Октавиан Август. Крестный отец Европы - Ричард Холланд

25 июля Цицерон посетил Сервилию, по ее приглашению. На этот раз общество было не столь избранное. Присутствовал Каска, один из убийц; Октавиан не стал возражать против его назначения на должность трибуна — в знак того, что поддерживает республику. Сервилия задала Цицерону два вопроса: следует ли отозвать ее сына в Италию и, если он приедет, не будет ли возвращение ему во вред? Цицерон без обиняков заявил: если Брут вернется как можно скорее, чтобы спасти гибнущую страну, он только прибавит себе славы. Сенатор напрасно сотрясал воздух. Ответ Сервилии до нас не дошел, но она, понятно, не посоветовала бы сыну вернуться, если бы считала это опасным.

В последнем сохранившемся письме, сообщая о разговоре Бруту, Цицерон написал и о своем прискорбном провале: он не смог удержать Октавиана на прямой и узкой тропе республиканской добродетели.

Октавиан к тому времени махнул на него рукой. Цицерон, даже если бы и хотел, уже не мог принести ему голоса большинства сенаторов. В июле выяснилось, что хваленый союз юноши и престарелого политика — притворство. В сенат явились четыреста легионеров Октавиана под командованием центурионов.

Они были без оружия и поначалу держались почтительно, но угроза почувствовалась сразу, как только они попросили выплатить им все обещанные деньги и сделать их молодого командующего консулом. Подобная наглость разгневала сенаторов, и у некоторых хватило смелости — или глупости — этого не скрывать. Глава посольства центурион Корнелий вышел из зала и вернулся, вооруженный мечом. Откинув назад плащ и поглаживая эфес, он сказал: «Если вы не решите, вот кто решит!»

Возвращение посольства в Бононию с пустыми руками было тем самым сигналом, которого Октавиан ждал, чтобы отправиться в Рим — второй раз за несколько месяцев. Он уже сказал солдатам, что сенат замыслил посылать их в один поход за другим, пока всех не перебьют, — тогда, мол, и платить будет не нужно. Легионеры поверили и потребовали, чтобы командующий вел их в столицу, с оружием — отстаивать свои законные права. И как Юлий Цезарь шесть лет назад, его наследник перешел Рубикон… только за ним шел не один легион, а восемь. Сенат послал Октавиану сообщение: он может выдвинуться на консульство in absentia[15]. Слишком поздно. Сенаторы отправили ему под охраной и уже не так спешно несколько повозок с деньгами — откупиться от его солдат. Октавиан послал вперед конный отряд — отвести повозки с дороги, боясь, как бы солдаты не бросились на сундуки с деньгами.

Когда оптиматы уже решили, что все потеряно, в римский порт Остию прибыли два легиона из Африки; их набрали два месяца назад, в последней надежде, мало на них рассчитывая. Один легион в столице уже стоял. Вначале казалось, что этого хватит для защиты Рима от вторжения. Пока Октавиан обсуждал с посланцами сената условия, пришло новое известие: все прежние свои решения в пользу Октавиана сенат отменил. Озадаченные посланцы вернулись обратно, а он, снявшись с лагеря, устремился в Рим с еще большей скоростью. Октавиан боялся за мать и сестру: он узнал, что их разыскивают, чтобы взять в качестве заложников.

Октавиан ехал впереди войска. Он вошел в Рим в сопровождении только охраны; конных солдат он отправил вперед — предупредить горожан, что не причинит им вреда. Три легиона, охранявших столицу, перешли к нему, а один из командиров, Корнут, покончил с собой, упав на меч. Жители выбегали из домов и целыми толпами шли приветствовать Октавиана. Он направился прямиком в храм Весты, где прятались его мать и сестра Октавия. В этот волнующий миг они обнялись с облегчением и радостью. Сенаторы, которые теперь опасались за свою безопасность, спешили к Октавиану, желая выказать ему расположение.

Цицерон, предусмотрительно договорившись о встрече через посредников, уверил Октавиана, что лично предлагал сенату его кандидатуру на должность консула. День у обоих выдался тяжелый. Октавиан не без иронии заметил, что из всех друзей Цицерон пришел к нему последним.

Через двадцать четыре часа разыгрался настоящий фарс. Прошел слух: Четвертый и Марсов легионы, которые ранее отделились от войска Антония, снова перешли на другую сторону — на сей раз на сторону сената, так как не хотят идти против отечества. Ночью собрался сенат и отправил магистрата Аквилия Красса в Пиценум — набрать еще легионеров. Цицерон приветствовал сенаторов у дверей, а узнав, что слух ложный, быстро сел в носилки и удалился.

Октавиан, когда ему рассказали, посмеялся, но на всякий случай переместил свое войско на открытое пространство за стенами города, на Марсово поле. К нему привели Аквилия Красса, который пытался проскочить, переодевшись рабом, и Октавиан его помиловал, во всяком случае, до поры.

Теперь, когда город был в его руках, Октавиан продемонстрировал приверженность — ставшую потом для него характерной — букве республиканского закона, хотя он часто нарушал его дух. Чтобы заплатить своим войскам, он залез в государственную казну; ведь сенат некогда проголосовал за эти выплаты, пусть даже потом решение отменили. Затем Октавиан демонстративно вышел из города, показывая тем самым: выборы происходят без всякого давления. Октавиана и его двоюродного брата Квинта Педия выбрали консулами. Они вступили в должность 19 августа, за месяц до того, как Октавиану исполнилось двадцать. Пишут, что когда он опять вошел в Рим и стал приносить богам благодарственную жертву, над ним показались двенадцать коршунов, как некогда над Ромулом, легендарным основателем Рима.

Октавиан начал быстро укреплять позиции и готовить почву для планируемого союза с другими цезарианцами, чьи силы были собраны на границах Италии. Он закрепил усыновление, проведя его согласно закону через куриатские комиции. Отныне никто не мог сомневаться в его праве носить имя Цезаря, и, кроме того, Октавиан становился патроном большого количества вольноотпущенников своего приемного отца, среди которых было немало богатых. В их обязанности входило помогать Октавиану деньгами как своему патрону.

В качестве консула Октавиан председательствовал на заседаниях суда, где заочно осуждались все, имевшие отношение к заговору против Цезаря — не только те, кто вонзил в него кинжал, но и те, кто просто знал о заговоре, — даже если в иды марта в Риме их не было. Всех признали виновными. Только один судья нашел в себе смелость проголосовать за оправдание; тогда он уцелел, но позже был проскрибирован, и его постигла та же участь, что и убийц. Далее сенат в угоду Октавиану отменил постановления, в которых Антоний, Лепид, Планк и Долабелла объявлялись врагами. Правда, в последнем случае это уже не имело смысла: Долабелла покончил с собой, попав в плен к Кассию; он боялся, что Кассий замучает его до смерти, как сам он замучил Требония.

В течение четырех месяцев после мутинских событий Октавиан вел сложную и опасную игру, и вел с немалым для его возраста искусством и не меньшей отвагой. Требовалось большое мужество, чтобы после бегства Антония и до его объединения с Лепидом вот так открыто бросить вызов сенату. Если бы войско Антония разгромили, у Октавиана не осталось бы вероятных союзников, даже Цицерона. Рональд Сайм по этому поводу замечает: «Если бы Кассий и Брут явились в Италию со своими семнадцатью легионами, его «отец» Цицерон без малейших угрызений совести объявил бы юношу врагом государства». Октавиан к тому времени уже исчерпал бы свою полезность: восстановил республику на условиях, приемлемых для Цицерона и Брута; самому Октавиану пришлось бы довольствоваться ролью, устраивающей этих двоих. Учитывая их характеры и характер Октавиана, подобную ситуацию разрешила бы только его смерть. Тот же Кассий его бы и убил. И Октавиана не спасли бы его восемь легионов, даже самых преданных.

Октавиана предупреждал не только Панса, но и сам Антоний — в письме, которое написал ему и Гирцию во время осады и которое Цицерон читал сенату. Антоний сравнивал Цицерона с ланистой, заставляющим две группы гладиаторов сражаться друг с другом, даже если они — части одного отряда. «Ему удалось обмануть тебя теми же искусными речами, какими он обманул Цезаря». Теперь-то Октавиан убедился в правоте Антония. Он написал письма и Антонию, и Лепиду и поздравил их с тем, что больше они не носят клеймо врагов государства. Два старших полководца, уже находившихся в пути, поздравили его с консульством и заверили в своей дружбе и поддержке. Лепид и Антоний нуждались в Октавиане почти так же, как он в них.

На исходе лета молодой консул отправился на север — вместе с теперь уже законным и хорошо оплачиваемым войском — чтобы совершить следующий важный шаг к самой вершине.

X

Трое правят миром

Октавиан не желал идти на риск; не желал этого и Антоний. Их представители разработали для переговоров сложную процедуру: каждому из полководцев предстояло выдвинуться с пятью легионами на противоположные стороны реки Лавиний у Мутины и встать недалеко от берегов на виду другу друга. Ранним осенним утром, выполнив этот непростой и небыстрый маневр с участием пятидесяти тысяч человек, два полководца — каждый в сопровождении трехсот охранников — приблизились к мостам, ведущим на небольшой островок посреди реки, и стали ждать, пока Лепид и его люди обыщут остров на предмет спрятанного оружия. Закончив проверку, Лепид махнул своим красным плащом, и по этому сигналу Антоний и Октавиан двинулись по мостам, оставив сопровождающих за пределами слышимости.