Кривой домишко - Агата Кристи

— Ну-ну, Чарлз, — заговорил отец мягким грустным голосом. — Нужно смириться с ситуацией. Неужели ты до сих пор допускаешь возможность, что в действительности преступником является кто-то из Леонидисов?

— Я ни в чем не уверен, — ответил я. — Все как-то запутано и неясно. Но у меня ощущение… в целом… что все они пытаются закрыть глаза на правду.

Отец кивнул.

— Все, кроме Роджера, — добавил я. — Роджер безоговорочно верит в виновность Бренды и страстно желает увидеть ее повешенной. С Роджером легко общаться: он очень прост, прям и не держит никаких задних мыслей. Но остальные Леонидисы явно чувствуют себя виноватыми… Все они беспокоятся, чтобы обеспечить Бренде возможно лучшую защиту на суде… Дать ей возможность воспользоваться любым шансом… Почему?

— Потому что в глубине души они по-настоящему не верят в виновность Бренды? Что ж, звучит логично. — Отец помолчал и спокойно спросил: — А кто же все-таки мог это сделать? Ты разговаривал с каждым из них. Кто, по-твоему, наиболее вероятный подозреваемый?

— Не знаю, — сказал я. — И это приводит меня в бешенство. Никто из них не отвечает твоему описанию убийцы, и все же я чувствую — именно чувствую, — что кто-то из Леонидисов является убийцей.

— София?

— Нет! Бог мой, нет!

— Но ты обдумываешь и эту возможность, Чарлз… Да-да, не отрицай. И тем более настойчиво, что страшно боишься этой возможности… А как остальные? Филип?

— Только по самым невообразимым мотивам.

— Мотивы убийства могут быть самыми невообразимыми — или до нелепости незначительными. И какие же мотивы могли быть у него?

— Он страшно ревновал отца к Роджеру — всю жизнь. Оказываемое старшему брату предпочтение приводило его в бешенство. Фирма Роджера оказалась на грани банкротства, старый Леонидис прослышал об этом и пообещал сыну помочь поправить дела. Предположим, Филип узнал об этом.

Если старик умрет в ближайшее время, Роджеру уже никто помочь не сможет, и он полностью разорится. О, я понимаю, это нелепо…

— Да нет, вовсе нет. Это ненормально, но такое случается. Люди бывают самые разные. А Магда?

— Магда довольно инфантильна, у нее совершенно нет чувства меры. Но мне никогда и в голову не пришла бы мысль о ее причастности к преступлению, если бы не ее внезапное решение отправить Джозефину в Швейцарию. Возможно, Магда боится, что Джозефина что-то знает и может случайно сболтнуть…

— И девочку пытались пристукнуть?

— Ну, мать это сделать не могла!

— Почему?

— Но, отец, мать не может…

— Чарлз, Чарлз, разве ты никогда не читал полицейских сводок? Матери очень часто питают острую неприязнь к одному из своих детей. Только к одному, остальным она может быть глубоко предана. Как правило, у женщины есть вполне определенная причина для ненависти — какие-то подсознательные ассоциации, мотивы, — но докопаться до нее очень трудно.

— Магда называла Джозефину «подкидышем троллей», — неохотно признался я.

— Ребенка это обижало?

— Кажется, да.

— Кто там еще? Роджер?

— Роджер отца не убивал. В этом я абсолютно уверен.

— Хорошо, Роджера вычеркнем. Его жена… Как ее? Клеменси?

— Да, — сказал я. — Если старого Леонидиса убила она, то из очень странных соображений.

И я поведал отцу о своем разговоре с Клеменси и предположил возможность того, что в своем страстном желании увезти мужа из Англии она могла отравить старика.

— Клеменси убеждала Роджера скрыться, не предупреждая Аристида. Но старик все узнал и собирался помочь фирме сына избежать банкротства. Все планы и надежды Клеменси рушились. И она действительно безумно любит Роджера — это чувство граничит с идолопоклонством.

— Ты повторяешь слова Эдит де Хэвилэнд!

— Да. И Эдит — следующий человек, который, думаю, мог совершить убийство. Не знаю, какие у нее могли быть на это причины, но при наличии достаточно веских оснований Эдит может оставить за собой право вершить правосудие. Такой она человек.

— И при этом она чрезвычайно озабочена тем, чтобы у Бренды была хорошая защита на суде?

— Да. Это можно объяснить угрызениями совести. Я абсолютно убежден: Эдит не допустит осуждения невиновных.

— Вероятно, не допустит. Но смогла бы она поднять руку на ребенка?

— Нет, — медленно произнес я. — В такое поверить просто невозможно. Но это наводит меня на какую-то смутную мысль… О чем-то, что говорила мне Джозефина… Не могу вспомнить, вылетело из головы. Какое-то несоответствие… Какая-то деталь, не увязывающаяся с общей картиной… Если бы только вспомнить…

— Не мучайся. Вспомнишь позже. Еще какие-нибудь соображения у тебя есть?

— Да, — сказал я. — И много. Что ты знаешь о детском церебральном параличе? Я имею в виду — о последствиях влияния этой болезни на характер человека?

— Юстас?

— Да. Чем больше я думаю, тем больше мне кажется что Юстас вполне подходит на роль подозреваемого. Его нелюбовь к дедушке и обида на него. Его странность и угрюмость. Мальчик не вполне нормален. Он единственный из семьи, кого я могу представить хладнокровно покушающимся на Джозефину, которой что-то известно о нем. А ведь ей наверняка что-то было известно. Это дитя знает все. И записывает свои наблюдения в блокнотике…

Я резко смолк.

— Боже мой, — сказал я. — Какой же я идиот!

— В чем дело?

— Я вспомнил, в чем заключается то несоответствие, о котором я недавно говорил. Мы с Тавернером пришли к выводу, что разгром в комнате Джозефины произведен во время поиска писем. Я думал, девочка раздобыла эти письма и спрятала их в котельной. Но потом в разговоре со мной она обронила, что письма в котельной спрятал сам Лоуренс! Джозефина однажды увидела учителя выходящим из котельной, обыскала ее и обнаружила там эти письма. Девочка, конечно, прочитала их. Но оставила там, где нашла.

— Ну и?

— Неужели ты не понимаешь?! Значит, в комнате Джозефины искали не письма. А что-то еще.

— И это…

— И это — маленький черный блокнотик, куда она записывала результаты своих наблюдений. Вот что там искали! И думаю, искавший блокнотик не нашел его, и тот до сих пор находится у Джозефины! Но если так…

Я привстал с кресла.

— Если так, — подхватил отец, — девочке по-прежнему грозит опасность. Ты это имеешь в виду? — Да. И будет грозить до тех пор, пока Джозефину не отправят в Швейцарию.

— А она хочет ехать?

Я задумался.

— Едва ли.

— Значит, вероятно, она еще не уехала, — сухо сказал отец. — Но пожалуй, ты прав: девочке действительно грозит опасность. Тебе лучше отправиться в Суинли-Дин немедленно.

— Юстас? — в отчаянии спросил я. — Клеменси?

— По-моему, — мягко заговорил отец, — все факты указывают на совершенно определенное лицо… Странно, что ты не видишь этого сам… Я…

В дверь заглянул Гловер:

— Извините, мистер Чарлз, вас к телефону. Мисс Леонидис из Суинли-Дин. Что-то срочное.

Это казалось ужасным повторением уже происходившей ранее сцены. Неужели Джозефина опять пала жертвой преступника? И на этот раз злодей не совершил ошибки?..

Я бросился к телефону:

— София? Я слушаю.

В голосе Софии звучало глубокое отчаяние:

— Чарлз, ничего не кончилось. Убийца по-прежнему среди нас.

— О чем ты? Что случилось? Джозефина?..

— Не Джозефина. Нэнни.

— Нэнни?

— Да. Это какао… Джозефина отказалась от своего какао и оставила чашку на столе в холле. Нэнни было жалко выливать его — и она выпила какао сама.

— Бедная Нэнни. Ей очень плохо?

Голос Софии задрожал и сорвался:

— О, Чарлз! Она умерла.

Глава 24

Кошмарные события вновь захлестнули нас.

Именно так я расценивал ситуацию, когда мы с Тавенером выезжали из Лондона. Это было как бы повторением нашей предыдущей поездки. Время от времени с губ Тавенера срывались проклятия. Что касается меня, то я тщетно пытался сосредоточиться и глупо твердил:

— Так все-таки это не Бренда с Лоренсом. Не Бренда с Лоренсом…

Был ли я до конца уверен, что это сделали они? Их виновность была бы большим облегчением. Как радостно было избавиться от необходимости думать о других, более зловещих возможностях…

Они полюбили друг друга. Утешались надеждой, что осталось недолго ждать, когда старый супруг Бренды отойдет в мир иной… однако даже я сомневался в том, что они на самом деле желали его смерти. Мне почему-то казалось, что безнадежность несчастной любви и подавляемые желания устраивали их ничуть не меньше, а, может быть, даже и больше, чем повседневная супружеская жизнь. Бренда не производила впечатления страстной натуры. Она была слишком анемична, бездеятельна. Ей хотелось романтики. И, мне думалось, Лоренс тоже принадлежал к числу людей, которым больше удовольствия доставляют разочарования и смутные мечты о будущем, чем конкретное удовлетворение плотских желаний.