Гражданин тьмы - Анатолий Афанасьев

— Не будешь зарываться, все обойдется.

— Меня уже опускают, разве не видишь?

— Нет. До этого еще далеко. Ты им нужна.

— Мосолушка, любимый, за что все это? Я же никого трогала, никуда не лезла…

Мосол водку выпил. Ответил строго:

— Поздно сопли распускать.

Поехали на его машине, на серебристом «Ситроене», за баранкой незнакомый водила, упитанный бычок. За пятнадцать минут, пока ехали, все заново прокрутилось перед моими глазами: Анталия, Ляка, Дилавер… а еще раньше — Эмираты, Витька Скоморохов, смерть отца, долгое, затянувшееся ожидание чуда, которое так и не произошло. И не могло произойти. Вдруг я остро осознала, что у меня нет будущего, потому что моя жизнь бутафорная, похожая на фирму «Купидон» и на наш проезд по Москве на серебристой машине. Во всем этом столько же настоящего, сколько правды в пьяном вздохе.

— Ты чего? — заинтересовался Геннадий Миронович. Плачешь, что ли?

— Отстань.

— Не-е, не надо. Плакать чего теперь… Не на правку едем — в культурное место. Нехорошо с красным рылом. Вытрись, пожалуйста.

Я подмазалась, подправила личико — и через минуту была у Оленьки Иванцовой. Мосол остался в машине. дорожку напутствовал так:

— Никакого лишнего базара. Чего не поймешь, прикидывайся дурой. У тебя получится.

На Ольке костюм из плотной шерсти, неброский, но на штуку тянет. В ушах камушки. За то время, что не виделись, она вроде подтянулась росточком, похорошела. Как и велел Мосол, я не стала тянуть резину. После объятий, после двух-трех ничего не значащих фраз достала бумаги.

— Вот, Оль, подпиши у барина.

На документ она взглянула мельком, накрыла бумаги сверху изящной, узкой ладонью. В глазах что-то незнакомое, укоризненно-насмешливое.

— Как же ты в это впуталась, подружка?

— Во что в это? Если бы я знала…

— Ах, даже не знаешь? Ну, тогда посмотри… Щелкнула пультом, и на экране телевизора, подключенного к видаку, проступило изображение. Сначала я подумала, реклама. Замаячила длинная очередь молодых женщин в каких-то странных цветастых балахонах, накатывающая волна за волной. У женщин отрешенные, как будто неживые лица, убитые горем. Они шли одна за одной, задрав подбородок, но иная несуразность была в том, что все похожи друг на дружку к огромное скопление близняшек. Потом началась очередь из молодых, рослых мужиков, тоже поразительно похожих, с окаменевшими квадратными будками и с вселенской печалью в полузакрытых глазах. Две бесконечные вереницы горемык разного пола брели неизвестно куда. Зрелище завораживало, томило. Хотелось, чтобы хоть кто-то один — женщина, мужчина — улыбнулся, подал голос, сбросил с себя оцепенение. Прямо мурашки побежали по коже.

Оля щелкнула пультом — и изображение исчезло.

— Ну, как тебе?

— Нормально… Что они рекламируют? Прокладки?

— Ничего не рекламируют. Это и есть товар, которым ты торгуешь. Купидоны.

— Оль, — протянула я плаксиво. — Просвети меня грешную, куда я вляпалась? Впотьмах блуждаю. Хоть ты не говори загадками. А то у меня крыша поедет. Я после Эмиратов не совсем полноценная. Вагина втянула. Ты ведь знаешь рыжую нимфоманку, супругу Гуревича?

— На чем, интересно, вы сошлись с Вагиночкой?

— На б. стве, Оль. На чистом, бескорыстном б…стве. А она вон что устроила. Ты им понадобилась, Оль. Меня и подписали как твою подружку. Помоги, Оль! Помирать чего-то неохота. На кого мамочку оставлю?..

Слушала внимательно, сощурив светлые, изумительного рисунка глаза, и я вдруг поймала себя на мысли, что передо мной совсем не та Ольга, с которой мы в школе шушукались на переменках, и не та, с которой перезванивались и болтали о разных пустяках, попутно клянясь друг другу в преданности. Не случайно она поднялась на такую вершину и попала в этот кабинет с массивной немецкой мебелью, где работает кондиционер и пахнет цветами, но все равно как-то познабливает. Случайно с девочками такие метаморфозы не происходят. Видно, было в ее натуре что-то такое, чего я не замечала и чего не было в моей. Не думаю, что Олька умнее, привлекательнее меня, но уж точно — победительница. Вот потому ее и приметил один из самых крутых мужиков в стране, претендент на трон.

— Не стоит преувеличивать мое влияние на Владимира Евсеевича. — Она будто подслушала. — По секрету скажу, Надечка, я ему даже не любовница.

— Ой! — воскликнула я.

Оля улыбнулась, угостила меня сигаретой и на минуту стала прежней — доброй и милой подругой.

— Представь себе. Бывает, конечно, но редко. Но я действительно вхожу в его ближайшее окружение. Громяка мне верит, а это, Надечка, в политике такая же редкость, как порядочность. Настоящий политик вообще-то никому не должен верить, впрочем, это к делу не относится.

— Ага, — сказала я.

— Не агакай, — засмеялась совсем по-домашнему. — Что ты как маленькая… Вот это, — погладила бумаги, — очень перспективный коммерческий проект, можно сказать, суперпроект. Но у Громяки есть сомнения, и они вполне обоснованные. Деньги нам нужны, скоро выборы, и суммы за этим проектом фантастические, но лоббировать его в открытую нельзя. Если пресса пронюхает, будет такой скандал, какого еще не бывало. Громяке это никак не подходит. На него и так вешают всех собак. Кем он только не был. И растлителем младенцев, и педиком, и фашистом. Ему только недоставало работорговли. А ведь могут повернуть и так. Хотела бы я спросить наших записных моралистов, чем еще может торговать Россия в ее нынешнем положении, кроме нефти?

Я робко попыталась повернуть ее мысли в нужную сторону:

— Значит, то, что мы видели, вот эти мужчины и женщины?..

— Ну да, это клоны. Величайшее в мире научное открытие. Самая дешевая рабочая сила. И штука в том, что россияне подходят для унифицированного отбора лучше всего. Может быть, наравне с африканцами. За последние десять лет все в этом убедились. Основные качества россиянина — неприхотливость, долготерпение, стадность мышления. Такого человеческого фактора, как говорил Горбач, нигде не сыщешь. А тут — греби лопатой. Десять лет умерщвления — и никакого серьезного протеста. Свобода, общечеловеческие ценности Любой бред проглатывают, как собаки сырую печенку. Теперь представь, Надечка, с какой охотой россияне воспримут идею биологически скорректированного самовоспроизводства. Конечно, пока еще это все общая идея, научный эксперимент, но…

— Не шутишь? — пискнула я, испугавшись сумасшедшего блеска в ее глазах.

Она отмахнулась от глупого замечания.

— Откровенно говоря, Надин, я горячая сторонница проекта. Больше того, многим пожертвовала ради него. Об этом как-нибудь после… нам почти удалось убедить Владимира Евсеевича. Почти! Он боится огласки, но не только это. Намешалось личное. Он ненавидит Ганюшкина. Чего они не поделили, не знаю, еще до меня было, но при одном упоминании этого имени мой прямо весь синеет, как баклажан. А у него давление. Он с виду такой богатырь, на самом деле — рыхлый, как навозная куча… Тебе необходимо подписать контракт?

— Еще бы! Меня и держат, чтобы подписывала, не сумею — фьють! — и башки нету. Сама понимаешь.

— Понимаю… Тогда давай сделаем по-хитрому. Представим так, что «Дизайн» тут ни при чем и ты действуешь самостоятельно.

— Кто в это поверит?

— Неважно. Главное, Громяку не разозлить, не задеть его мужское самолюбие. И потом — за тобой Гуревич, банк «Анаконда». Это солидно. Громяка не будет вдаваться в детали, но тебе придется пойти со мной.

— Куда?

— К Владимиру Евсеевичу, куда же еще?..

— А где он?

— Наверху. Сейчас позвоню — и пойдем. Юбочку покороче подтяни.

— Ой? — вздохнула я.

Громякин сидел под огромным полотном: Георгий Победоносец повергает копьем Змея. Обличьем святой Георгий неуловимо напоминал самого Громякина. Скорее всею, картина написана по спецзаказу — художественный пиар все больше входил в моду. Вождь партии небрежно махнул рукoй на кресла.

— Быстро, Оля. У вас пять минут. Еду в Кремль. Ольга сухо повторила слово в слово все то, что перед тем сказала по телефону: проект «Клоны», договор о намерениях, никаких обязательств. Промежуточный вариант. Дослушав, Громякин окатил меня свинцовым взглядом, по-медвежьи прошелся из угла в угол. Опять сел. Грозно уставил палец.

— Кто такая?

Я сделала вид, что затрепетала. Ответила Оля:

— Директор фирмы «Купидон». Посредник, Владимир Евсеевич.

— Не засланный казачок?

— Ни в коем случае, моя школьная подруга. Надин Марютина. Ваша давняя фанатка. Протеже Гуревича.

— Мне начхать, чья она протеже! Разворовали Россию мерзавцы! Ничего, скоро всех уроем, вместе с Гуревичем. Тюрем хватит.

— Ой! — сказала я.

Вождь повернулся к Ольге:

— Идиотка?

— Нет, Владимир Евсеевич. Робеет.