Екатерина Великая. Сердце императрицы - Мария Романова

Екатерина удивилась списку прегрешений, которые следовало искоренить этой, пока еще неизвестной «высокопоставленной особе» в Петре Федоровиче.

«Неужто не усмотрел граф Бестужев иных, куда более отвратительных черт характера и привычек, которые следовало бы искоренить в первую очередь?»

«Высокопоставленная особа» при великой княгине, продолжал документ, «должна будет поощрять ее в отправлении православного культа, препятствовать ее вмешательству в дела империи и запрещать любую фамильярность с молодыми дворянами, камергерами, пажами и слугами».

Кроме того, новой дуэнье предписывалось поощрять великую княгиню в проявлениях супружеской ласки и любви. «Ее императорское высочество была избрана, дабы стать достойной супругой нашего любимого племянника, великого князя и наследника империи. Ее единственной целью и намерением должно быть: своим разумным поведением, умом и иными достоинствами вызвать у его императорского высочества, великого князя, искреннюю любовь, привлечь к себе его сердце, отчего столь ожидаемый империей наследник и потомок высочайшей династии мог бы родиться».

Екатерина покачала головой. Ни одно из перечисленных качеств не могло вызвать любви к ней супруга. Напротив, каждое из них и само по себе могло лишь отпугнуть Петра от своей жены. И тут уж никакая дуэнья не поможет, будь она хоть добрая волшебница из сказки…

Последний пункт обширного рескрипта вызвал в душе девушки настоящую бурю: отныне ей запрещалось писать кому бы то ни было, минуя коллегию иностранных дел. Все письма, кои она желала послать отцу или матери, она обязана была переписать с образца, установленного канцелярией. Более того, указаний, о чем именно великая княгиня желала бы написать родителям, писарям приказано было не слушать – «коллегия иностранных дел знает это лучше ее».

«Ну что ж, Елизавета, дочь Петрова. В вашей воле было меня призвать и приветить. В вашей воле меня заточить. Однако даже пудовые замки не сделают затворницей мою душу!»

Девушка чувствовала – дворец медленно, но верно превращался для нее в тюрьму. Хотя заточена она не буквально, но почти никакой свободы ей не оставлено. Быть может, лишь приемы при «малом дворе», да концерты, устраиваемые в Летнем дворце…

Во время одного из таких концертов и произошло внешне ничем не примечательное событие, почти по-настоящему заточившее Екатерину в ее покоях.

Тут следует вспомнить, что музыка с детства была Екатерине мало интересна. Должно быть, виной тому стала блажь Иоганны, пожелавшей вкушать в главном зале Цербстского замка под сладкозвучные песни замковых музыкантов. Музыканты-то старались, но вот со сладкозвучием у них явно не все ладилось. Иногда настолько не ладилось, что отбивало у юной Фике аппетит.

Вот поэтому Екатерина не была почитательницей и оркестра, в котором играл великий князь. Солнце только стало клониться к вечеру, музыка наскучила Екатерине, она покинула кресло и на цыпочках удалилась. Тихи были анфилады, истомленные летним днем. На сей раз, против обыкновения, за великой княгиней никто не следил. Муж ее в оркестре играл на скрипке, императрица отсутствовала, придворные дамы были чем-то заняты. Екатерина вспомнила, что мельком увидела среди кавалеров знакомый профиль – ее «сынок» вернулся с лечения на водах. Однако Андрей проявил трогательную заботу о ней, сделав лишь едва заметный знак. Не дело возбуждать малейшие подозрения в ком бы то ни было… Да и она, Екатерина, успела остыть от этой милой дружбы – уж слишком долгим было лечение старшего Чернышева.

Великая княгиня укрылась в своей спальне. Отсюда был выход в большую залу, где маляры на лесах красили потолок. Вдруг сердце Екатерины замерло. В глубине залы она увидела Андрея Чернышева, который ускользнул с концерта следом за ней. Не в силах сдержаться, Екатерина сделала ему знак приблизиться.

Он поспешил последовать безмолвному приглашению, сделал несколько шагов в глубину опочивальни…

О, как же Екатерине хотелось уступить ему! Но мудрости (и осторожности) девушке хватило, чтобы указать в проем двери. Андрей беспрекословно вышел, став, однако, так, чтобы, оставаясь вне опочивальни, слышать даже самый тихий шепот Екатерины. Их разделял теперь едва ли локоть.

Шепот двоих почти не слышен посторонним, приоткрытая в опочивальню дверь яснее ясного показывает, что ничего настораживающего и уж тем более предосудительного в этой беседе нет. Однако уже через несколько минут чуткое ухо Екатерины уловило шорох. Умолкнув, она обернулась – из другой двери комнаты за ней следил камергер граф Дивьер.

– Великий князь просит вас к себе, мадам, – произнес он с поклоном.

– Благодарю, граф, – единственное, что произнесла Екатерина.

В покоях великого князя, конечно, никого не было – сам Петр еще пребывал в оркестре. Как только девушка вошла в гостиную великого князя, она услышала далекий щелчок замка: дверь, что вела из ее опочивальни в общие помещения дворца, была заперта снаружи. С этого мига Екатерина превратилась в подлинную пленницу.

На следующий же день все трое Чернышевых были отправлены лейтенантами в отдаленные гарнизоны Оренбургских степей. А во второй половине того же дня «высокопоставленная особа», обязанная по приказу Бестужева следить за поведением Екатерины, приступила к исполнению своих обязанностей. Ею была Мария Чоглокова, двоюродная сестра императрицы.

– Ей двадцать четыре, она хороша собой и туповата, – говорила Екатерина своей подруге Румянцевой за вышиванием.

Дамы беседовали чуть слышно, хотя новой воспитательнице Прасковья Александровна не внушала подозрений из уважения к безукоризненной древности рода и…

– Она боится меня, душечка, – впервые увидев Чоглокову, просветила великую княгиню подруга. – Я же кузина милейшей Машеньки Репниной…

Екатерина, конечно, знала об этом. Как и о том, что Петр Федорович сходит по рекомой Репниной с ума.

Она поняла, что Прасковья протягивает ей некий важный ключик, и не отказалась взять его.

– Как чувствует себя ваша сестра, друг мой? – громко спросила великая княгиня.

Румянцева улыбнулась: Екатерина отлично поняла ее и все сделала верно.

– Отменно, ваше высочество, отменно. Узнав о том, что мы собираемся провести за вышиванием все утро, она так хотела присоединиться к нам, но по воле супруга вашего вынуждена была отправиться с ним верхом к дальним озерам.

– Это так печально, душечка. Передайте ей, что завтра я с удовольствием приму ее и выслушаю ее занимательнейший рассказ о приключениях по дороге.

– Непременно, ваше высочество, непременно!

Увы, язык коварства и полунамеков без малейшего труда усваивается в дворцовых стенах – здесь он становится первым из языков, которыми овладевает их обитатель.

Чоглокова как завороженная улыбалась этим словам: имя Репниной, нынешнего «доброго друга» великого князя Петра Федоровича, для нее звучало отрадно и сладостно.

– Сказывали, друг мой, – куда тише продолжила Румянцева, – что ваша наставница безукоризненно добродетельна и до мозга костей пронизана чувством долга. Она обожает мужа (который уже почти год пребывает с миссией в Бене), у нее есть дети, она набожна, преклоняется перед Бестужевым и императрицей. Одним словом, ваше высочество… О нет, сей шелк сюда не подойдет, он слишком груб для ваших нежных пальцев. Возьмите лучше с моей иглою!

– Благодарю! Твоя нить и в самом деле куда нежнее! – громко ответила Екатерина.

– Так вот, – вполголоса закончила Румянцева, – полагают, что она будет живым примером для великой княгини, столь нуждающейся в руководителе.

Екатерина пожала плечами. Она находила свою «наставницу» просто отвратительной: у нее были холодные глаза и манеры бессердечной змеи.

– А еще, друг мой, – шепотом ответила подруге великая княгиня, – она чрезвычайно глупа, злобна, капризна и жадна. Достойный пример для подражания, воистину.

Дамы улыбнулись друг другу. О да, любимые слова Марии Чоглоковой они уже слыхали сегодня и будут слышать еще не раз за то время, что сестра Елизаветы прослужит при дворе великой княгини.

Услышав невиннейшую шутку, Чоглокова воскликнула: «Такие слова не понравились бы ее величеству!» На следующий день она запретила дамам прогулку под тем предлогом, что «такое императрица бы не одобрила!», хотя ларчик открывался куда проще: ей было невыразимо лень менять свое уютное кресло на садовую беседку.

Она же принесла новое распоряжение от императрицы: молодым супругам приказано исповедоваться у архимандрита Симона Тодорского.

О чем духовный наставник расспрашивал Петра, великая княгиня так никогда и не узнала. С ней же архимандрит завел беседу о детях, усердии в исполнении супружеского долга и послушании. Терпение Екатерины лопнуло, и она довольно резко ответила, что до сих пор невинна. Услышав эти слова, священник изумленно воскликнул: