Под кожей - Мишель Фейбер

Хилис только что не светился от энтузиазма.

Иссерли смотрела на жарившееся мясо. Благоухание его пробивалось даже сквозь стекло, вплывая прямиком в ее ноздри.

— Слышишь, какой запах, а? — спросил Хилис — с таким торжеством, точно ему удалось неким чудом создать аромат, который смог вопреки всему протиснуться сквозь ее жалостно маленькие, изувеченные хирургами ноздри. — Сказка!

Иссерли кивнула, в голове у нее все мутилось от желания впиться в эту вкуснятину зубами.

— Да, — шепнула она.

Хилис, уже утративший способность стоять на одном месте, описывал по кухне взволнованные круги.

— Иссерли, прошу тебя, — внезапно произнес он с мольбой в голосе, останавливаясь и перебрасывая из руки в руку длинную вилку и разделочный нож. — Пожалуйста. Ты должна это попробовать. Осчастливь старика. Я знаю, ты способна оценить хорошую жратву. Наши мужики говорят, что в юности ты хороводилась с Элитой. Ты выросла не на отбросах, как эти тупые болваны из Плантаций.

Дрожа от эксгибиционистского возбуждения, он распахнул дверцу печи, и из нее полыхнуло пропитанным ароматами пряностей жаром.

— Иссерли! — снова взмолился он. — Позволь, я отрежу тебе кусочек. Позволь мне, позволь, позволь!

Она рассмеялась, смущенная, и торопливо согласилась:

— Хорошо, ладно!

Быстрый, как искра, летящая от костра, Хилис произвел несколько стремительных манипуляций, которые легко было проглядеть, просто-напросто не вовремя моргнув.

— Да-да-да! — восторженно возопил он, выпрямляясь. Иссерли слегка отпрянула, когда в нескольких дюймах от ее губ возник прямо из воздуха окутанный парком, шипящий кусочек мяса, насаженный на кончик острого, как бритва, разделочного ножа. Она опасливо сжала кусочек зубами и сдернула его с ножа.

От двери кухни донесся звук мягкого голоса.

— Вы просто-напросто не ведаете, что творите, — со вздохом сообщил Амлис Весс.

— Посторонним в мою кухню вход, мать его, воспрещен! — мгновенно отреагировал Хилис.

Амлис Весс отшагнул назад: по правде сказать, в кухню он и не входил. Только его поразительное черное лицо да, может быть, выпуклость белой груди и пересекли ее границу. Отступление Амлиса и отступлением-то не было, скорее, небрежной переменой позы, простой перегруппировкой мышц. Он замер вне, строго говоря, кухни, однако его ничуть не утративший пристальности взгляд все еще сохранял возможность обозревать большую ее часть. И взгляд этот направлен был не на Хилиса — на Иссерли.

Она дожевывала лакомый кусочек, слишком обескураженная, чтобы шевельнуть даже пальцем. По счастью, нежное мясо само таяло во рту.

— Что вас не устраивает, господин Весс? — наконец спросила она.

Нижняя челюсть Амлиса гневно дернулась, плечи подобрались так, точно он собирался броситься на нее, но затем тело его обмякло, как если бы Амлис сделал сам себе укол какого-то успокоительного.

— То, что вы едите, — негромко сказал он, — это тело существа, которое жило и дышало так же, как вы и я.

Хилис застонал и выпучил глаза: претензии и глупые заблуждения юнца явно приводили его в отчаяние и внушали жалость к дурачку. А следом он, к разочарованию Иссерли, повернулся к ней и Амлису спиной и ухватился за первое, что попалось ему под руку, — за ручки ближайшей кастрюли.

Между тем, Иссерли, в ушах которой продолжали звенеть слова Амлиса Весса, набиралась необходимой ей отваги, сосредоточившись, как и в прошлый раз, на его бархатистой дикции, выхоленной богатством и жизнью привилегированного человека. Она заставила себя вспомнить, как Элита приласкала ее, а затем отвергла: зримо представить чиновников, решивших, что ей больше подходит жизнь на Плантациях, — мужчин с таким же, как у Амлиса Весса, выговором. Она впустила в себя этот выговор, позволила ему тронуть в самой глубине ее души струну негодования и теперь слушала, как та поет. И когда Иссерли заговорила, тон ее был ледяным:

— Господин Весс, мне очень неприятно говорить вам это, но я действительно сомневаюсь, что между тем, как живете и дышите вы, и тем, как живу и дышу я, отыщется много схожего, не говоря уж о сходстве между мной и моим… — она провела, чтобы уязвить его посильнее, языком по зубам, — …завтраком.

— Под кожей мы все одинаковы, — возразил (не без обиды, подумалось ей) Амлис.

Нужно было ударить его в слабое место — в стремление несметно богатого идеалиста отрицать социальную реальность.

— В таком случае, остается лишь удивляться, — усмехнулась она, — что вы ухитряетесь сохранять, при вашей-то непосильной работе, столь приятную внешность.

Удар попал в цель, отметила Иссерли. Амлис снова поджался, словно перед броском и снова расслабился: еще одна инъекция того же средства.

— Этот разговор никуда нас не приведет, — вздохнул он. — Пойдемте со мной.

У не поверившей своим ушам Иссерли сам собой приоткрылся рот.

— С вами?

— Ну да, — ответил Амлис, словно подтверждая мелкую подробность рискованного предприятия, о котором они уже договорились. — Вниз. К водселям.

— Вы… вы, наверное, шутите, — сказала она, с коротким смешком, задуманным как презрительный, но получившимся всего лишь надтреснутым.

— Почему? — невинно осведомился он.

Ответом своим она едва не подавилась — скорее всего, причиной тому было застрявшее где-то в горле волоконце съеденного только что мяса. Потому что я до смерти боюсь подземелий, подумала она. Потому что не хочу снова оказаться похороненной заживо. Но сказала лишь:

— Потому что меня ждет работа.

Он пристально смотрел ей в глаза — не агрессивно, но словно оценивая разделявшее их расстояние, а также усилия и затраты, которых потребует попытка влезть к ней в душу.

— Прошу вас, — сказал он. — Я там увидел кое-что и мне нужно, чтобы вы это объяснили. Честное слово. Я спрашивал у мужчин, никто ничего не знает. Пожалуйста.

Последовала пауза, на протяжении коей она и Амлис просто стояли, не шевелясь, а Хилис щедро наполнял воздух лязгом и грохотом. А затем Иссерли с изумлением услышала свой запоздалый ответ, донесшийся до нее из дальней дали. Услышала так смутно, что даже не разобрала некоторых слов. Но, какими бы ни были эти слова, выражали они согласие. Как во сне, под сюрреалистический аккомпанемент металлического лязга и шипения мяса, она сказала Амлису «да».

Он повернулся, гибкое тело его потекло к лифту. Иссерли, следуя за ним, покинула кухню.

В столовой уже собралось несколько мужчин, прогуливавшихся по ней, негромко разговаривавших, жевавших, наблюдавших за проходившими мимо них Амлисом Вессом и Иссерли.

Никто не попытался вмешаться. Никто не пригрозил убить Амлиса, если тот посмеет сделать еще хоть шаг.

Сигнал тревоги не взвыл, когда перед ними открылся лифт, и дверь лифта, когда они вступили в него, закрываться не отказалась.

В общем и целом, вселенная, похоже, ничего несообразного в их действиях не обнаружила.

Совершенно сбитая с толку, Иссерли стояла рядом с Амлисом в безликой коробке лифта, глядя прямо перед собой, но ощущая присутствие его головы и темной длинной шеи близ своего плеча, гладкого, колеблемого дыханием бока близ бедра. Бесшумно спускавшийся лифт зашипел, останавливаясь.

Створки двери разошлись, и Иссерли тихо застонала: клаустрофобия уже обрушилась на нее. Впереди все было погружено в почти кромешную тьму; казалось, ее и Амлиса сбросили в тесную щель между двумя сплошными каменными пластами, выдав им для ориентации в пространстве лишь детский фонарик с почти уже севшими батарейками. Воздух наполняла вонь скисшей мочи и кала, почти инфракрасные голые лампочки намечали во мраке паутинные очертания металлической сетки, из-за которой на пришлецов отовсюду смотрели, покачиваясь, слабо, как светляки, поблескивавшие, сбившиеся в рой глаза.

— Вы не знаете, как тут свет включается? — вежливо осведомился Амлис Весс.

8

Пошарив по стене, Иссерли нащупала выключатель. Поток резкого света хлынул в подземный барак, точно вода прилива в береговую расщелину, и мгновенно затопил его от пола до потолка.

— Бр-р, — брезгливо простонала Иссерли. Оказаться так глубоко под землей — это было для нее воплощением ночного кошмара.

— Кошмар, верно? — произнес Амлис Весс.

Иссерли взглянула на него, испуганная, нуждающаяся в утешении, однако Амлис явно имел в виду содержавшееся здесь поголовье скота, не клаустрофобию, о чем ясно говорила появившаяся на его лице гримаса жалости. Как это типично для мужчины: он был до того одержим собственным идеализмом, что утратил способность сочувствовать человеческому существу, страдающему у него под носом.

Она вышла из лифта, решив, что унижаться перед Амлисом не станет. Несколько секунд назад ей хотелось зарыться лицом в мягкий мех шеи Амлиса, припасть к этому идеально уравновешенному телу; теперь же она была готова убить его.