Шанс (Коммуналка) - Марина Болдова

– Значит, она же и вынула, – ответила Аля.

– Нет, дорогая, если не ты намусорила, значит, другой. Ты понимаешь, кто-то посторонний был в твоей комнате, открыл тайник и, возможно, что-то оттуда достал.

– Интересно, что?

– Да, не это интересно! Откуда он или она узнали, что тут тайник! Это же нужно точно знать, что он именно там. Не вся печка разворочена! Вынуты именно эти два кирпича, закрывающие нишу. У фрау Фальк точно нет никаких родственников? Может быть, все-таки, есть наследники?

– Это может сказать нам только Качинский, – Аля достала визитку из сумки и вышла в коридор.

– Попроси его зайти, как сможет, – крикнул вдогонку ей Маринин, поднимаясь с колен. «Кто бы он ни был, налицо воровство с проникновением в чужое жилище», – подумал он, – «И нужно все рассказать и Беркутову».

– Он скоро зайдет, я застала его на пороге, собирался на работу, – сообщила Аля, заходя в комнату, – А ты куда?

– Звонить Беркутову.

– Зачем?!

– Затем, что мне не нравится, что кто-то посторонний, без разрешения, в твое отсутствие, спокойно роется в твоей комнате, – жестко ответил Маринин, выходя в коридор к телефону.

Глава 40

Он похоронил жену и словно выкинул ее из своей жизни. Если бы не менты, недоверчиво косящиеся в его сторону, он бы подумал, что сам Бог ему помог скинуть ее со своей шеи. Он не виноват, ни в чем не виноват. Он не помогал ей умереть, он помогал ей выжить.

Он устроил пышные проводы для нелюбимой супруги. Но не смог себя заставить разыгрывать из себя безутешного вдовца. Да и по Марку было заметно, что тот не особо печалится по поводу потери матери. Все-таки добился своего он, Василий Голод – его это сын, только его! А мать – утроба, не более. Хотя, в один момент, приглядевшись внимательнее к Марку, стоящему около могилы, Василию показалось, что тот не то, чтобы не горюет, просто что-то более тягостное занимает его мысли в данный момент. «Уж, не шлюшку ли свою вспоминает?!» – мелькнуло тогда подозрение. Но – Марк с тех пор, как ему предъявили труп случайной девки, о ней не говорил совсем. Чем очень радовал его, отца. Сильный парень! И то, что Марк полностью в работе, Василия устраивало.

Откинув мысли о покойной жене в сторону, Василий вернулся в сегодняшний день. И тут же на ум пришел Раков.

Почему-то он его раздражал, этот Раков. Потому, что знал о его любовной связи с Милочкой? Не любил Василий пользовать тем, что оставалось от других, но тут не удержался. Он и слов-то таких никогда ни одной женщине не говорил: золотко, солнышко, лапушка. И все само вырывалось, как только видел ее маленькую, ладненькую фигурку и скульптурно вылепленное личико. Но, даже не за то он ее любил. А за то, что не стервозная, не капризная и не алчная.

Женщин Василий добивался недолго. На самом деле было два варианта. Сразу, если знали, кто он и что может дать. И через неделю, если не знали поначалу, кто он и что может дать. Вот и все. Откупался он щедро, потому, как знал, что сильнее и коварнее врага, чем брошенная неудовлетворенная женщина, нет. Ему не нужна была лишняя головная боль.

Милочка отказала сразу, при первой же его попытке приобнять ее за попку. Ну, не удержался он, когда она подошла к нему, сидящему за столом, близко! Рука потянулась к тугим ягодичкам и… «Об этом забудьте, Василий Валентинович», – спокойно сказала она, не дергаясь, а мягко так отстраняясь, – «Я люблю другого». Будто он ей любовь предлагал! И тут же любопытство заело: кто другой-то? Если его, Василия Голода, вот так! Просветил Мазур. «Она и меня в свое время так же!» – хмыкнул, вроде утешая. Поставил себя на одну доску с ним, Голодом, недоумок! И решил Василий, что будет эта женщина его и только. И непременно по обоюдному желанию. У него это желание было, да такое, что кровь к голове, ломота в теле и звезды в глазах. И хотелось ему, чтобы и с ней такое! Отомстить, что ли ей хотел за эту боль?! Думалось, вот доведет ее до! А потом помаринует месяцок, ну, недельку. Старался очень: вежливо, но с лаской, с уважением, вроде сдерживаясь, но так, чтобы она видела эти его старания. Заводил потихонечку, держась мужественно, руки не распуская, и только в спину ей взгляд тоскующий бросал. Однажды почувствовала, резко повернулась и замерла, не делая следующий шаг вон. Помедлила с минуту, словно тянуло ее назад, к нему, но нет, развернулась и вышла из кабинета. А для него эта минута раем показалась. Сердце вниз, ком в горле. «Идите, Людмила», – выжал из себя хрипло, утыкаясь носом в бумаги. «Черт, черт, черт!!!» – бил потом кулаком по столу, так хотелось уже сейчас – в охапку и в койку! Но, нет – выдержал, гордился собой страшно. Уже потом, когда все случилось, вынырнув из неги и блаженства, не удержался, напомнил про эту, первую свою маленькую победу. Расплакалась вдруг, испугав его до икоты, горько, обижаясь. «Значит, играл со мной, как с мышью?!» – спрашивала захлебываясь, – «А я тогда так хотела к тебе, так устала ждать!» «Так что же ты! Ушла тогда зачем?!» – возмутился искренне. «Из нас двоих мужчина – ты», – ответила растерянно, и он понял окончательно, каким был кретином. Играл, словно подросток в пору гормонального роста. А ей мужик нужен был. Так, что б – сграбастать в охапку и моя! Вспомнились вдруг слова героини Нонны Мордюковой в старом фильме: «Хороший ты мужик! Но – не орел!». Точно, не орел. Впервые женщина встретилась, Бог послал, а он не понял. Не может она вот так, первой. Ни за какие деньги не может, хоть озолоти! А как потом выяснилось, и золота ей не нужно. До сих пор в краску бросает, когда вспоминает он, как наутро, еще до открытия в самый дорогой ювелирный бутик ломился, чтобы ей, пока еще не проснулась, купить в благодарность что-то очень дорогое, такое, что б не за деньги, а чтобы ни у кого больше. Эксклюзив, называется. Принес домой он этот «эксклюзив», в спальню ворвался, разбудил в нетерпении, сунул ей коробочку перед сонные глаза. Глянула удивленно, пробуждаясь тут же. Молча встала, бросив на него больной взгляд, оделась и ушла. Он даже не остановил, сидя на постели и ругаясь матерно себе под нос. Коробка с цацкой какой-то там царицы у ног валялась, упрекая. «Ну, и хрен с тобой!» – зло подумал, строя планы мести. С этого дня – опять «Василий Валентинович», «Людмила», и все на «будьте любезны», никак не иначе. Каторга. Руку не протянуть, коснешься случайно – «извините», чтобы не подумала чего. Неделю так, а потом вдруг вспомнилось опять «не орел!». И разом понял, что делать нужно, потому, что невмоготу стало жить без нее, работа не клеилась, давление кверху, сердце неровно стучит, мать его! Начал было по врачам – светилам местным. Руками разводят: «Здоровы, Василь Валентиныч, уж извиняйте. Можем, конечно, с вас денежек стянуть, так ведь лучше по-честному, нам так даже выгоднее!». «Так, что же со мной, дядя Ося?!» – спросил у восьмидесятилетнего профессора, давнего любовника матери, Иссаака Львовича Ленца, которому в свое время эту клинику выстроил и подарил. «Я бы сказал – весна, Васенька! Последняя, может быть, весна в твоем сердце!» – хитро прищурился тот, – «Вот так же когда-то и я с твоей мамой…» «Дядя Ося, так я ей все отдать готов! За колье состояние выложил, ей – а она!» – пожаловался горько. «О! Да тебе, наконец, повезло, мальчик! Так ей не деньги твои нужны, а ты!» – улыбнулся, за него, Василия, радуясь.

«Весна последняя! Я нужен, не бабки мои, а я! Чуть не упустил!» – нервничал, сидя сзади в джипе и глядя в сторону, в окно. Быстро ехал водила, деревья мелькали перед глазами. Любил Василий раньше такую скорость, поэтому в водители себе гонщика бывшего нанял, чеченца отстранил. А теперь вдруг испугался: а, если авария! Умрет и ничего ей сказать не успеет! Одернул резко шофера, тот аж по тормозам от неожиданности. Юзом пошел джип по мокрому асфальту, занесло в бок, но – остановился у самой обочины. И такой страх обуял…

В офис вошел, все еще белее мела, таким в зеркале в холле отражение показалось. В кабинет – мимо нее, не глядя, коротко бросив «зайди». Стоя у окна спиной, почувствовал ее взгляд, терпение совсем кончилось, вздохнул глубоко, словно набирая воздух для прыжка в глубину, развернулся и – к ней. По глазам понял – все правильно! Простила, ждет! И теперь уж – в охапку и моя! Слезы с ее лица сцеловывал, губы терзал, в волосах ее руки путались. Все по настоящему, больно, сладко, страшно. «Наваждение!» – шептал. «Нет!» – возражала, – «Оно проходит! У тебя прошло, прошло?» Мотал головой, отрицая, и снова – руки в волосах, губы – докрасна. А потом – подхватил и на глазах у всего офиса – вниз, по лестнице, в машину и – домой. Не в тот дом, где с женой жил, а в его квартиру, где он раньше только один отдыхал, ото всех разом…

Рассказала она ему о Ракове, любви своей безответной, со смехом. «Ой, какая дура была! Какая дура!» – весело повторяла, словно освобождаясь. «Но, я же не знала, что бывает вот так, как у нас с тобой! Я же, выходит и не любила его!» – оправдывалась, радуясь.

А он – то ревновал, то успокаивался. Почти уже совсем выкинул этого Ракова из ее жизни и из своей, а тут тот откуда ни возьмись, чуть не под колеса. И Милочка еще за него просит. Решил Василий держать его к себе поближе, чтобы на глазах был, да еще и зависел от него. Собственно, поэтому и согласился в его «проект» вложиться. Для него эти деньги – мелочь, а этот – под присмотром.