Загадка золотого кинжала (сборник) - Фергюс Хьюм
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Что это?
Он указал на подол ее белого платья. Там, где его коснулась рука мистера Окхерста, виднелось пятнышко крови.
Разумеется, ничего страшного не произошло; она всего лишь слегка порезалась, когда закрывала окно, створка такая массивная! Если бы мистер Деккер не забыл закрыть ставни перед уходом, возможно, этого бы не произошло. В этой реплике было такое искреннее раздражение, такой праведный напор, что мистер Деккер преисполнился сожаления. Но миссис Деккер простила его с изяществом, которое я отмечал ранее на этих страницах. С позволения читателя, мы оставим эту пару в ореоле всепрощения и уверенности в своем семейном счастье и вернемся к мистеру Окхерсту.
Спустя две недели он вошел в свою квартиру в Сакраменто и с привычным достоинством уселся за столик с «фараоном».
– Как рука, Джек? – спросил его какой-то неосторожный игрок и улыбнулся.
Джек поднял спокойный взгляд на говорившего.
– Немного мешает сдавать, но я могу делать это и левой.
И игра продолжилась в чинном молчании, всегда сопровождавшем столики, за которыми восседал мистер Окхерст.
Генри Сетон Мерримен
Неисповедимые пути
И совет сердца устави, несть бо ти вернее его.
Сирах, 37, 17[18]Был вечер, и речка Уолкхем, между Хоррабриджем и полуразрушенными кирпичными домами изрядно заросшая по берегам, почти совсем погрузилась во тьму. По колено в воде брел мужчина – больше полагаясь на свое знание русла, чем на зрение. Искусный рыбак, он использовал белую мошку, которую так любит мелкая коричневая форель – быть может, потому, что никогда не отказывается полакомиться у стола своих крупных белых сородичей.
На крючок ему попалась крупная рыба, и, не смея отшагнуть в темноту под нависшим над водою дубом, рыбак предпочел измотать добычу, дав ей выйти на глубокую воду. Через десять минут форель была в сачке, но стоило открыть вершу, как рыбак замер в страхе.
В нескольких шагах от него стоял человек.
Рыбак сдавленно прохрипел слова приветствия.
– Не стану вас оскорблять предложением не бояться, – ответил незнакомец, и его слова были словами несомненного джентльмена. Он стоял спокойно, позволяя реке обтекать себя, как большую скалу. Волосы его были коротко острижены.
Странная мысль медленно рождалась в мозгу рыбака – рыболовы, они вообще скоры на руку, но редкие тугодумы.
– Да-да, – кивнул его мыслям незнакомец. – Я из Дартмура. Полагаю, вы слышали о моем побеге.
– Слышал, – осторожно, чтоб не обидеть чем-то, ответил рыбак.
– И что говорят? Где я скрываюсь?
– О, полиция, как и всегда, на верном пути.
Тот горько рассмеялся, но вскоре смех его перешел в сухой кашель.
– А я был там, в развалинах. Сидел и обдумывал убийство. Я украл у булочника буханку хлеба – но не хлебом единым, а? Ха-ха-ха!
Рыбак молча протянул беглому каторжнику свою флягу. Тот с неожиданным знанием дела открутил необычной конструкции серебряную крышечку, налил себе около стакана и выпил.
– Четыре года не пил! – выдохнул он, возвращая фляжку. – А вы, между прочим, теперь пойдете за соучастие.
Должно быть, рыбак был в курсе таких юридических подробностей, потому что он лишь рассмеялся.
– Знаете Принстаун, а?
Рыбак кивнул, глядя вдаль, в сторону болот.
– Читали правила там на входе? Parcere subiectis[19] над воротами в камне выбито. Бог ты мой!
Рыбак кивнул, и они вместе направились к берегу.
– Вопрос в том, – наконец сказал беглый каторжник, – будете вы мне помогать или нет. Я ведь, господи, я ведь чуть не убил вас, пока вы баловались с этой рыбиной!
– О да, я был уверен, что вам такая мысль приходила в голову. Вас ведь было совсем не слышно, вода так шумела…
Оба собеседника были немалого роста, сейчас они меряли друг друга внимательными взглядами – и в какой-то миг в глазах беглого каторжника блеснула улыбка надежды.
– Значит так: мне нужен ваш плащ, ваши бахилы, зюйдвестка… чехол от удочки и длинная палка – сойдет рукоятка от сачка… Вы откуда?
– Из Плимута. Назад поеду в полвосьмого из Хоррабриджа.
– Обратный билет есть?
– Есть.
– Его тоже.
Рыбак задумчиво разбирал удочку.
– А положим, я скажу «ну, попробуй отними»? – протянул тот.
Беглый каторжник трезво оценил обстановку и ответил:
– Придется крепко подраться. – И захохотал, но резко умолк, очевидно, без всякого удовольствия распознав знакомые уголовные нотки в своем смехе.
– На это нет времени, – ответил рыбак.
И каторжник изумленно выдохнул. Играя по-крупному, он едва надеялся выиграть, но…
…Но тот – неторопливо и аккуратно – отстегнул помочи, снял бахилы и присел, расшнуровывая башмаки.
– Помоги снять, – указал он. – Насквозь промокли.
Беглый каторжник преловко стянул с него мокрые толстые носки и надел поверх своих. Потом натянул грубые рыбацкие башмаки, отдав взамен свои.
– Это я вот это, по-твоему, надеть должен?
– Да, хотя они несколько вышли из моды, – ответил каторжник. – Впрочем, художник сапожнику не судья.
– И впрямь! – согласился рыбак, аккуратно завязывая шнурки.
Повисло молчание.
– Полагаю, вы повидали мир? – неожиданно спросил каторжник.
– Есть малость, – ответил рыбак, роясь по карманам в поисках обратного билета.
– И как думаете, станет девушка четыре года ждать парня, которого, с точки зрения всего света, стоит забыть как можно скорее?
Рыбак был тугодум, но не дурак, а ответ тут мог быть только один, но… что-то заставило его солгать. Наверное, доброе сердце. В общем, что-то такое было в этом каторжнике – и он ответил так:
– Станет, наверное. Девушки – они такие.
Каторжник промолчал, но словно ожил внутренне – должно быть, ложь и правда вышла во спасение.
Не сказав ни слова, даже «спасибо», он забрал макинтош, вершу и чехол для удочки. Теперь, полностью замаскированный, он выглядел совершенно безобидным последователем почтеннейшего сэра Айзека Уолтона[20].
Они постояли, глядя друг на друга. Потом беглый каторжник спросил:
– Не одолжите пятерку?
– Не вопрос. – Рыбак достал кошелек, набитый банкнотами, достал пятифунтовую купюру. – Точно хватит? – уточнил он, усмехнувшись.
– Если вам не жалко – еще пятерку.
Тот дал.
– Благодарю. Можно узнать ваше имя и адрес? Хотел бы вернуть все это вам, если… если возможность представится.
Попытка сказать это равнодушно провалилась.
– Калеб Эс Харкнесс, ВМФ США, фрегат «Боец», сейчас на рейде в Плимуте, – кратко сообщил тот.
– А-а, так вы американец!
– И потому я, выражаясь по-моряцки, хрен клал на ваши законы.
– Мистер Харкнесс, значит… или…
– Я капитан.
Они пожали друг другу руки и на том расстались.
Только прихрамывая в казенных ботах по дороге на Тэвисток, капитан понял, что он сам так и не задал своему знакомцу ни одного вопроса. До города было две мили – и неизвестно еще, ходят ли оттуда поезда на Плимут, дождь лил отчаянно, а без макинтоша капитан совсем промок, но он ни о чем не жалел. Порой по лицу его пробегала улыбка.
У капитана Харкнесса были весьма своеобразные и стойкие взгляды на мир – о чем, впрочем, большинство не подозревало, поскольку он не спешил этими взглядами делиться. И превыше всего он ценил благородную и бесстрашную невозмутимость, которой, как известно, так славна британская аристократия. Не было на свете человека, ни даже толпы людей, которая могла бы напугать капитана Харкнесса. Уж конечно, не боялся капитан и того бедолаги, что оставил его без макинтоша, удочки и бахил.
Все мы стремимся приблизиться к идеалу.
Калеб Эс Харкнесс полагал себя самым невозмутимым человеком в обоих полушариях.
Беглый каторжник его превзошел.
Признать свое поражение?
Проще было расстаться с вышеупомянутыми предметами, не получив никакой гарантии их возвращения, кроме хорошего произношения собеседника.
Два дня спустя он получил посылку. В ней были бахилы, макинтош, отличная английская удочка и две пятифунтовые банкноты.
* * *Америка любит показывать, насколько она ценит своих славных сынов, но не всегда проявляет мудрую умеренность, воздавая им почести. Если бы тем же отличалась Англия, многие из нас были бы милосерднее к своим перьям; но об этом судить британской публике как наиболее пострадавшей стороне.
Продвижение Калеба Эс Харкнесса было неизбежно: во-первых, он был человек непревзойденной дерзости, во-вторых, он отлично знал, что дерзким быть благоразумно.
Корабль его жизни лег на прямой курс вверх по лестнице чинов в действующем флоте – и когда достиг положенного ему предела, повернул к флоту пассивному, сиречь к маленькому уютному дому в Вашингтоне и распростертым объятиям сливок общества сего благословенного города.