Египетский манускрипт - Борис Батыршин

Она и предложила; и мы увидели то, ради чего тащились сюда за тридевять земель. В ящике лежала пачка темных, истрепанных по краям листов из какого-то плотного материала, кажется, пергамента. Размером они были с журнальный разворот; листов было десятка три, не меньше.

Тут-то и выяснилось, почему ученый, написавший тот, другой пергамент, ограничился лишь выдержками из манускрипта. Я прямо вижу, как монашки потирают ручонки и хихикают, давая наивному умнику разрешение лицезреть святыни. Дать-то они дали – но не сказали, что посмотреть это можно только один раз! А значит, полюбовавшись на реликвию, можно унести в памяти ее светлый образ, но саму ее ты больше не увидишь. Тот московский историк и рад был бы привести полный перевод манускрипта – но не мог; перевел, что успел запомнить. Тетки в рясах – народ твердокаменный, не уступая в этом смысле скалам, в которых вырублены их храмы. Если сказали, что «все», то проси, не проси – бесполезно, могила. Причем в буквальном смысле: любая из монашек легко пожертвует жизнью, лишь бы не нарушать тысячелетнего устава своей богадельни.

Разумеется, о том, чтобы скопировать драгоценные листы, мы и заикаться не стали. Спасибо хоть нам позволили самим листать страницы древнего документа; монахиня лишь следила за тем, чтобы с реликвией обращались с должным трепетом. Рассматривать каждый лист дозволялось сколько угодно, но стоило перевернуть – все, финита, вернуться к нему монашка уже не позволяла.

А вот обломитесь, тетеньки! На нашей стороне микроэлектроника «мэйд ин Чайна». Пока отец развлекал монахиню беседой о вечном, я нащелкал по два десятка кадров с каждого из листов. Спасибо отец подвесил над саркофагом мощную светодиодную лампу.

Помня байки об артефактах, загадочным образом не отображающихся на фотопленке, я сразу же украдкой просмотрел несколько снимков. Китайская матрица не подвела – все листы запечатлелись в памяти. Что ж, задачу можно было считать выполненной. Христова невеста (так отец называл монашек) ничего не заподозрила – лишь с подозрением косилась на необычайно яркую лампу. Да, против прогресса не попрешь!

Рано я обрадовался. У выхода из крипты (узкий лаз, через который надо просачиваться по одному, с риском переломать на крутых ступеньках ноги) нас ждала очередная монашка. Мать настоятельница желала сообщить нам нечто не терпящее отлагательства, для чего и просила проследовать в монастырский сад. Я было решил, что хитрые тетки отберут фотоаппарат, и по дороге на ощупь вытащил карту памяти. Обошлось – наше имущество мать настоятельницу не заинтересовало. Все было куда неожиданнее…

Отец как-то говорил, что европейские государства обзавелись разведками лишь в начале двадцатого века. До того тайное добывание информации было уделом дипломатов, международных авантюристов и организаций, не имеющих к государству прямого отношения. Так, своей разведслужбой прославился орден иезуитов; не отставал от него и папский престол и масоны. У православной церкви в Сирии, как оказалось, тоже имелась разведка, и неплохая. Матушка настоятельница Апраксия вежливо поинтересовалась, как нам понравился манускрипт (в ее голосе я уловил легкие издевательские нотки), а потом огорошила нас неприятным известием.

Оказывается, в прибрежных городах Сирии и Ливана объявились некие темные личности. Они искали паломников из России – отца и сына. Приводилось описание – под него, впрочем, подпадала половина мужчин и подростков нужного возраста. Но вот детали – «владеют английским, располагают значительными средствами, могут путешествовать как с русскими, так и с североамериканскими паспортами» – недвусмысленно указывали на нас.

И знаете, что интересно? Агенты нашего загадочного недоброжелателя пустили слух, что мы – якобы тайные агенты русского Генштаба, шпионы, засланные в Турцию для сбора сведений. Результат не заставил себя ждать – к поискам подключилась местная полиция, и скоро сведения о мнимых шпиенах могли дойти и до Дамаска. А это – вилы: возвращаться мы собирались как раз этим путем…

Впрочем, не все так безнадежно. Неведомые шпики оказались крайне убедительны – кроме турецкой полиции им поверили и те, кто собирал сведения для православных деятелей. И теперь наша собеседница преподобная мать Апраксия не сомневалась, что в нашем лице перед ней – два русских разведчика. Так что, с одной стороны, она недвусмысленно дала понять, что ждет не дождется, когда мы уберемся на все четыре стороны, – монахиням здесь жить, так что ссориться с турецкими властями им нет никакого резона. А с другой – она столь же недвусмысленно намекнула, что поможет нам всем, что только будет в ее силах.

Я не знаю, что за этим стоит – желание посодействовать православной империи или стремление сбагрить опасных визитеров подальше. Однако факт оставался фактом: матушка Апраксия подсказала маршрут для отступления. Причем такой бредовый, что мы тут же согласились: раз нам в голову не пришло, то тем, кто нас ловит, и подавно не докумекать…

От Маалюли до Триполи – около ста километров. По дороге сюда мы проделали их за неполные пять дней; нас, правда, изрядно задержали паломники. До Бейрута – примерно столько же. И там и там можно без помех сесть на пароход в Россию или в Грецию. Одна беда – в городах Леванта нас нехорошо ждут. Вот мать Апраксия и предложила направиться не на север, в Триполи, и не на запад, в Палестину, а в противоположную сторону – на восток, к Евфрату. Древний караванный тракт идет через Пальмиру и далее, к городку Дейр-эз-Зор, перевалочному пункту на пути в Ирак, к Персидскому заливу. До Дейр-эз-Зора ровным счетом четыреста тридцать километров – правда, по картам автомобильных шоссе. Впрочем, шоссе эти наверняка строили по древним караванным тропам.

В Дейр-эз-Зоре предстояло продать лошадей и пересесть на лодки – шестьсот километров вниз по библейскому Евфрату, до Эль-Фаллуджи. Потом – опять ступить на сухой путь, преодолеть еще полсотни кэмэ до Багдада и там отдаться на волю другой великой реки древней Вавилонии – Тигра. По ней имелось вполне цивилизованное сообщение – до Басры ходили пароходы турецкой и английской компаний, так что последние полтысячи километров можно было преодолеть дня за три-четыре в относительном комфорте.

В конце этого пути нас ждала Басра – один из крупнейших портов Персидского залива. Из Басры в Суэц регулярно бегали пароходы – Суэцкий канал вдохнул в эту древнюю морскую дорогу новую жизнь.

Весь маршрут – через Ирак, вокруг Аравии, через Суэцкий канал и в Александрию – должен был занять около месяца. К тому же он давал нам свободу маневра – если неведомый враг сядет на хвост, можно будет двинуть из Басры не на запад, в Суэц, а на восток – в Персию или Индию. А там турки замучаются нас ловить. Впрочем, не хотелось бы этого проверять – мы и так, скорее всего, вернемся куда позже намеченного срока, а в Москве пока много чего может случиться.

На словах все это легко и просто, а вот на деле… даже прогулка из Триполи в Маалюлю далась нам с трудом – что уж говорить о таком долгом путешествии! Больше полутора тысяч километров по сирийским плоскогорьям и рекам, несколько крупных и неизвестное количество мелких селений… Короче – срочно нужен помощник, слуга, проводник – называйте как хотите, суть от этого не меняется.

– Барин, побережитесь! Ну, клятая…

Голос Антипа вывел Олега Ивановича из задумчивости. Отставной лейб-улан держался по левую руку – его серая кобыла играла, мотала головой, порываясь вырвать повод из рук седока. Тот хлопнул хулиганку по ушам; кобыла намек поняла и пошла спокойнее. Впрочем, она то и дело норовила сорваться с шага на рысь и выворачивала шею, дотягиваясь зубами до колена всадника. И всякий раз получала по носу: Антип, дослужившийся до помощника полкового берейтора, видел эти штучки насквозь.

– Молодая ишшо, не выездили как следовает… – буркнул Антип. – Порядку не знает. Ее бы в полковой манеж на недельку…

Олег Иванович покосился на спутника. Антип Броскин, рядовой Второго лейб-уланского Курляндского (с 82-го года лейб-драгунского) Его Величества полка оказался для маленького отряда бесценным приобретением. Ваня, еще в Маалюле присматривавшийся к солдату, оказался прав: Антипа тяготила гражданская жизнь, которую он был вынужден вести после выхода со службы. Вояка нипочем не оставил бы армии – благо ротмистр граф Крейц, сын старого полкового начальника Петра Киприановича Крейца, обещал порадеть о подчиненном. Ротмистр переходил в армейскую кавалерию с повышением в чине и обещал своему любимчику лычки унтер-офицера и завидную должность полкового берейтора. Однако же отец ротмистра, старый граф Крейц умер, и офицер, чьи дела пришли в расстройство после разорительного иска по наследству, принужден был оставить службу. Этот грустный факт поставил крест на амбициях Антипа. В городовые он не пошел – хотя и звали, предлагая место даже и в столице. Поваландавшись года два и претерпев обидное фиаско в коммерческих начинаниях, Антип пристал к троюродной сестре, которая, со своей рязанской кумой, отправилась в паломничество по святым местам. Так он попал в Маалюлю, где и познакомился с Олегом Ивановичем. Тот оценил таланты бывшего лейб-гвардейца: город Антип покинул уже в роли проводника, конюха и «слуги джентльмена» – «с хозяйской кормежкой, одежей и жалованьем серебряной деньгой», как сам он обозначил свои условия. С появлением Антипа у путешественников исчезли проблемы с лошадьми – как с верховыми, так и с вьючными. Последних было теперь две; бывший улан сам выбирал их на базаре, прикупив заодно кобылу и для себя. Большая часть багажа уместилась во вьюки; остальное, в двух кофрах, матушка настоятельница обещала переслать в Триполи, в контору Русского Палестинского общества – для отправки в Одессу. Туда же ушло и письмо – насчет пересылки корреспонденции Семеновых русскому консулу в Александрию.