Простая формальность - Барбара Хоуэлл

Неужели она обречена до конца своих дней жить с ощущением, что сходит с ума, и знать, что этого никогда не случится?

К концу марта она поняла, что Джон Роджак, скорее всего, не будет больше присылать денег на девочек.

В октябре, когда она выходила замуж, он прислал чек на сто пятьдесят долларов и записку, что потерял работу. В ноябре она не получила ничего. В декабре пришла посылка с коробкой конфет, рождественская открытка нию, на какой-нибудь курорт, — сказала она Клэю как-то утром.

Он брился в ванной, которую по ее просьбе облицевали темно-розовым кафелем, чтобы лица с утра казались посвежее.

— Да?

— Хорошо бы и мать взять с собой. Она уже два месяца не может оправиться от бронхита.

— И бросить меня тут одного? — Это было скорее утверждение, чем вопрос. Дураку ясно, что она хочет бросить его тут.

Он взял в руки бритву. Глаза на фоне ослепительно-белой пены были синие и колючие.

— Конечно, я бы не уехала, но…

— Вы вчетвером просто смоетесь, а меня оставите здесь одного вкалывать?

— Не знаю, почему нужно все именно так поворачивать. Я была бы только рада, если бы ты тоже мог поехать. — Она прислонилась к стене и посмотрела на себя в зеркало — волосы нечесанные, глаза настороженные.

— Тебе не кажется, что это довольно-таки эгоистично?

— Нет, я просто думаю, что две недели в этой квартире с девочками, которые от безделья будут постоянно цапаться, сведут меня с ума.

— А мне что прикажешь делать? — Он постучал бритвой о край раковины, потом осторожно провел ею по щеке.

— Я не виновата, что у них здесь нет друзей. Это ты настаивал, чтобы непременно отправить их в закрытую школу.

— Но ты же сама хотела, чтобы они поступили в Хоуп-Холл. Вспомни, как ты радовалась, — ответил он, сердито глядя на нее в зеркало.

Она подождала, пока он не кончит брить шею возле кадыка.

— Я не хочу торчать полмесяца в Нью-Йорке с двумя неуправляемыми подростками.

— Пусть походят в театры, музеи. В Нью-Йорке есть чем заняться.

— Такие занятия их не интересуют.

— Короче говоря, я не позволю тебе оставлять меня тут одного.

— Зачем же одного? Можешь позвать Нэнси Крэмер или еще кого-нибудь из твоих подружек, их у тебя навалом.

— Я хочу, чтобы ты была здесь.

— Как только они уедут обратно в школу, я в твоем распоряжении.

— Какая муха тебя укусила? — Он ополоснул лицо водой и вытерся. Лицо было краснее стен.

— Никакая. Но если ты забыл, я тебе напомню: ты как-то до свадьбы говорил, что супругам полезно время от времени отдыхать друг от друга. Так вот, я хочу отдохнуть одна.

— Господи, Синтия, мы женаты только полгода. Ты говоришь так, как будто мы прожили бог знает сколько лет и уже осточертели друг другу.

— Ах, ну да, вероятно, отдельный отпуск ты планировал только для себя?

— Ничего я не планировал! — закричал он.

— Ты ездил в отпуск без Мэрион?

— Да, но тогда дети были маленькие.

— Она оставалась дома, а ты уезжал?

— Она не хотела никуда ехать с детьми, ей нравилось жить в Коннектикуте и потом в Велфорде. — Он протер лицо одеколоном.

— Понятно. Ну, а я устроена иначе. Я хочу уехать с детьми, а ты пока побудешь дома.

— Но почему?

— Потому что иначе я сойду с ума! — закричала она, сама удивившись этому не меньше, чем Клэй. Она ведь не собиралась терять самообладание. Но потеряла. Что-то взорвалось внутри, и вот она ведет себя как ненормальная. Опять повторялось то же самое, что произошло с ней на Рождество. — Сейчас я закупала бы товары для магазина и готовилась к лету, если бы ты не упросил меня выйти замуж.

— Тебя никто не принуждал соглашаться, если ты не хотела за меня идти.

— Знаю. Не надо было мне уезжать из Велфорда. Мне здесь все противно.

— Тогда возвращайся. Возвращайся туда, откуда приехала. — Он повернулся к ней спиной, чтобы повесить полотенце, и говорил в стену.

— Может, я и уехала бы, если бы ты не заставил меня подписать этот контракт. Завтра бы меня здесь не было. Я совершила ошибку. Я ненавижу Нью-Йорк. Ненавижу эту квартиру. Мне противно быть твоей женой, и я не люблю твоих детей. Но я никогда от тебя не уйду.

Она замолчала — опять поразившись себе. Впервые она додумала все до конца. Но это была чистая правда. И она давно ее знала. Ничто не заставит ее уйти первой.

Он повернулся к ней. На лице обида, голос ровный.

— Ну так в Калифорнию ты не поедешь.

— Ты окончательно решил?

— Да, окончательно.

Глава четырнадцатая

— Приемная доктора Уоллака? Можно поговорить с доктором?

Он уставился на поверхность своего стола красного дерева, попробовал вглядеться в узор, но не сумел — все плыло перед глазами. У него взмокли ладони, в которых он сжимал телефонную трубку.

— Извините, доктор вышел. Что передать? — Он узнал голос жены психиатра, всезнающей особы с бесцветными глазами, которая иногда открывала дверь пациентам.

— Говорит Клэй Эдвардс.

— Вы лечитесь у доктора Уоллака?

— Нет, моя жена, то есть бывшая жена, лечилась у него. Я иногда сопровождал ее. Заходил вместе с ней.

— Вот как! Я могу вас записать только на вторник на следующей неделе. — В голосе появились сочувственные нотки. — Что-нибудь срочное? Может, порекомендовать вам другого врача?

— Нет, не нужно.

— Какой у вас телефон?

— Да, но до вторника я не…

— Доктор обязательно позвонит.

— Нет! — Руки разжались, трубка ударилась о край стола и повисла на гибком шнуре, раскачиваясь, как тело в петле. Он схватил трубку, закрыл глаза. — Извините, телефон упал! — прокричал он и нажал на рычаг.

Раздался гудок селектора.

— Звонит ваша жена. — Чуть хрипловатое контральто мисс Макмиллан резануло уши и эхом раскатилось по кабинету.

— Скажите, что меня нет в городе.

— Я сказала, что вы на месте.

— Тогда пошлите ее к черту.

— Клэй, ну что вы, право! — Она засмеялась грудным смехом и отключила связь.

Он чувствовал, как она усмехается, сидя за своей перегородкой. На второй день работы у него она призналась, что не жалует жен. Что ж, он разделял ее чувства.

Калифорния! Это ж кому сказать — две недели в роскошном отеле, да еще вчетвером! И ведь она не просила — требовала! Стояла и разглядывала себя в зеркало. Само спокойствие. А сколько ненависти к нему! Не нужно и психоаналитика, чтобы понять это — как и то, что она сука каких свет не видывал!

Он посмотрел на пресс-папье, стаканчик для карандашей и коробку для входящих документов, которые она подарила ему на Рождество. Проведя рукой по столу, он смахнул все на пол. Кожаные вещички мягко шлепнулись на толстый ковер. Клэй обошел стол и поддал ботинком стаканчик для карандашей.

Подойдя к окнам с такими толстыми стеклами, что ни один самоубийца — захоти он выскочить из окна — не сумел бы их разбить, он посмотрел вниз с высоты двадцать третьего этажа, подергал несгораемые портьеры, раздвинул их, снова задернул. Они держались на прочных железных кольцах с зажимами. Ухватившись обеими руками за ткань у верхней кромки портьер, он оторвал ноги от пола и повис. Все двести сорок фунтов его плоти. Раздался слабый треск. Уф, наконец-то. Два-три зажима все-таки соскочили.

— Она обещала перезвонить попозже. Я сказала, что вы на совещании. Вам помочь поправить портьеры?

Мисс Макмиллан сделала несколько шагов вглубь комнаты и заметила беспорядок на полу. Очки она держала в руках. Она всегда снимала очки, когда входила в кабинет. По ее словам, ей стукнуло пятьдесят. Клэй полагал, что шестьдесят гораздо ближе к истине. Рано или поздно все выяснится — как только она решит уйти на пенсию.

— Спасибо, не нужно.

— Ну, тогда хоть стол приведу в порядок. — Она начала собирать бумаги, выпавшие из коробки.

— Прошу вас, мисс Макмиллан. Я сам справлюсь. Помогать мне не надо. Вы свободны.

Встревоженная его тоном, она подняла голову, потеряла равновесие и повалилась на бок, а он промчался через кабинет к двери. Под ногами что-то хрустнуло — ее очки. Но он уже выскочил из кабинета и окунулся в пугающую тишину служебного коридора.

Стены были отделаны матовым кожзаменителем. В ковры подложен специальный пружинящий материал. Ворс — толще подошв его ботинок. На Клэя обрушилась тишина. Кабинет президента компании, кабинет председателя, зал заседаний совета.

Отчаянно нажимая на кнопку вызова лифта, он свободной рукой обтирал вспотевшее лицо. Негромкий залп звуков — стук пишущей машинки — показался музыкой. Ноги дрожали. Какое-то разъяренное чудовище бушевало у него в груди — оно пожирало деревья, расшвыривало здания, дышало огнем. Где же лифт?

Дверцы лифта раскрылись. Он вошел и уставился на заднюю стенку. Она была из сверкающего пупырчатого алюминия — по-видимому, предполагалось, что ослепленный пассажир невольно повернется к дверям. Вцепившись ногтями в мерзкие пупырышки, он заставил себя выдержать это нестерпимое сияние. У него сводило челюсти: хотелось зажать весь лифт зубами и расколоть, как орех.