Макклой Э. Убийство по подсказке. Уэстлейк Д. «361». Макдональд Д. Д. «Я буду одевать ее в индиго» - Эллен Макклой

— Может быть, но такая идея находит понимание в среде актеров, так как они проводят большую часть свой жизни, повторяя одно и то же действие бесчисленное количество раз. Никто лучше актера не понимает громадную, импульсивную силу привычки.

— Эта идея обладает некоторой привлекательностью и для психиатра, — признался Базиль. — Венская школа собрала немало свидетельств, предполагающих, что стоит человеку хотя бы раз в жизни испытать горечь неудачи, он всю жизнь будет повторять свою ошибку в подобной ситуации. Во многих случаях привычка значительно сильнее уроков опыта, вероятно, из-за того, что психические факторы, формирующие такую привычку, никогда не исчезают и постоянно ее поддерживают и укрепляют. Конечно, такая тенденция к повторению особенно ярко выражена у невротиков и преступников.

— И убийц? — улыбнулся Хатчинс, но язвительной улыбкой. — Теперь вы понимаете, почему мне не нравится идея возобновления «Федоры». Как бы там ни было, я побоялся бы сыграть роль Владимира!

— Насколько я понимаю, роль Владимира будет играть актер из другой труппы, — сказал Базиль. — Это должно ликвидировать любые мотивы для повторного убийства, и кроме того, такое повторение будет связано для убийцы с большим риском.

— Да, все это звучит вполне убедительно, но все же я против такой идеи. Молва утверждает, что мы, актеры, отличаемся суеверием. Но что можно поделать с самим собой, если во многом наш успех зависит от случая? Нельзя заранее предугадать, удастся ли пьеса, будет ли ей сопутствовать продолжительный успех после удачной премьеры. Все это — типичная азартная игра, и у всех у нас психология игроков.

Базиль решил про себя, что представилась возможность задать еще один вопрос, как бы случайно, ненароком, не придавая ему видимого значения.

— Тем более странно, что Мильхау намерен продолжать постановку «Федоры» в этом сезоне, — сказал он самым безразличным тоном. — Насколько я могу судить по первому акту, в этой пьесе нет ничего такого, что может понравиться современной публике. Как вы думаете, почему ему в голову пришла такая идея?

— Мне кажется, что все дело в Ванде. Ей захотелось сыграть главную роль, — ответил Хатчинс так, как будто этот вопрос не имел абсолютно никакого значения. — Я не знаю, почему эта идея пришла ей в голову. Но я не могу согласиться с вами, что эта пьеса — мертворожденное дитя. Мне кажется, что у нее больше жизненной силы, чем у некоторых современных пьес, набитых аморфной чушью. — Он прервал свою речь улыбкой. — Хотя вряд ли чушь может быть аморфной.

Его взгляд упал на шляпу Базиля, лежавшую на кровати.

— Как вы называете этот предмет?

— Серая фетровая шляпа.

— Так. А еще как?

— Мягкая фетровая шляпа.

— А еще как?

Базиль, догадавшись наконец, рассмеялся:

— Федора![1]

— Вот именно. Теперь у вас есть какое-то представление о том, как вначале была популярна эта пьеса. А если вы видели Бернар в роли Федоры, то тогда бы у вас не осталось никаких сомнений на этот счет.

— Простите, это вы рассказали Ванде Морли анекдот об Эдуарде VII, который играл роль Владимира в «Федоре»?

— Да, я. — Лицо Хатчинса посерьезнело. — Об этой истории где-то слышал Леонард Мартин, и однажды на репетиции он спросил меня, правда все это или же актерская выдумка. Ванда слышала наш разговор и попросила нас рассказать ей об этом занятном случае поподробнее. Возможно, именно поэтому ей пришла в голову идея пригласить Ингелоу на роль Владимира. Я хотел бы, чтобы вы переубедили Сэма Мильхау и заставили бы его отказаться от возобновления спектакля «Федора». Но знаете, почему он на этом настаивает?

— Частично оттого, что он нашел финансиста, — сказал Базиль, не называя имени Ингелоу. — И он хочет получить обратно затраченные деньги.

— Никаких иных причин? — хитро спросил Хатчинс.

— По его мнению, это лучший способ для спасения репутации труппы и действующих в этой пьесе лиц, в частности мисс Морли. По официальной версии, которую муссируют газеты по милости его рекламного отдела, Ингелоу — случайный знакомый мисс Морли, и убийство не имеет никакого к ней отношения, как и вообще ни к одному из актеров его труппы. Лучший способ доказательства таких слов — это продолжить играть на сцене ту же пьесу, как будто ничего не произошло.

— Но ведь вполне очевидно, что кто-то из действующих в пьесе исполнителей — убийца!

Базиль недоуменно пожал плечами.

— До тех пор, пока убийца не выведен на чистую воду, нее члены труппы невиновны. Возможно, к тому же Мильхау считает, что продолжение жизни спектакля поможет добиться более устойчивого психологического состояния актеров — что-то вроде того случая, когда летчика сразу же посылают в полет после того, как он потерпел аварию.

— Насколько я знаю Мильхау, у него в голове вряд ли могут возникнуть столь альтруистические соображения, — возразил Хатчинс. — Он одержим одной идеей — выжать деньги из охваченной страшным предчувствием, любопытной, жадной до зрелищ простой публики, и он это сделает, будьте уверены. Я уверен, отбоя не будет от желающих посмотреть первый акт именно в той его интерпретации, в какой он был поставлен до убийства Ингелоу, так как зрители прекрасно знают, что кто-то из актеров, находящихся на сцене, — убийца. Это больше чем обычный «абсолютный реализм» Мильхау. Можно себе представить, как будоражит нервы перспектива увидеть настоящего убийцу на сцене, играющего в пьесе, в которой произошло настоящее убийство! Но каково будет нам, актерам, там, на сцене, если не известно, кто это — он или она?

Базиль решил не сообщать Хатчинсу, что существует и четвертый подозреваемый — Марго Ингелоу — и что она вновь получит доступ на сцену, на сей раз в качестве продюсера пьесы.

— Не считаете ли вы, что этот печальный случай может привести к уходу из труппы какого-нибудь актера?

— Вряд ли кто-нибудь из нас может позволить себе расторгнуть контракт с таким влиятельным продюсером, как Мильхау, но… — в глазах Хатчинса загорелся холодный огонек, — но у него нет контракта с актером, который должен играть роль Владимира, и ему будет чертовски трудно найти кого-нибудь для этой цели. Но он никогда не станет пользоваться манекеном. Не столь реалистично. Именно Владимир может зажечь красный свет. И я искренне надеюсь, что так и будет.

— Мистер Хатчинс, — снова обратился к нему Базиль, — вы знаете этих людей несколько лет. Вы можете рассказать нам о них больше, чем кто-либо другой. Что вы, например, скажете о Дереке Адеане?

— Обычная вошь в литературном потоке, — быстро, не задумываясь, ответил Хатчинс. — Интеллектуальный паразит. Если какая-то пьеса получает резонанс, имеет успех, то он тут же стряпает почти такую. Он называет это — «следовать традиции». Я называю это несколько иначе — плагиатом. Ему однажды действительно удалось поставить свою пьесу — слабое подражание известному спектаклю «Наш городок», которую он назвал «Наш город». Она жила ровно два вечера. Теперь он подходит к проблеме творчества с другого бока — к прославлению самого извращенного культа насилия, бесповоротному отрицанию всех человеческих добродетелей и воспеванию всех человеческих пороков. Но стоит лишь войти в моду иному взгляду на жизнь, как он тут же воспринимает его с не меньшим энтузиазмом. Некоторые люди, обладающие талантом, не имеют особых амбиций. У Адеана такового нет, зато есть огромные, колоссальные амбиции. Таких, как он, очень много, и некоторые из них значительно больше преуспели по сравнению с ним. Для них искусство — это легкий путь к достатку, к приличной жизни. Все для них просто, потому что им неведома боль, агония творчества, которых не избежать настоящему актеру.

— Не кажется ли вам, что Адеан чудовищно глуп, — спросил Базиль, — или он просто ничего не чувствует?

— Его не назовешь глупцом в обычном смысле этого i лова. Я бы сказал, что у него есть интеллигентность, но нет интеллекта, он хитер, но далеко не мудр. И, конечно, он не обладает ни одним из достоинств, вызывающих симпатию, у него нет ни шарма, ни… такта. Это лишает его возможности добиться успеха. Он никогда не умел скрывать собственный эгоизм, как это делает большинство из нас, поэтому его так не любят.

— Прибегнет ли он ко лжи, если такая ложь поможет ему поставить собственную пьесу?

— Думаю, что да.

— А что вы скажете о тех трех ваших знакомых или друзьях, которые находятся под подозрением?

— Леонард — это настоящий актер старой школы, которому по плечу любая роль. Ванда и Род — представители современной актерской манеры игры — безыскусный натурализм, доведенный до абсурда.

— Спасибо, Сеймур. Но, простите, я хочу задать вам еще один вопрос. — Базиль внимательно смерил взглядом насторожившегося Хатчинса. — Скажите, слово «канарейка» говорит вам что-нибудь в связи с этими тремя актерами — Вандой, Леонардом и Роднеем?