Самозванец. Кровавая месть - Станислав Росовецкий

— Вот видишь, это не я, а ты затягиваешь время, — вдруг ухмыльнулся черт. — Согласись, что разница несущественна. Однако я хотел сказать, что сейчас я вынуждаю тебя сыграть, а в будущем ты ведь будешь придерживаться своей клятвы, разве не так? Бери, пане, кости, бросай, не томи, а то у меня от азарта уже руки дрожат.

— Пане Ганнибал, пане Ганнибал, проснись скорее! — Это монашек безжалостно теребил старого ротмистра, а потом сумел посадить его на перине. — Снаружи неладное делается!

Отмахнулся от монашка пан Ганнибал и, не открывая глаз, снова улегся. Во сне он выбросил «пять» и «четыре» — совсем неплохой бросок. Тотчас же сам собрал кости, вложил в стаканчик и отдал черту: так сузил он для нечистого возможность смухлевать. Черт бросил кости с виду совсем небрежно, однако тоже резво сунулся посмотреть, сколько выпало, и они с паном Ганнибалом едва не столкнулись лбами. «Два» и «шесть» — первый кон остался за ним, ротмистром! Да откуда здесь взялся проклятый иезуит, что ему, плюгавцу, нужно? И кто матерится в полный голос, мешая игре?

— Очнись, пане ротмистр! В окно влетела стрела…

Тем временем упырь Хомяк, которому пришлось пережидать ужин живых, чтобы самому, наконец, поужинать, подкрался к сидящему над тлеющим костром Бычаре. Быстро запрокинул ему голову и впился зубами в поросшую волосами впадинку рядом с кадыком. Горькое разочарование ожидало Хомяка: кровь была еще горяча и, собственно, даже неплоха на вкус, но сам Бычара оказался неживым, и Хомяку пришлось пить кровь мертвеца! Его передернуло от омерзения, он едва не сблевал, однако продолжал высасывать противную, словно у крысы, кровь, повторяя себе, что подкрепиться необходимо. Пристраиваясь

поудобнее, укололся слегка и понял, что Бычара пробит стрелою насквозь. Почти одновременно почувствовал впереди, на опушке, опасное движение — и сразу же, как был, с окровавленным подбородком и полным ртом не проглоченной крови, упал на траву ничком рядом с трупом Бычары. Тут же рядом громко зашептали:

— Да их тут двое, Серьга!

— Черт возьми, да ведь это тот самый, которого Зелёнка защекотала, в загаженных портках. Иноземцы таки сняли мертвяка с дуба, будто им делать больше нечего. Или сам пришел? Надо бы забить ему, дедушка, осиновый кол в сердце.

— Давай, Серьга, посадим их спина к спине, чтобы не путались под ногами.

Тут Хомяка ухватили под мышки, посадили, и он ощутил спиной горячую, не остывшую еще спину Бычары. Упыря едва не передернуло от отвращения: за его тело хватались холодные руки мертвеца. Опять шепчутся.

— Сними, Домашний дедушка, с ирода колчан да оттащи, будь другом, моему сыну к окну. Скажи, пусть теперь стрел не бережет: кого-нибудь внутри да достанет. Скажи, чтобы от окошка отходил, только когда внутри подожгут фитили. А тогда уже к лошадям, хорошо?

— И почему же не сразу к лошадкам, а? Тоже мне атаман нашелся — «Дедушка, туда! Дедушка, сюда!». Прикажи лучше Михайлушке, чтобы колчан отнес!

— Мишенька, а ты давай переноси хворост под крыльцо. Я туда пойду, чтобы никого не выпускать, пока не подожжем. Заодно косу испробую.

— Ох, не понравится Водяному, ох и рассердится старик!

— Да я только дымом хочу супостатов выкурить, а вовсе не сжигать мельницу. Нешто я не понимаю?

Подобно тому, как Хомяк видел теперь окружающее словно на выпуклом кривом зеркале, он и понимал теперь только то, что имело отношение к добыванию свежей крови. От нападавших ему поживы не предвиделось, следовало ожидать, пока его прежних сотоварищей не вынудят покинуть мельницу. Хомяк заставил себя проглотить оставшуюся кровь и решил сидеть, где посадили, не рыпаться.

Внутри мельницы было нехорошо. Первая стрела, испугавшая монашка, оцарапала руку Мамата. Теперь он перевязывался наскоро, матерясь без остановки. Разувшиеся на ночь поспешно наматывали онучи и натягивали сапоги, поднялась тошнотворная вонь. Она-то и пробудила окончательно пана Ганнибала. Бесповоротно расставаясь со сном, он пришел к выводу, что выиграл у черта в первом же коне. Этот вывод поднял ему настроение; кроме того, старый ротмистр возблагодарил Бога, что свалился на перину не снявши не только сапог, но и доспеха. Вернувшись к земным делам, он первым делом прищурился на дверь: накинут ли засов? Почти полная темень не позволила ничего увидеть: пустив внутрь стрелу, вражеский стрелок, ставший снаружи у окна, задвинул закрывающую его доску. Воткнул для этого, наверное, в нее нож.

— Высекайте огонь, пся крев! Раздувайте фитили!

— Йа, йа! — отозвался кто-то из немцев, кажется Ганс.

По темной комнате полетели россыпи искр. До чего же проще было бы начать отстреливаться, если бы каганец не догорел! Дверь оказалась на засове. Узнать позднее, кто его накинул, лишив дозорного Бычару последней возможности спастись? Из-за двери раздается рычание, звериное, едва ли не медвежье, и грубые голоса. Вдруг стукнула, отъехав в сторону, доска, прикрывающая окошко, и из него посыпались стрелы.

— Ложись! — закричал пан Ганнибал. — Ложись, пся крев! Он нас не видит, сто Иродов ему в селезенку!

Все и раньше, понятно, лежали, а теперь распластались по земляному полу. Стрелы свистели, в основном, бесполезно, однако ухо пана Ганнибала различило и короткий, не понравившийся ему стон. Лезги, что ли? Как долго возятся. О, раны Господни! Не почудилось ли? Он потянул носом — и никогда еще вонь мушкетного фитиля не казалась ему таким райским благоуханием.

— Есть фитиль, пане ротмистр, — промолвил Тимош.

— Молодец, верный слуга! Поделись огоньком с товариществом, а тогда бей по окошку! Всем остальным беречь заряды!

Вонь мушкетного фитиля почуял и Сопун. Не мешкая, прильнул он к окошку и увидел тлеющий конец фитиля, освещающий смутно знакомое, поросшее седой щетиной лицо и рядом — как занялся потихоньку от него другой фитиль. Тут же отодвинулся, резко бросил назад правую руку и пустил стрелу, целясь меж двух фитилей. Почти тотчас же раздался громкий матерный лай, а потом в мельнице грохнуло, полыхнуло огнем, пуля отщепила белый кусочек дерева от оконной рамы и с визгом ушла в сторону запруды.

Сопун укрылся за стеной, наложил на лук новую стрелу. Что-то не так. Почему он разглядел на темной доске светлый отщеп? Он огляделся: начинался осенний рассвет — медленный, белесый. Теперь им с супостатами не справиться: при свете враги увидят, как их мало. Придется отступить. Подумав, он задвинул доской окно, вытащил из нее свой охотничий нож, подвесил к поясу. Перебежал к костру, укрылся за двумя сидевшими теперь спина к спине трупами. Пока бежал, показалось ему, что красные глазки того, в загаженных портках, нахально уставились на него. Теперь сине-багровый затылок мертвеца торчал перед самым носом Сопуна. Сопун огляделся и поднятым с земли камнем хорошо приложился по затылку.

— Повесили тебя, так и не шляйся!

А живой мертвец Серьга с помощью Медведя успел уже обложить хворостом двери мельницы, и мелкий сушняк начал заниматься от принесенных Серьгой под дверь головешек от костра.

Тогда всколыхнулась водная гладь запруды, и поднялся из воды с плеском узкоплечий старик с зелеными волосами на открытой круглой голове, с кожей серо-черной, блестящей, как у налима. Он погрозил Серьге и крикнул писклявым голосом:

— Мельницу не жечь мне тут! Утоплю безобразников!

— Да мы и не жжем вовсе, хозяин Водяной! — отвечал Серьга, нимало не испугавшись. — Мы с Медведем только хотим выкурить супостатов из мельницы, как пчел из дупла!

Водяной еще раз погрозил и ушел под воду. И все-таки мертвец Серега встал с косой наперевес справа от двери, подальше от Водяного. Михайло Придыбайло хотел занять такую же позицию слева от двери, однако Серьга безжалостно прогнал его, безоружного, в лес.

Хворост и сушняк под дверью разгорелись и, засыпанные палыми листьями, дымили просто безбожно. Ясно, что и дверь начинала тлеть, а что мельница внутри наполнилась едким дымом, в этом не приходилось сомневаться. Того не миновать, что супостаты попробуют прорваться, и вот тогда и настанет решающий, последний, быть может, бой. Интересно, как они поступят, когда увидят, что Домашний дедушка увел их коней? Телега, впрочем, стоит среди поляны. Сопун коротко помолился сперва Велесу, потом, на всякий случай, Христу и со слезами на глазах присмотрелся к мощной фигуре своего папани, которого, быть может, сейчас в последний раз видит не в гробу. Серьга ухмыльнулся сыну синим беззубым ртом, махнул ему рукой и снова встал вправо от двери, готовый поработать косой.

Сопун рукавом шубенки смахнул с глаз слезы и горько пожалел, что сейчас они с батей не медведя из берлоги поднимают. Охотничий опыт совсем не годится против умелых иноземных вояк, а у них один батя только, да и то в далекой молодости, да и то обозным мужиком, ходил с князем Курбским покорять заволжских черемисов. Ведь даже если посчастливилось бы, отбили бы они у супостатов пищаль и припас к ней, так вряд ли кто и сумел бы зарядить огненное оружие по-человечески. Да и на саблях рубиться.