Октавиан Август. Крестный отец Европы - Ричард Холланд

В первых достигших Рима известиях об этом бестолковом сражении говорилось о победе Антония. Антоний, видимо, отправил гонца до прибытия Гирция, и гонец скакал с такой скоростью, что посланцы, везшие правдивые вести, не смогли его опередить.

В столице началась паника. Люди бежали из города. Ходили разговоры, что оборону возглавит Цицерон — возможно, в качестве диктатора. Цицерону недолго пришлось опровергать слухи: 20 апреля прибыли другие гонцы с совершенно иными вестями: Антоний получил сильнейший удар и уже, наверное, не оправится. Горожане, которым теперь не грозило вторжение ни с северо-запада, ни с востока, решили, что обязаны этим Цицерону. К его дому явилась огромная толпа; сопровождаемый бурными аплодисментами, он отправился на Капитолий, где римляне чествовали его как своего спасителя.

«Я не тщеславен, — писал Цицерон Бруту на следующий день с напыщенностью и самовлюбленностью поистине умиляющими. — Мне и незачем, я тронут тем, сколь единодушно все сословия Рима приветствуют меня».

В тот же день, 21 апреля, Гирций и Октавиан (Цицерон об этом не знал) выжали войска Антония из укреплений, разбили их в рукопашном бою под стенами Мутины и пытались взять их главный лагерь. Гирция убили прямо перед шатром Антония, и Октавиан сделал вылазку, чтобы вынести его тело. Неизвестно, какая из сторон понесла большие потери, но из войска Антония дезертировали остатки двух легионов.

Экс-консул созвал оставшихся командиров на военный совет. Большинство высказались за продолжение осады, в убеждении, что Мутина вот-вот сдастся, но Антоний, видя полное численное превосходство противника, решил отойти, пока его войско полностью не разбили. Пусть даже ему удастся убежать самому; Лепид не станет помогать простому беглецу.

Бедствия выявили лучшие стороны Антония. Он отправился в Галлию с теми из своих людей, кто мог идти. Спеша уйти от погони, Антоний повел их на запад, в пустынные горы, которые им пришлось перевалить, чтобы выбраться на пути, ведущие к средиземноморскому побережью. Не требуя никаких особых привилегий, Антоний ел и спал, как простой солдат: ел неведомые корешки, что они находили в расщелинах, пил болотную воду.

Что же касается потрепанного, но победившего консульского войска, то главнокомандующим временно оказался Октавиан. Один консул погиб, другой умирал. Цицерон проявил большую мудрость, убеждая сенат присвоить его протеже пропреторское звание. Получалось, что Октавиан, несмотря на молодость и прискорбно малый на тот момент опыт полководца, стал выше любого командира в лагере, способного держать оружие. Поскольку лежавший на смертном одре в Бононии Панса еще был в состоянии говорить, Октавиан имел возможность принять командование постепенно: сначала на время, потом окончательно.

Благодаря мутинским событиям он получил два важных урока. Первый: чтобы добиться расположения солдат, вовсе не обязательно строить из себя героя — это всегда успеется. Главное — уцелеть и быть на той стороне, где победа. Второй урок Октавиан получил от Пансы. Умирающий консул позвал его к своему ложу и рассказал о том, чего юноша, вероятно, до конца не понимал: о причинах, лежащих за политическими решениями сената, и о том, какие они с Гирцием предпринимали маневры, чтобы верх одержали не оптиматы, а цезарианцы.

Оптиматское большинство среди аристократов, подчеркнул Панса, так сильно боится Антония и Октавиана, что пытается уничтожить их по очереди, а не сражаться с обоими одновременно, ибо таким образом подтолкнет их друг к другу. Сенаторы, которые просто в восторге от их постоянной вражды, поманили Октавиана лестными, но дешевыми почестями и заставили служить под началом у консулов, да еще намеренно ослабили его позиции, отобрав два лучших легиона.

Еще Панса добавил, что и он сам, и Гирций подчинились решениям сената не для того, чтобы по воле оптиматов покончить с Антонием, а чтобы осуществить собственные цели: заставить бывшего консула вернуться к союзу с Октавианом. Таково желание всех, кто, подобно самим консулам, считает для себя делом чести выплатить долг благодарности по отношению к Цезарю.

Предупредив молодого человека, что командиры в его новых легионах шпионят в пользу сената, Панса, уже почти на последнем издыхании, скорее всего при свидетелях, вернул Октавиану командование над двумя легионами, отнятыми у него ранее, а также над теми, которые он сам пожелает.

Нельзя считать доказанным, что подобный разговор, описанный древними историками, и в самом деле имел место по той же причине, по которой следует с осторожностью относиться к «дословной передаче» в их трудах политических выступлений — это лишь технический прием, используемый для увеличения объема повествования. Однако как раз это сообщение греческого историка Аппиана звучит по своей сути вполне правдоподобно; его можно принять как изложение мотивов и фактов, пусть даже конкретные слова выдуманы много позже описываемых событий.

Затянувшаяся агония Пансы тоже работала на Октавиана — ведь умри Панса сразу, Децим Брут от имени сената мог взять под командование все войско или его часть. Децим занимал более высокое положение — и как наместник провинции (наместничество его по настоянию Цицерона недавно подтвердил сенат), и как консул-десигнат на следующий год. Он не мог сразу броситься в погоню за Антонием: его солдаты ослабли от голода и давно не тренировались. Конницы у них не было, потому что коней пришлось съесть. Потому-то Децим поспешил в Бононию посоветоваться с Пансой, который, насколько Децим знал, был главнокомандующим. Новость о смерти консула он услышал уже в пути.

Децим надеялся, что Панса прикажет Октавиану с войском догнать Антония и помешать ему соединиться с Лeпидом, но, когда он встретился с Октавианом, юноша уже принял постоянное командование над всем консульским войском и не намеревался помогать одному из убийц своего приемного отца. Отныне это было не в интересах Октавиана, особенно после того, что рассказал ему Панса. Ведь теперь именно он, а не Антоний и не Децим, командовал самой большой в Италии армией — восемь легионов — даже после того, как расстался с некоторыми частями, в чьей преданности сомневался. Тщетно Децим убеждал Октавиана, что если действовать быстро и превосходящими силами, то можно отрезать Антония от возможных союзников и лишить его надежды на получение продовольствия — и таким образом заставить сдаться без боя.

Децим больше всего опасался, что если Антоний успеет соединиться с Лепидом, то оптиматам снова придется вести гражданскую войну и теперь военные действия не сведутся к ограниченному региону на севере Италии. Он быстро понял: Октавиан, не слишком распространяясь о своих намерениях, пересмотрит план действий, а Антония придется догонять самому. К тому времени, когда Децим мог начать погоню — в его распоряжении было три не полностью еще оправившихся легиона, — Антоний опережал его на два дня.

Децим, хотя и успел увидеть убегающего противника, пошел по неверному следу, оставленному конными частями Антония, которые тот именно с такой целью и послал.

Меньше чем через неделю вести о позорном бегстве Антония от Мутины достигли Рима, и среди сенаторов-оптиматов воцарилось ликование. Они победили! Или так думали. Хотя сенаторы и проголосовали благополучно за торжественные похороны для обоих консулов, они как-то позабыли о том, что их гибель изменила соотношение сил Октавиана и Децима. Сенат назначил Дециму триумф и передал ему верховное командование над консульским войском. Октавиан остался в стороне. Цицерон пытался убедить сенат, что молодого человека следует удостоить хотя бы овации — чести гораздо меньшей, чем триумф, — но, к несомненному удовлетворению отсутствовавшего Брута, предложение не прошло. Брут полагал — и недвусмысленно выражал это мнение в письмах к Цицерону и Аттику и, вероятно, другим своим единомышленникам в Риме, — что Октавиан уже и так получил слишком много почестей и предлагать ему еще — значит проявлять опасное раболепство.

Самым недальновидным решением сената стала отмена прежнего постановления — заплатить тем войскам Октавиана, которым были обещаны крупные вознаграждения за дезертирство от Антония. Сенаторы вдвое уменьшили сумму выплат, не потрудившись объяснить солдатам причину. Причина, возможно, заключалась в нехватке денег, вызванной сокращением некогда огромного потока налогов из восточной, более богатой части страны, потока, который теперь шел в сундуки Брута и Кассия. Далее, в пику Октавиану, сенат отказался выплачивать вознаграждение и всем прочим его войскам — шаг, явно рассчитанный на то, чтобы вызвать разногласия между служившими под началом Октавиана легионами и таким образом ослабить его авторитет. Уменьшенное же вознаграждение обещали выплатить непосредственно солдатам через специальную комиссию, в которую не было доступа ни Октавиану, ни Дециму.