Путешествие на тот свет, или Повесть о великом хаджже - Фазлиддин Мухаммадиев

Наш автобус, несмотря на перегрузку, шел быстро, оставляя позади легковые «Форды», «Кадиллаки» и «Мерседесы». Что касается автобусов, тут и говорить нечего, мы их обгоняли так же легко, как реактивный самолет обгоняет простые винтомоторные.

Женщина с двумя детьми, сидевшая справа от водителя, и женщина с одним ребенком, сидевшая слева от него, были его женами. Та, что справа, выглядела моложе и время от времени, открыв лицо, закуривала, а вторую сигарету, раскурив, протягивала мужу.

Тимурджан-кори громко распевал арабскую песню о четырех верных сподвижниках пророка. Махсум-Жевака, расстелив на коленях поясной платок, дожевывал рыбину, оставшуюся после завтрака, а затем, вынув мешочек с леденцами, принялся за них. Мой новый приятель кондитер со словами: «Это вам на дорогу»,― подарил мне целлофановый мешочек, около килограмма очень кислых леденцов собственного производства. Махсум-Жевака, заявив во всеуслышание, что надо помочь доктору нести поклажу, забрал этот мешочек себе.

Асфальтированное шоссе шло на северо-восток. Кончилась ровная пустыня и по обе стороны дороги потянулись Столовые горы. Оказывается, что все здешние горы такие невысокие, больше похожие на холмы. Почти со всеми придорожными холмами и оврагами здесь связаны легенды и предания. Абдухалил-ака, наш дважды хаджи, знаток истории этих мест, время от времени привлекал наше внимание к какой-нибудь скале или холмику необычного вида и рассказывал или предание из жизни пророка, или что-нибудь из приключений хазрата Али и хазрата Амира Хамзы, или о похождениях смертельного их врага лживого и неверного Мусейлимы.[90]

― Посмотрите-ка вон туда, ― говорил хаджи Абдухалил-ака, показывая на какую-нибудь скалу, торчащую над дорогой может быть миллионы лет. — Именно эту скалу хазрат Али, лев господа бога, будучи на горе Каф,[91] заложил в свою пращу и швырнул на головы неверным.

― Вот этот котлован, который вы видите, не что иное, как след от копыта Дульдуля, коня льва господа бога…

― Вон ту гору, разделенную надвое, расколол никто иной, как Амир Хамза.

Как правило, после каждого намаза или сам Кори-ака, или Тимурджан-кори, или кто-нибудь из стариков подревнее прочитывали одну или две суры из Корана. Сегодня на рассвете, слушая чтение Корана, мулла Зульфикар задумчиво ковырял песок около своего молитвенного коврика и нашел маленькую раковинку. Он показал ее Абдухалилу-ака, и наш дважды хаджи тут же поведал нам предание, согласно которому на том самом месте, где мы совершали молитву, тысяча четыреста лет тому назад произошла кровопролитная битва лживого Мусейлимы, подлеца, еретика, мерзавца и вероотступника с правоверными. Кафиров было больше и поражение мусульман казалось неизбежным. Вдруг, по директиве господа бога, войску нашего любимого пророка подоспела помощь: рыбы со всех морей и океанов мира обрели крылья и, прилетев на поле брани, затмили небо от горизонта до горизонта. Ударяя хвостами и носами по глазам неверных и их распроклятых верблюдов, храбрые рыбы ослепили их всех в одно мгновение. Благородное и героическое войско ислама саблей справедливости отсекло головы всем врагам веры. Таким образом, раковинка, которую Зульфикар нашел в песке, оказывается, была священным напоминанием о подвиге великих стай летающих рыб, которые с тех времен удостоились благословения вестника Аллаха.

― Хаджи! Эй, хаджи!

Это голос Искандара возвращает меня на землю от раздумий.

― Слушаю, дружище. Что скажешь?

― Уже целых три дня, как ты лишил меня благочестивых бесед. Чем обидел я твою нежную душу? Что сделал? Почему меня, беднягу, ты теперь не жалеешь?

― Ого, белым стихом заговорил! Видно, ты в духе.

― Аль-хамдулилла! Надеюсь, что и ты не горюешь и доволен своей судьбой.

― Да, доволен, настолько доволен, что никакой талант не в силах изобразить степень моего довольства. При каждой молитве я добрым словом вспоминаю тебя и молю Аллаха, чтобы то благодеяние, которое ты подстроил мне, воздалось тебе сторицей.

― Ладно, хватит, знаю я твои молитвы. Расскажи лучше, что ты делал последние три дня?

― Жил в благословенной Мекке. Продолжал привыкать к праздному времяпрепровождению. Мои подопечные были в добром здравии. Изредка ко мне приходили больные чужеземцы, которых я лечил. Чемодан с медикаментами стал вдвое легче.

― Да благословит тебя Аллах! А что ты еще делал? Неужели три дня подряд в Мекке…

― В благословенной Мекке!

― Да, да, в благословенной Меке ты не совершил чего-нибудь примечательного?

― Примечательное было то, что мы раздавали бакшиш.

― Бакшиш? А кому? Зачем?

― Начальству из управления хаджжа, для того, чтобы получить разрешение на путешествие. Каждый божий день туда ходили наш казначей и переводчик вместе с одним из сеидов. Однако в упомянутом управлении какое-то из колесиков машины, которая ставит печати на разрешение, начало скрипеть. Чтобы смазать это колесико, объясняли наши ходоки, нужно поднести бакшиш какому-то администратору — по десять риалов от каждого паломника. Поскольку казна у нас общая, нам сообщали об этом для сведения, чтобы потом, увидев ведомость расходов, мы не спрашивали, куда ушли деньги. Демократия, понимаешь?

― Да понимаю, раз демократия, то понятно.

― На следующий день опять говорили, что денег на смазку не хватило, надо еще дать бакшиш, на этот раз, слава Аллаху, по семь риалов с души. Что поделаешь, коли тут такие обычаи? Если помнишь, я говорил, что в почтенной Джидде нашу группу разделили на ташкентцев и казанцев. Мы, ташкентцы, в течение двух дней четыре раза давали бакшиш и благополучно получили разрешение на продолжение путешествия, но шестерым казанцам пришлось и на третий день платить дань.

― С чем связана такая привилегия? С природой казанцев или же должностных лиц управления хаджжа, которые ведали ими?

― По-моему, это одна из тех тайн, время раскрытия которой еще не пришло.

― Возможно. Ну да ладно. Скажи мне, хаджи, ты больше не забывал, что находишься на чужбине?

― Забывал, черт побери, дважды забывал! От этого чуть не произошла катастрофа. Вернувшись из святого Таифа, наше начальство поспешило на конгресс мусульманского мира, а остальные отправились побродить по рынкам.

Твой покорный слуга вышел покурить на лестничную площадку. Стою я, курю и вдруг слышу чьи-то шаги. Глянул наверх, вижу по лестнице спускается молодая женщина. Помнишь, как наши классики восхваляли в своих стихах луноликих красавиц с глазами серны, с кипарисовым станом, белым, словно серебро, лицом?.. Вот именно такая красавица спускалась по лестнице. А я в эту минуту задумался о своем крае, о семье, друзьях, забыл, где я нахожусь, и спокойно посмотрел на молодую женщину. Ведь у нас, если увидишь красивую девушку, смотришь на нее, как на произведение искусства или картину природы, за это тебя никто не станет ругать.

― Кроме жены, конечно, хочешь ты сказать.

― Разумеется, жена исключение. Так вот, в рассеянности я невольно поздоровался с ней. Она слегка кивнула в ответ на мое приветствие. Кивнула и, встрепенувшись, вдруг быстро закрыла лицо чадрой, воскликнула: «Киф!»[92] и гневно топнула ногой. Только тогда я опомнился, торопливо сунул окурок в карман и быстро нырнул к себе в комнату. На крик молодой женщины сверху и снизу сбежались другие. Некоторое время они с жаром швыряли кирпичи на могилы моих предков, а потом разошлись.

― Но ведь ничего не произошло?

― Ничего?! А появись в это время кто-нибудь из столпов шариата? Твоего друга быстренько выволокли бы на площадь и осыпали градом камней. Или в лучшем случае бросили бы в зиндан[93] своей справедливости, где, по уверениям моего знакомого кондитера, самый сильный, самый выносливый человек не протянет больше года.

― Тогда по случаю избавления ты должен пожертвовать семь лепешек или же бутылку коньяку!

На другой день в Каабе во время полуденного намаза мулла Нариман, совершив суджуд,[94] не мог подняться. Тебе известно, что полуденный намаз состоит из десяти элементом. А состояние нашего муллы Наримана ты сам мог видеть в Шереметьеве… Поскольку я головой отвечаю за здоровье каждого хаджи, я был вынужден нарушить благолепие молитвы, взвалить на себя почтенного старика и оттащить его в сторонку. Как только кончился намаз, столпы шариата окружили нас тесным кольцом и принялись поносить меня.

Мулла Нариман сидел, бессильно прислонившись к колонне, не в состоянии произнести ни слова. Твой покорный слуга, мешая таджикские, узбекские, русские и арабские слова, пытался объяснить, что, дескать, я доктор, а этот почтенный старец, хоть и из непорочного рода ходжей, но сердце у него слабое, он болен, и прочее и прочее. Но все было безрезультатно. Окружавшие продолжали ругаться, а один старый араб с куцей бороденкой, угрожающе размахивал тяжелым чугунным кувшином, иногда как бы нечаянно касаясь моего плеча. А истинного ходжу он даже пнул ногой. К счастью, откуда-то появился один из моих земляков, навещавший нас в доме Сайфи Ишана, и, вмешавшись, объяснил в чем дело нашим разгневанным братьям по вере…