Ночь на площади искусств - Виктор Шепило

Несколькими штрихами он изобразил женщину на плотном листе и отложил его. Он знал, что теперь сможет передать это состояние. Коль его посетило прозрение, то никуда теперь оно не уйдет. Отложив набросок, художник укрепил чистый картон и приготовился к работе.

— Рассказывай.

— А ты какой цвет выбрал? — спросила Мария.

— Обычный. Черный.

— Что ты! Возьми другой. Зеленый есть?

Художник взял зеленую пастель.

— Хорошо. Вот теперь рисуй, — успокоилась Мария.

Она прикрыла глаза, как бы уходя в далекие и необыкновенно приятные воспоминания. Блаженное состояние ее затянулось. Она будто позабыла о художнике и о том, где она находится. Грезы унесли ее бог весть куда, едва ли не в иной мир. Художник терпеливо ждал, любуясь этой неопрятной дурнушкой. Он думал, что заурядные люди, особенно женщины, всегда пытаются смотреть на себя со стороны, как бы контролируя, как они выглядят: не смешно ли, достаточно ли благородно, сексапильно и так далее. Но если человек одержим какой-либо страстью, то контроля нет и в помине.

Неизвестно, сколько бы еще простояла так Мария, если бы ее не толкнул плечом подгулявший прохожий. Мария вышла из забытья, остановила свой взгляд на художнике, вспомнила, зачем он тут.

— Значит, начнем. Роста он высокого. В плечах широк и даже могуч. В шаге тверд. Постоянно, и зимой и летом, носит кованые испанские ботинки с острым носком. Сбоку на ботинках большая пряжка и серебряная цепочка.

— Ботинки, это, конечно, важно, — кивал художник, — но скажи что-нибудь о лице.

— Не торопи.

Мария подняла голову, будто пыталась разглядеть лицо любимого на луне.

— Нос его прям и тонок, как у благородного рыцаря или аббата Лепентера. Глаза большие и бесстрашные, как у ночной птицы или пожарного Мариуса. И тоже чуть зеленоватые. Брови густые, крутой дугой, как у кондитера Гюстава. Волосы темно-русые, длинные, как у Иисуса или у плотника Шарля, ты должен знать если не его, то сестру его Розиту.

Пробор… постой-постой, — Мария задумалась. Пальцы ее невольно стали перебирать оборку старой длинной кофты, — Художник, я забыла. Помоги. Нет, не надо. Ну-ка тихо, тихо! — притопнула она, хотя вокруг никто не шумел, — Тихо, вам сказано… Мы прощались. Он стоял вот так. Я — напротив. Он прижал меня крепко, я даже вскрикнула. Потом причесала гребнем свои и его растрепанные волосы. Вот… вот… так… — водила Мария по воздуху растопыренными пальцами, — Волосы вроде твоих. Без пробора. Точно как у тебя. Вы вообще с ним здорово похожи. Успеваешь за мной? — потянулась Мария к наброску.

— Нет-нет, еще рано, — остановил ее художник.

— Ну хорошо, слушай и рисуй дальше, — согласилась Мария, — Лицо чуть скуластое, словно у греческого ювелира Касикопулоса.

— Борода, усы есть?

— Усы! Есть усы, — обрадовалась подсказке Мария, — Не усы — обморок. Точь-в-точь как у продавца котят Зигмунда. Ты его должен знать, ты ведь тоже странник.

Художник кивал, подтверждая, что он и вправду всех знает — у Марии и сомнений не было, что люди, хоть чем-то схожие на Анатоля, в высшей степени достойные и известные.

Портрет близился к завершению. Мария ждала с нетерпением, то и дело добавляя:

— Но главное, конечно, душа. Душа редко у кого удается. Она щедрая. Отзывчивая. Честная. И главное, он ничего и никого не боится. Он готов заступиться за обиженного и поделиться всем, что у него есть. Видишь колечко, он купил его на последние пятьдесят франков… Ну, скоро?

— Пару штрихов осталось.

— Внизу пояснение сделай: «Анатоль из Марселя». Хотя его и так все знают.

Художник исполнил и это пожелание Марии. Она же ходила в стороне, что-то себе бормотала. Закончив, художник развернул портрет к заказчице, тоже отошел и закурил. Мария не торопилась принимать работу. Она подошла как можно ближе и сказала неожиданно злым шепотом:

— Ну, парень, если не похож… Ох, что я тебе наговорю, что сделаю с твоими смешными карандашиками…

— Вот как! — не испугался художник, — Я знал, добро всегда наказуемо.

— Нет! — сверкнула очами Мария. И, сощурившись, снова перешла на шепот: — Никогда никому этого не говори. Особенно детям.

Художник не выдержал взгляда, отступил на шаг.

— Ладно. Они сами разберутся, когда подрастут. Будешь смотреть?

Мария по-прежнему не торопилась, прошлась взглядом вдоль очереди, оглядела площадь. Не спеша подошла к рисунку.

Непонятно было, понравился ей портрет или нет. Она смотрела с таким напряжением, будто полководец, изучающий карту будущего сражения. Затем на ее лице медленно проявилась не то улыбка, не то гримаса страдания. Губы ее расползлись, растянулись и застыли. Затем застыли и расширились зрачки. Так бродяжка простояла долго. Казалось, портрет она изучает в малейших деталях. И вот она бережно коснулась картона, любовно принялась гладить, словно расправляя морщинки на нарисованном лице.

— Анатоль, — спросила она тихо, — Ты меня узнал?.. Узнал! Он узнал свою Марию! — повернулась она к художнику.

Тут уж ему стало совсем не по себе. Он быстренько собрал свой планшет, но Мария его остановила, схватила его правую руку, поднесла к губам и поцеловала.

— Ты не понимаешь, что ты сделал! Сандро Боттичелли! Ты создал самую удачную картину в своей жизни! Ты вернул мне его! Ты… ты…

Мария принялась выгребать из своих карманов старенькие мятые денежные бумажки и совать их в карман художнику. Он даже не сопротивлялся, потому что знал — бесполезно. Еще раз поцеловав ему руку, Мария схватила портрет, перебежала площадь и растворилась в толпе.

Боттичелли пошарил по карманам, собрал какие-то абсолютно ему незнакомые деньги, долго пытался разобраться в их национальной принадлежности, потом решил наугад пойти в ближайший бар, будучи не очень уверенным, что там нальют на них хотя бы пива.

Мария Керрюшо в это время ходила от одной группы к другой, хвасталась портретом, дескать, нашелся ее Анатоль, посмотрите, какой он красавец. А ведь раньше ей многие не верили. Убедитесь!

Одним в этой праздничной гуляющей толпе было все равно, другие не понимали, кто этот Анатоль и зачем им нужно о нем слушать. Но были и такие, которые помнили мольбу и призывы Марии Керрюшо во время грозы. Они поздравляли Марию, одобрительно кивали. Спрашивали, где же он, могут ли они его увидеть?

Мария целовала портрет, прижимала к груди и только потом показывала.

— Хорош, — одобряли окружающие, — Где же он сам?

— Как где? Вот.

— Это же бумага.

— Это для вас бумага, — блаженно улыбалась Мария.

В толпе переглядывались. Молча. А счастливая Мария спешила дальше делиться своей радостью.

Так Мария обошла почти всю площадь и оказалась возле эстрадного помоста. В это время помост, готовя его для новых выступлений, мыл из шланга небезызвестный городской поливальщик Альберт, угрюмый от рождения. Влажная разноцветная поверхность помоста сияла под прожекторами. Мария с восхищением наблюдала за тугой струей.

— Эй, хозяин дождя! — окликнула она, — Ну-ка, посмотри сюда!

Пожилой грузный поливальщик даже не оглянулся.

— Что ж ты не хочешь посмотреть? Весь город уже видел.

Поливальщик, будто глухонемой, продолжал методично полоскать эстраду.

— Да заткни ты свою кишку, — наступила на шланг Мария, но оболочка была такой плотной, что ее слабых сил не хватило прервать работу поливальщика. Альберт же оставался равнодушно невозмутимым.

— Что ж ты такой неразговорчивой, толстяк, седая голова? — приближалась к Альберту Мария, — Кроме своей резинки знать ничего не желает. Хоть бы голову поднял.

— Не мешай работать, — отозвался Альберт, не поворачиваясь.

— Ой-ей-ей. Он умеет говорить! — восхитилась Мария, — Что ты умеешь работать — видно. Но ты умеешь и говорить? Да тебе, Альберт, цены нет. Ну повернись, угрюмый дьявол.

— Отстань.

— Не отстану!

Поливальщик нехотя развернулся и так же нехотя направил свой шланг в сторону Марии. Тугая струя ударила по ногам бродяжки, чуть не сбив ее на мостовую. Мария взвизгнула и закружилась, будто в тарантелле, отдаляясь от поливальщика, хохоча и что-то напевая. Слипшиеся от воды волосы болтались сосульками. Поливальщик опять отвернулся и занялся помостом. Мария, обтерев лицо ладонями, шлепнула в ладоши и посмотрела по сторонам: так же ли весело всем остальным?

— А знаешь ли ты, седая голова, что у меня теперь заступник есть? Да еще какой! Вот он тебе задаст! — Мария развернула портрет лицом вперед и, будто щит, понесла его на вытянутых руках, продвигаясь снова к поливальщику, — Теперь никто не посмеет меня обидеть. Мой Анатоль всегда защитит свою Марию. Посмотри на него! Посмотри на того, кто умеет любить и обнимать страстно! Ведь ты в своей жизни обнимал только свою резиновую кишку-поливалку! Ха-ха-ха!