Хранители веры. О жизни Церкви в советское время - Ольга Гусакова

А 5 декабря 2008 года утром мы получили печальное событие – умер Патриарх. Поэтому поначалу все были в нерешительности по поводу пострига – а потом решили, что благословение Святейшего надо исполнять, несмотря ни на что.

– А когда вы захотели стать священником?

– Для некоторых было странно: как так – верующий молодой человек и не священник? Меня часто спрашивали: «А вы не собираетесь стать священником?» Я на это всегда отвечал: «Я не исключаю этого шага». К священству я никогда не стремился. Но Господь призвал – и я не отказался. Начало было положено 25 мая 1990 года. В воскресный день, вечером, я возвращался из-под Волоколамска на попутке. Машина довезла меня до платформы Трикотажная – майский вечер, часов девять, тишина. Электричка была не скоро, ждать мне не хотелось, и я решил, что поеду на перекладных. Спустился с платформы, обошел край забора вокруг Тушинского храма, а там надпись: «Склад строительно-монтажного управления номер такой-то». Я посетовал, что здесь такая мерзость запустения. Приезжаю домой, а меня жена встречает вопросом: «Ваня, что ты так долго? Тебя разыскивает отец Федор Соколов. Он получил храм. Ему нужны люди». И от нее я узнаю, что он получил именно тот храм, где я только что был и о котором сетовал. Так что в этом призыве отца Федора я узрел волю и призыв Божий.

– Вы с отцом Федором с детства были знакомы?

– Можно сказать, что гораздо раньше. Начнем с того, что однажды в 1920-е годы у Николая Евграфовича Пестова [122] (дедушка отца Федора) был обыск. Там же был и Владимир Амбарцумович Амбарцумов (мой дедушка). Во время обыска всех задержали. Потом Николая Евграфовича арестовали, а дедушку – отпустили. Когда следователь принес документы, ему там «сверху» выговорили: «А что ж вы Амбарцумова-то отпустили?! Его в первую очередь надо было брать!» Тот с претензией к Николаю Евграфовичу: «А что же вы мне не сказали, что это тот самый Амбарцумов?» На что Пестов ответил: «Ну, вы же меня не спросили…» Так что связи эти очень давние.

Так вот, с отцом Федором сначала мы в тушинском храме вместе перегородки рушили, мусор выгребали, потом, с первой службы, я алтарничал. Потом стал диаконом, ну и потом – священником. А потом «из князи в грязи» – то есть сюда, в храм Троицы на Грязях.

Когда отец Федор принес документы на мою иерейскую хиротонию владыке Арсению Истринскому (тогда еще епископу), тот сказал: «Апо нему уже давно тюрьма плачет». Отец Федор окормлял тогда Краснопресненскую тюрьму. Отец Глеб служил в Бутырке… И я почти сразу, как принял сан, тоже стал служить в тюрьме. Сейчас я старший священник следственного изолятора № 3 «Краснопресненская тюрьма».

– А помните ваше самое яркое впечатление детства или юности, связанное с Церковью?

– Помню. 3 июня 1971 года, интронизация Святейшего Патриарха Пимена. Это было так.

Я очень хотел попасть – но это ж только по приглашениям! К тому же в тот день у меня в школе был выпускной экзамен, литература устно. И вот рано утром звонит наш духовник, отец Александр Егоров, и предлагает отцу билет на интронизацию. День был самый будний, отец с работы никак не мог отпроситься. Но, зная, что очень хотел я, предложил мне. Мы с отцом Александром встретились у Елоховского собора. Одно из ярких впечатлений тогда для меня было – приезжают бати – и все в рясах, по форме. Обычно же на улице в священнической одежде никого нельзя было увидеть.

Приглашение было самого низкого ранга, но мы с отцом Александром оказались прямо около Казанской иконы Божией Матери.

– А как же экзамен?

– Интронизация и литургия закончились, начался благодарственный молебен. Тут я про себя думаю: «Знаешь, надо совесть иметь». И поехал в школу. Приезжаю, ко мне бросаются: «Где ты? Мы уж домой звонили, сказали, уехал. Экзамен кончается!» Я прохожу в класс, беру билет – и понимаю, что это единственный билет, который я могу отвечать с ходу. Спрашиваю: «Отвечать уже можно?» На что мне ответили: «Вот нахал! Пришел позже всех и без очереди отвечать хочет…» Экзамен я сдал отлично.

– Ас владыкой Иоанном (Вендландом), который отца благословил на священство, вы были знакомы?

– Да, с владыкой Иоанном у меня связано одно происшествие. Мне было лет 25, и я иподиаконствовал у него на архиерейской службе. Знаете, почему на архиерейских службах «Херувимская» очень долго длится? Потому что в это время в алтаре совершается архиерейская проскомидия – архиерей поминает всех своих близких о упокоении и о здравии, в том числе и «всю сослужащую братию», за каждого вынимает частицу из просфоры. Все в алтаре подходят, целуют ему плечо и называют свое имя. И я тоже подхожу к владыке, держа в руках рипиду. Знаете, что такое рипида? Круг с изображением херувимов, водруженный на длинную рукоятку. И вот я подхожу, нижний конец рипиды за что-то зацепляется – и получается рычаг. А владыка в этот момент поворачивает голову – и я высокопреосвященнейшему владыке ребром рипиды попадаю четко промеж глаз. Так, что вмятина осталась. Я застыл. Хотел было что-то сказать, но владыка только рукой на меня замахал, я решил, что это означает «Пошел вон» – это моя интерпретация. И дальше все продолжается своим чередом, как будто ничего не произошло.

А после причастия все подходят к архиерею под благословение. Доходит по чину до меня очередь, я подхожу, а он меня жестом останавливает и спрашивает: «Ты знаешь, что ты сегодня сделал?» Я – в ноги владыке: «Простите!» Что тут скажешь? А в это время уже все, кто был в алтаре, вокруг собрались: как владыка-то «разбираться» будет – интересно! Я поднимаюсь. Владыка: «Нет, ты знаешь, что ты сегодня сделал? У меня все утро голова болела. А после этого прошла…»

– Расскажите про отца Павла (Троицкого) [123] . Он какое-то влияние оказал на вашу жизнь?

– Нас с матушкой он благословил на брак.

– Ваши родители ему писали?

– Отец. Причем он о нем узнал после следующей ситуации. В Коломне был тайный священник, отец Роман Ольдекоп. И вот в 70-х годах он умер. Его матушка через кого-то из чад отца Павла у него спрашивала: «Что делать с церковным имуществом отца Романа?» И пришел ответ, который зачитали вслух при нескольких чадах отца Павла… Ответ был следующий: «Передайте отцу Глебу». В середине 70-х годов в Москве был известен только один отец Глеб – Якунин, находящийся под запретом. У всех – полное недоумение. И тут один из присутствующих говорит: «Я знаю, какому отцу Глебу это надо передать». Отец Павел имел в виду папу.

– Скажите, а для вас лично чем была Церковь в то время, в 60-70-х?

– Вопрос очень сложный. Ну вот что для нас воздух? То, без чего невозможно жить.

Андрей Борисович Зубов

Советская действительность мне была абсолютно отвратительна и до крещения, до прихода к Церкви… И наконец я увидел прекрасную альтернативу… Я увидел, что идеал лежит не в какой-то исторической эпохе, не в какой-то стране, а – во Христе.

Андрей Борисович Зубов (род. 1952) – историк, политолог, религиовед, доктор исторических наук, профессор кафедры философии МГИМО, член Синодальной богословско-библейской комиссии, Межсоборного присутствия Русской Православной Церкви.

– Андрей Борисович, какое отношение к вере, к Церкви было в вашей семье?

– Я себя помню с середины 1950-х годов. Судя по моим дневниковым записям, я никогда не был человеком, отрицающим бытие Божие, тем более – воинствующим атеистом.

В моем детстве, как это часто бывает, активным носителем религиозной идеи была няня, Марфа Осиповна Карпичко из Сумской области Украины, почти неграмотная женщина, тем не менее верующая обычной простонародной христианской верой. В то же время и родители мои, хотя оба были коммунистами, никогда о религии и Церкви ничего плохого не говорили, а, напротив, высказывались с уважением. Мама просто любила заходить со мною в церковь, думаю, и молилась. А папа был человеком чести: раз уж он стал коммунистом и дал какие-то обязательства, то он их выполнял. Но при этом он говорил, что главная, самая серьезная ошибка коммунистов в том, что они борются с религией.

В старшем поколении, поколении дедов, одни были верующими, другие нет. Например, моя бабушка, папина мама Елизавета Ивановна, в девичестве – Лебедева, образованная культурная женщина, была верующей. Она училась в Первой киевской гимназии, а потом какое-то время учительствовала. Не сразу она пришла к вере, но уж когда (еще в дореволюционное время) сознательную веру обрела, то пронесла ее через всю жизнь. Я очень хорошо помню, как я маленьким мальчиком приходил в ее комнату в общей квартире в Колокольниковом переулке, засыпал в кроватке, а она читала молитвы. Там в красном углу была икона с лампадой, бабушка стояла и молилась перед ней. Она рассказывала, что это – ее венчальный образ.

Мой дед, отец моей матери, Евгений Петрович Савостьянов, был сыном церковного старосты – прадед был старостой Петропавловской церкви в городе Витебске. Вот тоже характерная особенность дореволюционной религиозности – мой прадед был очень верующим человеком, но при этом всегда говорил: «Я в Бога верю, а попам не верю». Вот такая его позиция была. А Евгений Петрович – банковский служащий, потом офицер Белой армии, чудом уцелевший в советское время, не верил в Бога. И что характерно, когда мой старший брат Сергей задал ему вопрос: «Дед, скажи, ты в Бога веришь?» – то получил ответ: «К сожалению, деточка, нет». В таком мире ярое.