Богач, бедняк... Том 2 - Ирвин Шоу

– Да, лучше бы ты не ехал со мной, – грустно сказал Томас, когда они снова выехали на шоссе. – Надо же, арестовали за то, что у меня не такое дыхание, как нужно.

– Забудь об этом, – коротко бросил Рудольф, нажимая на газ.

Томас пошарил под сиденьем. Револьвер на месте. Значит, машину не обыскивали. Может, удача ему начинает улыбаться?

Они приехали в больницу в начале десятого. У входа их остановила медсестра и, отведя Рудольфа в сторону, что-то прошептала.

– Спасибо, – сказал Рудольф сдавленным голосом и, повернувшись к Томасу произнес:

– Мама умерла час назад.

– Последнее, что она сказала, – рассказывала Гретхен, – «Передай отцу, где бы он ни был сейчас, что я его прощаю». Потом впала в кому, и уже сознание к ней не возвращалось.

– По-моему, она зациклилась на этом, – сказал Томас. – Просила меня поискать отца в Европе.

Было уже поздно, и вся троица сидела в гостиной дома, в котором Рудольф с матерью прожили последние несколько лет.

Билли спал наверху, а Марта плакала на кухне, оплакивая ту женщину, которая всегда, ежедневно, была ее врагом и мучительницей. Билли упросил мать взять его с собой в Уитби, чтобы увидеть в последний раз свою бабушку, и Гретхен уступила, считая, что вид смерти – это часть воспитания ребенка. Поэтому она привезла его с собой. Мать простила дочь перед тем, как врачи поместили ее в кислородную палату.

Рудольф занялся подготовкой похорон. Поговорил с отцом Макдоннелом и согласился со всей этой «свистопляской», как выразился он в разговоре с Джин, когда позвонил ей в Нью-Йорк. Надгробное похвальное слово, месса и все такое прочее. Но он заартачился, когда хотели закрыть все окна в доме и опустить ставни. Он мог, конечно, ублажать мать, но до определенного предела. Джин мрачно сказала, что могла бы приехать, если он этого хочет, только не видит в своем приезде никакого смысла.

Полученная в Риме телеграмма произвела на нее гнетущее впечатление.

– Семьи, – бормотала она, – все эти проклятые семьи.

В тот вечер Джин много пила и продолжала пить всю дорогу в самолете. Если бы он не поддерживал ее под руку, то она наверняка свалилась бы с трапа самолета. Когда он уезжал в Нью-Йорк, она казалась ему такой хрупкой, такой утомленной, изможденной. Теперь, сидя перед братом и сестрой в доме, в котором он жил с матерью, он был рад, что жена не приехала.

– Так вот, в день, когда умирает твоя мать, – ворчал Том, – тебя какой-то поганый коп заставляет мочиться в бутылку. – Том один из всех пил, но он был не пьян.

Гретхен поцеловала его в больнице, крепко обняла в приступе печали, и теперь уже не была прежней высокомерной, задирающей перед всеми нос, мнящей себя выше других женщиной, не такой, какой он ее запомнил, а совсем другой – теплой, любящей, близкой. Томас чувствовал, что у них появился шанс на окончательное примирение. Но прежде нужно забыть о прошлом. У него и без того полно в этом мире врагов, для чего ему еще наживать их из числа своих близких, из своей семьи?

– Меня пугают эти похороны, – резко сказал Рудольф. – Все эти старушки, с которыми она играла в бридж. И что может сказать о ней этот идиот Макдоннел?

– Что ее дух надломила бедность и недостаток любви, что она свою жизнь все равно посвятила Богу, – сказала Гретхен.

– Да, если бы только он этим ограничился, – мрачно бросил Рудольф.

– Прошу меня простить, – извинился Томас, выходя из комнаты в спальню для гостей, которую они делили сейчас с Билли. Гретхен разместилась во второй свободной комнате. В комнату матери пока никто не входил.

– По-моему, он изменился, не находишь? – спросила Гретхен, когда они с Рудольфом остались одни.

– Да-а, – протянул Рудольф.

– Какой-то подавленный, прибитый…

– Как бы там ни было, – сказал Рудольф, – согласен, он изменился в лучшую сторону.

Услыхав шаги спускавшегося по лестнице брата, они оборвали разговор. Томас вошел с мягким свертком, завернутым в тонкую шуршащую бумагу.

– Вот, – сказал он, протягивая его Гретхен, – это тебе.

Гретхен, развернув сверток, расстелила на столе шарфик со старинной картой Средиземного моря в трехцветном изображении.

– Спасибо. Он такой милый. – Встав, она поцеловала его за подарок.

Неизвестно почему, но ее поцелуй вдруг его «завел». «Как бы не совершить чего-нибудь опрометчивого, безрассудного, – мелькнула у него мысль. – Дать волю нервам, расплакаться, начать крушить мебель, вытащить револьвер и открыть пальбу по луне».

– Я его купил в Каннах, – сказал Томас, – для мамы.

– В Каннах? – переспросил Рудольф. – Когда же ты там был?

Томас сказал. Они вычислили, что могли находиться там одновременно, по крайней мере, один день, это точно.

– Как, однако, все это ужасно, – печально сказал Рудольф. – Братья разминулись вот так, ничего не зная друг о друге. Теперь, Том, нам нужно постоянно поддерживать связь друг с другом.

– Да, – согласился Томас. Он знал, что ему на самом деле хочется видеться с Гретхен, но Рудольф – это совершенно другое дело. Сколько он вынес страдания из-за него, Рудольфа, сколько мук. – Да, – повторил Том. – Я прикажу своей секретарше послать тебе копию маршрутов моих поездок на ближайшее будущее. – Он встал. – Ну, пора в кровать. У меня был трудный длинный день.

Томас поднялся к себе по лестнице. По правде говоря, он не очень устал, скорее притворялся. Просто ему не хотелось сидеть в одной комнате с Рудольфом. Если бы он только знал, где находится морг, он выскользнул бы незаметно из дома, пошел бы к умершей матери и просидел бы всю ночь возле нее.

Ему не хотелось будить Билли, спавшего в голубой пижаме на второй кровати, поэтому он, раздеваясь, не стал включать свет, лишь чуть приоткрыл дверь, чтобы при свете из коридора было видно, куда положить одежду. У него не было пижамы. Интересно, что скажет этот пацан, когда утром увидит, что его дядя спал в трусах. Может, и не заметит. Мальчишка, по его мнению, неплохой, и его насильно не заставишь поверить, что его дядя – плохой. От него приятно пахло свежестью и мылом. Он старался утешить Гретхен там, в больнице, обнял мать, и они оба заплакали. Он что-то не помнит, обнимал ли он когда-нибудь свою мать.

Глядя на мальчика, он думал об Уэсли. Нужно что-то делать. Нельзя же, в самом деле, позволять воспитывать сына такой проститутке, как Тереза.

Закрыв дверь, он лег на мягкую кровать с чистыми простынями. Рудольф, конечно, спал в такой удобной, чистой кровати каждую ночь, всю свою жизнь.

Тедди Бойлан пришел на похороны, как и многие другие. Газеты в Уитби и Порт-Филипе поместили некрологи на видных местах. Редакции считали, что смерть матери такого почетного гражданина, как Рудольф Джордах, является довольно важным событием в их округе. Правда, они не могли рассказать ничего особенного о Мэри Джордах, но газеты не упустили случая, чтобы перечислить все достижения Рудольфа и оказанные ему почести – председатель совета директоров корпорации «Д. К. Энтерпрайсиз», президент малой Торговой палаты Уитби, выпускник-отличник университета Уитби, член попечительского совета университета, член городского архитектурного комитета, созданного как для Уитби, так и для Порт-Филипа, смелый, энергичный, уверенный, многообещающий бизнесмен. В них также упоминался и такой факт, что когда-то Рудольф выступал на коротких дистанциях за легкоатлетическую команду Порт-Филипа, а также в середине 40-х играл на трубе в джазе «Пятеро с реки».

Бедная мамочка, подумал Рудольф, оглядывая в церкви толпу теснящихся людей. Как бы порадовалась она, увидав, как много людей пришло на погребальную церемонию в ее честь.

Отец Макдоннел оправдал все страхи Рудольфа. Он оказался куда хуже и разглагольствовал куда дольше. Рудольф старался не прислушиваться ко всей той лжи, которая лилась из его рта на убранный цветами гроб. Оставалось только надеяться, что на Гретхен эта церемония не окажет столь гнетущего впечатления, не заставит ее с горечью вспоминать другой гроб, в крематории Калифорнии. Он бросил на нее быстрый взгляд. Судя по выражению ее лица, она держала себя в руках.

Птицы весело щебетали, сидя на ветках деревьев на кладбище, очень довольные приходом теплого лета. Когда под рыдания старушек, партнерш матери по бриджу, опускали гроб в могилу, все трое – Рудольф, Гретхен и Томас стояли рядом. Гретхен держала Билли за руку.

Они пошли назад от могилы, к веренице выстроившихся лимузинов. Их догнал Бойлан.

– Мне не хотелось бы вам навязываться, – сказал он, когда они остановились, – Гретхен, Рудольф, я просто хотел выразить вам свои соболезнования, сказать, как мне жаль, что она ушла от нас, в сущности, еще не старая женщина.

На какое-то мгновение слова Бойлана смутили Рудольфа. Мать ему всегда казалась не просто старой, а древней, и она на самом деле была такой. Она уже выглядела старухой в сорок лет, и процесс ее умирания начался еще раньше. Впервые он отдал себе отчет в ее истинном возрасте. Ей – пятьдесят шесть. Почти столько же, сколько Бойлану. Не зря же он сказал: «В сущности, еще не старая женщина».