но именно его газета подняла во Франции кампанию по борьбе с курением. Могра поддался собственной пропаганде, а вот Бессон, хоть он и врач, до сих пор не выпускает сигарету изо рта.

Неприятная мысль, как и любая другая, напоминающая ему о жизни за пределами больницы. Едва началась эта кампания, как пошли телефонные звонки, потом визиты лиц более или менее официальных, и ему дали понять, что газета наносит ущерб очень серьезным, даже национальным интересам.

Могра даже принесли статистические данные, показывающие, что вред от курения научно не доказан. Потом был поднят вопрос о контрактах на рекламу, и он уступил. Кампания была быстро свернута.

В ту пору никакого стыда Могра не чувствовал. Все это казалось ему вполне естественным. Он жил в кругах, где правила, которые годны для большинства смертных, не в ходу.

А теперь его горизонт ограничен однообразными, как казармы, зданиями, а все его внимание сосредоточено на дворе и немых фигурах.

Старика, который по утрам приходил посмотреть на него, не без труда отдали родственникам. И как большой пес, от которого стремятся избавиться, он Бог знает каким образом вернулся и сел на свой матрас. Быть может, вернется снова, ведь не станешь же его привязывать, и опять его придется отвозить к дочери.

Однако они живут.

Это – большое открытие, которое он сделал сегодня. Всем им уже за шестьдесят. А многие гораздо старше, по крайней мере на вид. Некоторые подволакивают ногу, другие движутся неровной походкой, выбрасывая ногу вбок, словно плохо отрегулированные автоматы.

Все старики трудились не один десяток лет. Они из тех, кто стоит на лесах и по кирпичику строит дом, кто копает канавы, компостирует билеты, таскает мешки и ящики. Здесь можно найти представителя любой профессии.

Могра думает о маленьких объявлениях, приносящих газете неплохой доход.

«Полный сил пенсионер ищет...»

На улицах они проскальзывают между более молодыми, чтобы поскорее прочитать в еще влажной газете раздел «Требуются», хотя никаких шансов у них нет.

Эти люди были женаты, у них рождались дети. Вне себя от радости они спешили в ближайшую мэрию, чтобы их зарегистрировать, а потом в бистро напротив ставили всем по стаканчику.

Не к ним ли принадлежит и его отец? Разве не живет он в Фекане такой же растительной жизнью, часами ожидая награды в виде стакана красного вина?

Его отец живет! А ведь еще вчера Могра считал его чуть ли не идиотом, пассивным и покорным судьбе. Но раз он живет, раз живут все эти старики во дворе, значит...

Ему не удается окончательно сформулировать свой вопрос. И тем более найти на него ответ. Он взволнован – очередное открытие где-то рядом.

А вот дед по материнской линии не выдержал. Это был рыбак из Ипора, коренастый крепыш, щеки которого море окрасило в кирпичный цвет.

Каждую весну, надев высокие сапоги с деревянными подошвами, уходил промышлять треску к берегам Ньюфаундленда.

Возвращаясь в домик на утесе, он часто находил там нового младенца. Всего их набралось девять. В грудном возрасте умер лишь один.

Лет в тринадцать-четырнадцать девочки шли в прислуги. Один из мальчиков стал полицейским в Гавре, другой – метрдотелем на трансатлантическом лайнере.

Все они один за другим переженились и повыходили замуж, а их отец с годами перешел на ловлю сельди.

К старости они с женой остались в доме одни, он стал садовничать, иногда выходил на шлюпке в море и ставил ловушки на омаров.

Раз в неделю надевал свой лучший свитер, костюм из темно-синего сукна и отправлялся в Фекан выпить со старыми друзьями.

А может быть, это то же самое, что и завтраки в «Гран-Вефуре», только на другом уровне?

Однажды утром, когда дед должен был работать в саду, жена стала звать его, чтобы он починил в доме какойто пустяк (но не кран, воду они брали из колодца). Она покричала, но так его и не дозвалась, а часом позже нашла его висящим в сарае, где хранились инструменты и сети.

Почему он это сделал, никто так никогда и не узнал. А вот эти живут. У них ничего нет. Они не имеют ни дома, ни жены и детей, которые бы за ними ухаживали. Пенсии у них тоже нет.

Чтобы не смотреть, как старики умирают на тротуарах, общество отделило их от себя. Нет, они не находятся в заключении. В определенные часы им разрешено гулять мимо близлежащих лавочек. Им выдают табак, лечат недуги. Их моют, за ними ухаживают. Время от времени бреют.

Они живут! Вот только что Могра сделал открытие, которое заставило бы его друзей улыбнуться. И теперь его мучит совесть, и хочется попросить у кого-то прощения. Только вот у кого? Не у того ли мира, к которому он принадлежит по праву? Он в нем родился. Более или менее научился жить. А потом их предал...

Каждый день он видит в разделе «Хроника» своей газеты какой-нибудь невероятно трогательный заголовок: мать утопила четверых детей, а потом сама бросилась в воду; старуха, бывшая когда-то знаменитостью, отравилась газом на улице Ламарк; стрелочник вскрыл себе вены, так как был вызван следователем в связи с аварией на железной дороге... Все это можно хорошо продать, главное выбрать то, что нужно.

А выбирать своих сотрудников научил он.

– Нет, этим слезу не выжмешь...

А его знаменитый нюх! Могра чувствует, какое событие может вызвать в людях сочувствие, какой заголовок будет цеплять за душу. Сам же он принадлежит к тем, кто живет вне всего этого, судит извне, не чувствуя своей причастности к делу.

Живет в самой роскошной и вместе с тем анонимной гостинице Парижа, где среди ночи вызывают врача, как правило, лишь потому, что постоялец перепил шампанского и виски, или перебрал наркотиков, или наелся барбитуратов просто так, из озорства или отвращения, иногда чтобы произвести впечатление на мужа или любовника.

Старички м-ль Бланш все сидят на скамейках, время от времени посасывая свои трубочки, взгляд их погружен в огромность небытия.

Благодаря им у Могра теперь есть трубка. Сиделка спросила у него:

– Вам тоже хочется?

Курить хочется уже три года, за это время ему не раз случалось выкурить сигаретку за дверью, словно прячась от самого себя.

– Не знаю... Возможно...

Чуть позже он тихо проговорил, но не только для того, чтобы быть поближе к ним:

– Мне все-таки хочется...

– Сигарету?

Нет. Не сигарету.

– Как вы думаете, профессор не будет возражать?

– В палатах почти все курят...

– Тогда не могли бы вы купить мне трубку?

– Вечером?

– Нет, прямо сейчас. Наверное, поблизости есть какая-нибудь табачная лавка?

– Напротив главного входа. Только какую вам трубку? Боюсь, в этом квартале...

– Да любую. И табак – самый обычный, серый.

Как в Фекане. Позже он стал курить всякие английские смеси, но сейчас хочется вспомнить вкус серого табака.

Она ушла, накинув пальто прямо на халат. Он видел из окна, как м-ль Бланш прошла по двору на улицу, потом вернулась и помахала снизу ему рукой.