Египетский манускрипт - Борис Батыршин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кроме лошадей Антип приобрел и необходимую амуницию. Он целый день возился с седлами, потниками, подпругами – бог знает как еще называются все эти клубки ремней и пряжек – и поменял в итоге половину имевшейся уже конской упряжи. К тому же Антип охотно учил и барина (так он упорно, несмотря на все возражения, величал Олега Ивановича) и барчука, как обращаться со всем этим непростым хозяйством. А заодно давал массу практических советов по части верховой езды. Результат не замедлил сказаться – уже через два дня пути путешественники изрядно улучшили свои кавалерийские навыки, а также попривыкли к манере речи нового спутника. Антип поливал лошадей замысловатой бранью; доставалось и нерадивым ученикам. Барин, конечно, барином, но раз Олегу Ивановичу не пришлось служить в кавалерии, то в речах Антипа и проскальзывали порой снисходительные нотки.
Олег Иванович заранее обговорил, что Антип будет сопровождать их лишь до Одессы; это вполне устраивало отставного солдата, который хотел и белый свет поглядеть, и домой вернуться с копеечкой.
Но – к делу. Разговор с настоятельницей не свелся лишь к советам насчет выбора маршрута. Мать Апраксия приготовила гостям настоящий сюрприз. Дело, разумеется, касалось манускрипта, ради которого Олег Иванович с Ваней и явились в Сирию. Настоятельница поведала, что написан он не так уж и давно – по здешним меркам, разумеется: что за срок – 250 лет? Чепуха, было бы о чем говорить…
Манускрипт был составлен неким египетским ученым, который посетил Маалюлю в начале семнадцатого века и провел здесь целых пятнадцать лет, обшаривая пядь за пядью склоны ущелья – того самого, возникновение которого приписывалось силе молитвы святой Феклы. Усилия эти не пропали даром – египтянин нашел засыпанную обвалом пещеру и даже сумел проникнуть внутрь. Пещеры в здешних горах не редкость; склоны близ Маалюли источены ими, как швейцарский сыр – дырками. Однако же египтянину, видимо, открылось нечто особенное: с того самого дня он заперся в келье и не выходил оттуда три года кряду. А когда вышел – вручил монахиням вот этот самый манускрипт. И отбыл в Александрию, увезя с собой копию своего труда и загадочный ковчежец, скрывавший, видимо, то, что было найдено в пещере.
Конечно, монахини прочли манускрипт; египтянин писал на классическом коптском, так что проблем с переводом не возникло. Но смысл текста оставался темен, и тогдашняя мать настоятельница на всякий случай включила документ в число монастырских рукописей, хранящихся в крипте. Так творение египетского книжника попало под действие строгого устава, и не запрещающего вроде доступа посторонним к документу, но крайне затрудняющего попытки докопаться до его смысла. Согласно монастырским записям, за все две с половиной сотни лет к рукописи проявили интерес всего трое. Последним был приват-доцент Московского Императорского университета Евсеин; предыдущий случай датировался аж 1783 годом. Интерес к манускрипту проявил тогда некий итальянец, чьего имени история не сохранила; известно было лишь то, что приехал он из города Вероны и, покинув монастырь, тоже отправился в Александрию.
Так вот, о египтянине. До монахинь дошли слухи, что тот, добравшись до Александрии, пошел в хранители библиотеки какого-то халифа и пробыл в этом качестве почти тридцать лет; немало, если учесть, что к моменту отъезда из Маалюли ученому было не меньше семидесяти. Потом библиотека халифа перешла во владение Ибрагима-паши, деда нынешнего египетского хедива, Тауфик-паши. Где и оставалась до сих пор, вместе с коллекцией диковин, собранных ученым-египтянином за годы изысканий.
Итак, ковчег, найденный в Маалюле, до сих пор хранился в собраниях египетского хедива – на этот счет у матери Апраксии были точные сведения. Монахини Святой Феклы, как оказалось, все это время не упускали загадочного артефакта из виду, хотя и не сделали ни единой попытки его заполучить. Объяснять это настоятельница отказалась, как и поделиться переводом документа. Олег Иванович так и не понял, зачем она ему поведала эту историю, – тут предстояло еще разбираться и разбираться.
А пока – под копыта стелилась до звона высушенная безжалостным солнцем земля Сирии. Спасибо Антипу – в день удавалось проходить по полста верст, не загоняя лошадей. До Дейр-эз-Зора оставалось каких-нибудь два дня пути, и Олег Иванович с удовольствием почувствовал, что наконец-то вошел во вкус путешествия. Ваня ловко сидел в седле (хотя Антип и продолжал бурчать насчет собаки на заборе), а вечером, на биваке (тоже словечко отставного кавалериста) брал у старого улана уроки обращения с саблей. Не владея высоким искусством фехтования, Антип чрезвычайно ловко крутил клинком замысловатые курбеты. Он, правда, ругал арабские сабли за «неухватистость» (за неимением шашек Олег Иванович еще в Маалюле расщедрился на два драгоценных дамасских клинка), но это не мешало ему плести вокруг себя мерцающую паутину крутящейся стали. Ваня смотрел, завидовал – и пытался подражать; Олег Иванович всерьез опасался, как бы сын не отхватил себе уха. А бывший улан знай посмеивался да приговаривал: «Пущай барчук навострится, солдатская наука – она завсегда в жизни пользительная».
Глава 2
В ушах звенело. Глаза были залиты чем-то теплым, липким; в щеку впился острый предмет. На ноги ощутимо давило, будто на них уселся слон. Николка вытянул из-под себя руку, уперся в пол и попытался перевернуться на бок – не вышло: мешала сидящая на ногах ушастая серая скотина. Тогда мальчик, дотянувшись до лица, стал протирать глаза.
Получилось! Мальчик принялся озираться вокруг. Комната тонула в белесой пыли. Прямо перед носом Николки валялся стул без спинки – то есть спинка-то была, но висела она на обрывке обивочной ткани. Расколотая деревяшка топорщилась длинными, острыми щепками. Повозившись, Николка все же сумел-таки перекатиться на бок – и увидел, что придавивший его ноги слон был на самом деле бароном Корфом. Отставной ротмистр лежал навзничь, навалившись своим крупным телом на ступни гимназиста, – да так, что Николка перестал их чувствовать.
«Убит!» – ахнул мальчик и задергался, пытаясь освободиться. После первых рывков барон зашевелился, застонал и непечатно выругался. У мальчика отлегло от сердца.
– Барон, мон шер, здесь, в конце концов, дамы и дети! Возьмите себя в руки…
– Подите вы к черту, Серж! – ответствовал барон. – Мало того что вы втравили меня в историю, ни слова не сказав о том, ради чего, собственно, затеян весь этот декаданс, – так теперь мне еще и с домовладельцем объясняться насчет побитых горшков! Да что же это за напасть такая…
Барон попытался встать, и Николка взвыл от боли – Корф всем весом налег ему на правую ступню. Ноги, впрочем, освободились; мальчик сумел подняться. Его тут же подхватили сзади – и усадили на канапе. Это оказался Яша; Николка принялся ожесточенно тереть глаза, очищая их от липкой гадости, – и, оторвав от лица руку, испуганно вскрикнул: ладонь была вся в крови.
– Что вы там застряли? Он же уходит, сволочь! Барон, не стойте столбом, делайте что-нибудь!
Громкий крик Ольги – и когда она успела выскочить из комнаты? – вывел мужчин из ступора. Корф метнулся к дверям; за ним, вытаскивая на бегу револьвер, кинулся Никонов. Николка хотел вскочить и бежать, но пол коварно ушел из-под ног, и Яков едва успел подхватить падающего мальчика.
– Постойте, паныч, без вас обойдутся. Вон вы весь в юшке, держите… – И Яша принялся совать в руку мальчику скомканный платок.
Николка машинально взял – и принялся утираться. Кровь из ранки на лбу уже не текла; перемазав платок, Николка запихал его в карман, озирая разгромленную комнату. Корф нисколько не преувеличил. Из мебели уцелело только канапе; стулья были переломаны в щепки, а створка двери, ведущей в комнату, где недавно томились пленники, висела на одной петле. Шифоньер валялся на боку и весело скалился острыми зубьями разбитого зеркала.
Яша, проследив взгляд гимназиста, кинулся в соседнюю комнату – и тут же выскочил назад. Глаза у него были безумными; сделав шаг, Яша схватился за покосившуюся створку, согнулся вдвое – и его вырвало прямо на устилающие пол осколки.
– Не надо… хр… кх… не ходите туда, пан Никол… Не надо вам это видеть… – Увидав, что мальчик его не слушает, Яша с трудом разогнулся и заступил дорогу. Руки его дрожали.
– Их… бомбой… по стенам… прямо на куски! А тот, который такой здоровый, – вовсе без головы. И все в кровище, даже потолок…
Грохоча сапожищами, в комнату влетел Порфирьич. В его руке плясал здоровенный револьвер системы «Смит-и-Вессон». Денщик дико озирался.
– А барон-то… как есть уехали! В экипаж барышню закинули, сами с господином лейтенантом сели – и ка-а-ак припустят! А меня не дождалися… и весь дом разнесли, черти веревочные…