Русский - Александр Проханов

Сержу хотелось плакать. Его сердце был открыто для великой любви, вмещало в себе весь мир. И то желтое пшеничное поле, где в колосьях стояли памятники бородинским полкам. И безвестную могилу деда, засыпанную степными снегами. И тот разбитый мраморный памятник на заросшем кладбище с именем умершей вдовицы. И могила Пушкина с белокаменной урной. И могила Толстого без креста среди могучих дубов. И две дорогие могилы, где лежат под крестами любимые мама и бабушка. Он их всех любил и своей любовью воскрешал, и все они были здесь, на чердаке, сияли из темноты их чудесные лица.

– Как учит мой друг, замечательный русский космист Лука Петрович Карпов, он же Лукреций Кар, Гагарин перенес земную историю в Космос. С этого момента земная история России стала историей космической. Любое деяние, любой поступок, совершенные на земле, меняют весь Космос. Юрий Гагарин – святой. Он не погиб в авиационной катастрофе, а живым был взят на небо. Когда мы слышим летний гром за высокой синей тучей, мы знаем – это летит Гагарин, и его след в небесах отмечен радугой.

Профессор умолк, и его лицо прозрачно светилось, словно в нем уменьшилась земная материя и просиял дух небес. Серж смотрел на Профессора, на Капитана, на Кешу, и ему казалось, что их головы окружены тончайшими нимбами из радужных разноцветных колечек.

Молчали, слушая тихие рокоты крыши, над которой проносился ночной ветер, бульканье в трубе и скрипы балок. Невнятный шум неугомонного города.

– Отойдем ко сну, други мои, – сказал Профессор своим ученикам и последователям, среди которых был теперь Серж.

– Ложись сюда. – Кеша показал Сержу продавленный топчан, над которым проходила труба. – Там вторая дверь, – указал он куда-то в угол. – Если полицаи станут сюда ломиться, уходим другим манером. Ложись одетый. А то без порток убежишь.

Серж надел свои просохшие башмаки, натянул на голову шапочку, улегся на топчан, накрывшись каким-то дырявым пледом. Слушая уютное журчание в трубе, жестяные рокоты крыши, уснул. И сон его был как в детстве, на даче, когда шумел за стеклами летний дождь, хлюпала бочка и благоухал под окном цветущий куст жасмина.

Глава пятнадцатая

Сквозь цветущий куст, мягкий шелест дождя, блаженство сна, который возвращал ему восхитительные переживания детства, ударил черный тяжелый шкворень, тот, что задвинул в печь беззвучно кричащего белоруса. Пробуждение было ужасно, под грохот в чердачную дверь, сиплые крики:

– Крысы чердачные, открывай! Травить вас, как крыс поганых!

Вскочил, видя пугливый лучик фонарика в руках Кеши. Всей бестолковой торопливой гурьбой протиснулись во вторую дверь, ведущую на черную лестницу. Ахая, хватаясь за корявые перила, скатились вниз, мимо лестничных окон, в которых мутно синело утро. Выбежали на задний двор. Сержа обожгло морозным железным воздухом. На грязных фасадах горели желтые окна. Две подворотни вели на улицу, где мелькали автомобильные фары, рябили пробегавшие, черные на белом снегу, пешеходы. Кеша и Капитан, поддерживая грузного Профессора под руки, устремились в одну подворотню, а Серж метнулся в другую, слыша за спиной, у подъезда, сиплые крики и брань. Видел, как в полукруглом проеме ворот семенит Профессор, и его, что есть силы, тянут вперед Кеша и Капитан. Успел подумать, что больше их никогда не увидит и ему не дано узнать, что связывает Профессора, проповедника русского мессианства, и лучезарного космиста Лукреция Кара.

Он бежал по улицам, и гиена с налитыми кровью глазами гналась за ним по пятам. Она нюхала его след, настигала в утренней толпе, кидалась за ним в подземные переходы, врывалась в магазины, проламывая турникеты. Ее вой сливался с рявканьем полицейских машин, с истошными воплями карет «скорой помощи». Красные огни светофоров, рубиновые в утреннем небе рекламы были глазами чудовища, которое стремилось его схватить и вернуть обратно под землю, в сырой туннель, где на стыках лязгают ужасные вагонетки.

Серж оторвался от чудовища, укрывшись в продуктовом магазине, и оно пронеслось, выгнув горбатую спину, сбрасывая с загривка синие искры. Исчезло в туманных улицах.

Город, в который он вырвался из подземелья, был городом, где насиловали его невесту. Среди заиндевелых домов, ледяных водостоков, забитых автомобилями улиц он слышал ее крики, ее зовы о помощи, но не мог понять, откуда они раздаются. Он медленно поворачивался, подставляя сердце этим сигналам боли, как обращается в сторону цели чаша антенны. Ему начинало казаться, что сигнал исходит из той части города, где высилась Останкинская башня. Нинон распята в телестудии, из которой идет трансляция, ее насилуют среди прожекторов и телекамер, под резвые крики ведущего и хлопанье восхищенной толпы. Но потом сигнал перемещался, и ему чудилось, что мольба доносится из той части города, где белой горой, увенчанный куполом, туманится храм Христа Спасителя, и Нинон истязают на мраморных плитах, при свете лампад, похотливые, в черных рясах насильники. Сигнал смещался и теперь доносился из Кремля, из-за розовых, в инее, стен, где в гулких коридорах, в роскошном кабинете собрались насильники и глумятся над невестой под портретом самодовольного президента.

Серж поворачивался в разные стороны, и больные лучи вонзались в его сердце, словно город с его площадями и проспектами, особняками и храмами был вместилищем его позора, тоски и бессилия.

У него не было паспорта и кредитной карты. Не было ключей от дома, в котором поселился захватчик. Не было ключей от машины, на которой разъезжал кто-то другой. Не было телефона с перечнем абонентов, у которых он мог бы получить поддержку. Без денег, без связей, без средства передвижения, он был беззащитен перед чудовищем, которое разыскивало его в городе, с воем и рубиновым блеском глаз носилось за ним по пятам.

Он прятался в теплых вестибюлях метро, боясь попасться на глаза полицейским патрулям. Чтобы согреться, заскакивал в магазины, робея под зоркими взглядами охранников. Не знал, как ему найти Нинон, вырвать из рук насильников. И возникла мысль отправиться к ее дому у Чистых прудов, к обветшалому трехэтажному зданию, где она жила с родителями и куда собиралась его привести, чтобы представить как своего жениха. Быть может, у родителей, потерявших дочь, он что-нибудь узнает о невесте.

Пересаживаясь с троллейбуса на трамвай с ловкостью и лукавством безбилетника, он добрался до Чистых прудов и вышел у бульвара с чугунной оградой, за которой белело ледяное пространство пруда, чернела негустая толпа каких-то демонстрантов, раздавалось дребезжание мегафона. Дом Нинон находился в соседнем переулке, и Серж, пересекая бульвар, задержался в толпе демонстрантов.

Здесь была молодежь, по виду студенты, пританцовывающие на морозе с наигранным весельем и опасливыми взглядами. Одни из них наблюдали, другие участвовали в театрализованном представлении, которое разыгрывалось тут же, на снегу. Молодые люди размахивали еловыми лапами и березовыми ветками, втыкали в снег бумажные цветы – видимо, изображая лес и цветочные поляны. Женщина в короткой дубленке, с малиновыми от мороза щеками, давала пояснение в мегафон:

– У нас был лес, в нем пели птицы, росли грибы, водились лоси. Мы водили в лес наших детей, и они собирали на полянах землянику. Наш лес был чудесный, приносил радость людям, пока чиновники и бессовестные дельцы не задумали пустить через лес скоростную дорогу. Они прислали в лес дровосеков, и те стали валить вековые деревья!

Откуда ни возьмись, выскочил человек в тулупе и валенках, в ушанке и с приклеенной бороде. В его руках взревела бензопила. Бородач стал скакать с бензопилой среди молодых людей, изображавших деревья, и те стали валиться в снег, а бородатый злодей все скакал, затаптывая бумажные гвоздики и розы.

– Граждане, – взывала женщина в мегафон, – если вы не равнодушны к тому, что происходит в нашей стране, если вы любите детей и птиц, если вам отвратительны действия продажных чиновников, приходите в наш лес и встаньте на пути у безжалостных губителей!

При этих словах появились молодые люди с плакатами на груди: «Руки прочь от Химкинского леса». Они встали заслоном на пути дровосека с пилой. Тот яростно скакал, тряс бородой, но вынужден был отступить под напором активистов, которые, прогнав губителя, стали поднимать упавшие деревья. Спасенный лес раскачивал еловыми лапами и березовыми ветками, и на снегу ярко пламенели бумажные цветы.

По бульвару шли люди, и одни из них опасливо огибали митинг, другие ненадолго задерживались, утоляли минутное любопытство и торопились дальше. Некоторые оставались на месте, пополняя толпу.

Серж, оказавшись среди митингующих, испытал облегчение. Он был среди тех, кто противился жестокому и слепому насилию, не смирялся с игом, бесстрашно выступал против исчадий, сжигавших людей в печах, испепелявших леса и храмы, выпускавших из черного подземелья ревущую гиену с налитыми кровью глазами. Он был не одинок, обрел товарищей, которые спасут его от погони.