Полное собрание стихотворений - Константин Случевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
[1870-1880]
Зимний пейзаж
Да, удивительные, право, шутки светаЕсть в пейзаже зимнем, нам родном!Так иногда равнина, пеленой снегов одета,Богато зарумяненная солнечным лучом,Какой-то старческою свежестью сияет.Речонка быстрая, что по равнине протекаетИ, кольцами, изгибами крутясь,Глубокою зимой не замерзает, —Вступает с небом в цветовую связь!
Небес зеленых яркая окраскаЕе совсем невероятно зеленит;По снегу белому она, зеленая, бежит,Зеленая, как изумруд, как ряска...
И так и кажется тогда, что перед намиЗемля и небо шутят, краски обменяв:Сияет небо, свой румянец снегу передав,Цвет зелени полей – он принят небесами,И, как бы в память прошлого, как след следа,Бежит по снегу белому зеленая вода.О! если б можно было вам, равнины неба,Приняв к себя все краски лета и весны,Взять наши горести, сомненья, нужду хлеба —Отдав взамен немного вашей тишиныИ вашего покоя... нам они нужны!
[1870-1880]
Богиня тоски
Своей спокойною вечернею волноюК моим ногам ласкается река,И, мнится мне, богиней над водоюКо мне из волн является Тоска...
В ее очах, и ласковых и скромных,Нет светлых звезд, нет яркого огня,И слышу я: «Я доля душ бездомных,Богиня всех увидевших меня!
Люблю тебя! Ведь ты со мной сроднился;Кто ж из людей остался мне чужим?Богиня я! Кто предо мной склонился,Тому нельзя склониться прел другим.
Я всех веду различными путями;У всех людей я та же, да не та!Властна дарить особыми страстями,Я тоже мощь, я тоже красота!
Я не ищу других богинь величья,И мне чужда их гордая семья,Мне не дано особого обличья,Не дождалась особых храмов я!
Совсем не так, как у другой богини,Моей сестры, родившейся в волнах,С огнем страстей, не знающих святыни,И с поволокой в млеющих глазах,
Но я не меньше, чем она, красива,Умею я ласкать и обнимать,Я не хитра, я вовсе не спесиваИ, как волна, способна указать!
Твоя всегда без лжи и без сомненья,Тебе везде, и в день, и в ночь, верна.Твои, твои мне любы вожделенья!..Да, я тебе богиня и жена!
Возьми меня, возьми на все лобзанья,Я так прекрасна в складках темноты,Я научу любить свои страданья,Умчусь с тобой в живых путях мечты!
Люби меня и поклонись богине!Все боги, все, поблекли и прошли,А я живу и властвую поныне,Я – самоцвет, я – адамант земли!
Возьми меня! возьми меня скорее!Во мне очаг особенных страстей!Не ведал мир, кто б был меня сильнее,И смерть отрадна на груди моей...
Спускаю я над ними покрывало...Я льну к тебе просящею волной!Лишь потому, что ночь опять настала,Венчаюсь я, мой избранный, с тобой!
Нам – смерть зари, нам – ночи нарожденНам – тихих кладбищ бледные огни,Нам – привидений смутное хожденье,Нам – в тьме ночной светящиеся пни...
Ты не дерзаешь? Ну, так я дерзаю!К тебе сама на ложе нисхожу,Тебя беру я, грею и ласкаю...О, ты узнаешь, как я извожу!..»
Цыганка
Потрясая бубенцами,Позументами блестя,Ты танцуешь перед нами,Степи вольное дитя!
Грудь – подвижна, плечи – живы!Взгляды жгучих, черных глаз —Это дерзкие призывыК страсти каждого из нас...
Но под пологом палатки,В сокровенный час ночной,Кто ж отважится на схваткиС непокорною тобой?
Знаю кто! Вот там в сторонке,Руку сунув за кафтан,Смотрит вслед красивой женкеТемно-бронзовый цыган.
Этот... Он отдернет пологМускулистою рукой...Будет сон ваш тих и дологПод палаткою родной...
Как смеешься ты над нами,Степи вольное дитя,Потрясая бубенцами,Позументами блестя!
«Смотрит тучка в вешний лед...»
Смотрит тучка в вешний лед,Лед ее сиянье пьет.Тает тучка в небесах,Тает льдина на волнах.
Облик, тающий вдвойне,И на небе и в волне, —Это я и это ты,Оба – таянье мечты.
«Упала молния в ручей...»
Упала молния в ручей.Вода не стала горячей.А что ручей до дна пронзен,Сквозь шелест cтpyй не слышит он.
Зато и молнии струя,Упав, лишилась бытия.Другого не было пути...И я прощу, и ты прости.
«Ты поклянись, – она его просила...»
«Ты поклянись, – она его просила, —И верен будь тому, что изречешь,Что этой песни – в ней большая сила —Ты никому, как мне, не запоешь.
Не запоешь, когда ко мне на сменуПридет другая с новой красотой,И я утрачу прелести и ценуПеред твоей окованной мечтой.
Другие песни пой, коль запоются,Кому, и где, и как – мне вс равно.Но .лишь бы этой песне вновь проснутьсяИ повториться не было дано.
С меня писал ты, я тебя ласкала,Я, я низала нити чудных снов,Я с нею вместе чувством трепетала...Спускала с плеч последний свой покров.
Та песнь моя! вся, вся без исключенья...»Он клятву дал... и наконец запел,Когда в час смерти, в облике виденьяЕе он вновь пришедшую узрел.
Лезгин
Свершивши раннюю молитву,Пока проснется генерал,Старик-лезгин кряхтит и чиститПолуаршинный свой кинжал!
На лезвии, в сияньи солнца,В наседках букв – Корана стих;Старик как будто видит что-тоВ клинке, сквозь пальцы рук своих...
Из-под папах в кустах – винтовкиПо русским целятся войскам...Вон дымки выстрелов, вон пушки,Вон генералы, вон – имам!..
Дымится дуло пистолета,Лезгин сует его в кабур,Глядит: на этот раз удача —Упал и корчится гяур...
Спешат в аул... Победа, радость!Там блеск чарующих очей,Там – вин холодные кувшины,Там песни старых узденей...
Кинжал дрожит... Другие виды...И длинный ряд живых картин...Перед лицом воспоминанийРасхорохорился лезгин!
Забыл, что больше нет Кавказа,Нет тех времен, нет тех людей!Явились в жизнь ключи Боржома;Есть нефть, но нет жрецов огней!
Клокочет жизнь неудержимо,Бушует сердце старика...Но вдруг – звонок, – мечты исчезлиОт генеральского звонка!
Кинжал в ножнах. Собравши платье,Лезгин торопится служитьИ к генеральской папироскеПодносит спичку закурить!
Раут
И раут был блестящ! Вся залаСияла множеством огней...Владыкам бирж и капиталаИ представителям властей —
Повсюду лживые приветы,Пожатья рук, любезность слов,Недобрых взглядов рикошеты,И блеск эмалей орденов...
А с женских плеч в лучах пылали,Стремясь былое наверстать,Алмазы, что в земле лежалиИ утомились света ждать...
Казалось мне – певцов эстрада,В цветах и искрах хрусталя,Плыла, как некая громада,Как яркий призрак корабля!
И к этим людям всякой власти,Будя их мысли и сердца,Сквозь листья пальм, как бы сквозьснасти,Благовестила песнь певца.
Звучит мечтательная лира,С ней заодно звучат слова,И блещет свет иного мираСквозь их живые кружева.
О! Сколько было тут химеры,Как он кичился – нищ и наг, —Как перерос свои размерыПустых людей ареопаг.
А пестун вечного значенья,Глашатай чувства всех времен,Певец, – ведь он для развлеченьяЗа деньги петь здесь приглашен!
Они ему рукоплескали,И титулованный мирокСплеча оценивал скрижали,Которых и прочесть не мог...
Тут вечное ничтожным стало,Атланта с ног сшибал пигмей...Корабль! Корабль! Отдай причалаИ уплывай – скорей, скорей...
В аббатстве Сен-Дени
А! Вот он наконец, дворец успокоенья,Хранитель царственных могил,Где под двойной броней гранита и сомненьяЛежат без прав и даже без движеньяВластители народных сил.
Какая высота! Крепки и остры своды,Под ними страшно простоять,И если из гробов в короткий час свободыВстают покойники на призывы природыИ тянутся, – им есть где погулять.
И сыро и свежо. Темны углы собора,По ним и чернь годов, и копоть залегла,А в куполе вверху, свободны от надзора,Сошлись на долгий спор, на подпись приговорИ шепчутся прошедшие дела.
За перспективою мельчая, умаляясь,Стоят ряды готических столбов;В цветные стекла радугой врываясь,Свет вечера играет, расстилаясьДорожками узорчатых ковров.
Одеты мрамором, в чехлах, под вензелями,Гробницы королей прижались к алтарю,Лампады теплятся спокойными огнями,Храм населяется вечерними тенями,И сонный день приветствует зарю.
Что, если бы теперь, по воле провиденья,Из-под гранита пророслиПрошедшие дела, как странные растенья,И распустили бы во имя сожаленьяСвои завитые стебли?
Что, если бы теперь каменья засквозилиЗевнули рты готических гробниц,И мертвецов коронных обнажили,И тихим светом осветилиЧерты, как смысл, отживших лиц?
Вы жили, короли, вас Франция питала,Чудовищная мать чудовищным сосцом,Веками тужилась, все силы надрывала,От вас отплаты, службы ожидала —Вы отплатили каждый мертвецом.
Скажите, короли: под мехом багряницыПришлось ли вам хоть раз когда-нибудьНа площади взволнованной столицыСредь торжества, с парадной колесницыПо-человечески вздохнуть?
Пришлось ли вам хоть в шутку усомнитьсяВ себе самом, смотря на пышный двор,Могли ли вы слезой не прослезиться,Могли ли сердцу не позволить биться,Когда рука черкала приговор?
Был светлый день, – оков перегоревшихНарод не снес, о камни перебилИ трупы королей своих окоченевших,В парчах и в золоте истлевших,Зубами выгрыз из могил.
Был мрачный день, – народ остановили,Сорвали шапки с бешеных голов,Систематически и мерно придушили,А трупы королей собрали и сложилиВ большую кучу в склеп отцов.
И я бы мог, спустившись в склеп холодный,Порыться в куче тех костейИ брать горстями прах негодный,Как пыль дорог, как пыль дорог – свободнный,Давно отживших королей.
И в этой-то пыли, и в этом сером прахеСмешав Людовиков с Францисками в одно,Лежат династии в молчании и страхеПод вечным топором, на бесконечной плахе,И безнадежно и давно.
И всякий рвет и рубит то, что хочет,Своим ножом от королевских тел;Король-мертвец в ответ не забормочет,Когда потомок громко захохочетНад пустотой происшедших дел.
Темно. Очерчены неясными чертами,Белеют остовы готических гробниц,Лампады теплятся спокойными огнями,А у меня скользят перед глазамиНемые образы без лиц...
«Чудесный сон! Но сон ли это...»
