Екатерина Великая. Сердце императрицы - Мария Романова

Вот потому на следующий день Пров и Прохор, сколотив скамьи, расставили их у просверленных дырок.

На закате великая княгиня вошла в «театр» супруга. Никакого «балаганчика» для представления театра марионеток она не заметила. Да и скамьи стояли не так, как обычно в театре, а в рядок у дальней стены.

– Прошу, душа моя!

Екатерина удивленно взглянула на Петра.

– Да-да, вот сюда, будет отлично видно. А уж представление, доложу я вам, будет преотличным.

Екатерина покорно опустилась на скамьи лицом к мужу.

– Нет-нет, не так! Ну как же вы невежественны, право слово…

К счастью, от более резких обвинений Петра удержали появившиеся придворные «малого двора». Они стали рассаживаться на скамьях, но лицом к стенам.

– Что здесь происходит, супруг мой? – В голосе Екатерины звучало лишь удивление.

– Да садитесь же, глупая курица, – завизжал Петр. – Представление вот-вот начнется, а быть может, уже идет!..

И тут девушка поняла, о каком представлении говорит ее дражайший супруг. «Боже мой! Ты же только что шла сюда, опасаясь очередной скверной шутки! Твой дурачок не способен ни на что мало-мальски доброе! И надежду следует оставить!»

– Вы с ума сошли, ваше высочество! – Екатерина не могла сдержаться. – Немедленно уходите отсюда! И вы подите прочь!

Последние слова были обращены к особо ретивым дружкам великого князя, уже привычно прильнувшим к дырам в стене. Те, вскочив, весьма поспешно покинули «театр», да и остальные стали, оглядываясь, покидать ссорящихся супругов.

– Не кричите так! – прошипел Петр. – Вся наша затея пойдет прахом, и все по милости вашего глупого высочества!

Екатерине, увы, сдержаться не удавалось. Она прекрасно понимала, что их крики могут расслышать и там, в покоях императрицы.

– Мало того что вы позволили себе столь грязную дерзость, вы еще и два десятка придворных замарали в своих мерзких проделках!

– Да что я сделал-то? – Великий князь искренне не понимал, что происходит.

«Он не понимает… Воистину, когда Господь хочет наказать нас, он лишает нас разума!»

– Немедленно отправьте всех прочь! И сами бегите отсюда! Вы представляете, что случится, если о вашей гадкой проделке узнает императрица? Вам это может дорого обойтись! Подите прочь и велите запереть эту комнату!

Должно быть, Елизавета и в самом деле услышала голоса. Не успела Екатерина вернуться к себе, как двери ее гостиной распахнулись и ворвалась клокочущая гневом Елизавета.

– Великого князя сюда сей же момент! – бросила императрица через плечо. – Да никаких отказов не принимайте! Приволоките его, даже если он будет прикидываться спящим!

Должно быть, Петр и в самом деле попытался прикинуться спящим и ничего не ведающим – через несколько минут его втащили в покои великой княгини в халате и с ночным колпаком в руке. Однако глаза его бегали, выдавая нечистую совесть.

– Вот и вы, племянничек! – Елизавету буквально трясло от возмущения. – Не зря же вся дворня вас только дурачком голштинским кличет! Додумались! Театры устроили! Забыли-с, сударь, кому вы всем обязаны, о благодарности забыли!

Петр попытался гордо выпрямиться.

– Я великий князь!

– Срамота, прости господи, а не великий князь! Да какой из вас князь? И где бы вы, князюшка, были, если бы я не вытребовала вас из вашей занюханной Голштинии?

Петр открыл было рот.

– Молчите! Для вас и Голштиния слишком хороша! Знала бы, вовек о вас и не вспоминала. Так бы и померли от розог вашего Брюммера!

Ох, это была более чем чистая правда. Нет места более отвратительного, чем дворцовые коридоры. Екатерине уже было преотлично известно, что наставник будущего великого князя, а тогда еще просто Карла Петра Ульриха, бил его за малейшую провинность. Поучительная история его детства и появления в России, однако, ничему Петра не научила.

Болезненный и недалекий мальчик жил в Киле, воспитанием его занимались гольштейнские сановники и офицеры. Он был выдрессирован по-военному, с семилетнего возраста упражнялся с ружьем и шпагой, сделанными по его росту, ходил в караул, проникался казарменным духом. Девяти лет стал сержантом.

Однажды его поставили с ружьем на часах перед дверью зала, где отец пировал с друзьями.

Мимо него проносили целые вереницы аппетитных блюд, ему стоило большого труда не заплакать от голода. Когда стали подавать второе, отец снял его с поста, публично присвоил ему звание лейтенанта и приказал сесть с гостями за стол. От неожиданного счастья ребенок потерял аппетит и не мог ничего съесть.

Говорили, что этот день Петр называл самым счастливым в своей жизни. В 1739 году отец умер, и главным наставником мальчика стал старший гофмейстер герцогского двора Брюммер. Не обращая внимания на слабое здоровье воспитанника, он наказывал его, лишая пищи и заставляя стоять на коленях на сушеном горохе. Колени мальчика распухали и кровоточили… А однажды приближенные еле успели вмешаться, чтобы Брюммер не забил кулаками юного принца.

Порой издевательства Брюммера доводили будущего великого князя до рвоты желчью. От такого обхождения он стал пугливым, скрытным, изворотливым и хитрым. Императрица, призвавшая племянника в Москву, была весьма огорчена, увидев в сопровождении Брюммера четырнадцатилетнего подростка, физически малопривлекательного и просто уродливого в нравственном отношении.

На миг Екатерине даже стало жаль своего супруга. Сейчас он был жалок, трясся от страха, втянув голову в плечи и ожидая очередного подзатыльника.

– Отец мой, великий царь Петр, такого бы не стерпел и минуты! Не следует тебе, убогому, забывать, что наказал он своего неблагодарного сынка, лишив наследства!

Петр еще сильнее вжал голову в плечи. Он это прекрасно помнил. Да и как такое забыть?

Ведь царь Петр царевича Алексея не просто лишил наследства – он подверг сына пыткам, от которых тот и умер…

Но Елизавета останавливаться не собиралась. Каждое следующее слово казнило не хуже самого опытного палача. Екатерина ощущала это так, словно не Петру, а ей самой были адресованы слова императрицы.

– Я при императрице Анне никогда не позволяла себе столь неуважительного отношения к коронованной особе! Если б не мое мягкосердечие, ты бы, дурачок, уже держал путь к самой дальней крепости, откуда только смерть лютая тебя бы выпустить смогла!

– Но, тетушка, я же ничего плохого не сделал!.. Я только хотел развеселить свою супругу, ибо она в последнее время пребывает в меланхолии…

– В меланхолии, говоришь? – Глаза Елизаветы презрительно сузились. – И ты, как добрый любящий супруг, захотел ее развеселить?

Петр закивал. Сердце Екатерины сжалось. Ох, похоже, буря-то еще и не начинала разыгрываться…

– Матушка императрица! – Великая княгиня упала на колени перед Елизаветой. – Позволь мне слово молвить…

– Молчи, глупое дитя! Поблагодари Господа нашего за то, что даровал тебе светлый разум!

И, обернувшись к племяннику, уже куда тише бросила:

– У жены бы поучился, урод несчастный, чадо неразумное…

«Неразумное… Да, матушка, совсем неразумное. И у жены, тут сомнений нет, учиться он не будет!»

Петр почувствовал, что гроза миновала. Он выпрямился, сколько мог, поджал губы, но молчал. Елизавета, уже от двери, сказала великой княгине:

– Мои слова вас, дитя, не касаются. Я знаю, что вы ни в чем не замешаны и о проделке своего супруга не знали.

Но едва за императрицей закрылась дверь, Петр процедил сквозь зубы:

– Не могли сказать, что это вы пожелали новых развлечений?! Злая вы, гадкая! Я… я ненавижу вас…

Великий князь покинул спальню супруги, изо всех сил хлопнув дверью.

«А ты неблагодарный мальчишка, – подумала Екатерина. – И защищать тебя тоже дело неблагодарное!»

Хотя в одном, тут девушка вынуждена была признаться, Петр прав: ей хочется развлечений. Хочется радости, хочется хотя бы простого человеческого тепла, милой дружбы, ни к чему особому не обязывающей.

Она о флирте и мечтать не смеет – так крепки ее зароки, пусть и перечеркнутые глупостью ее супруга.

Однако возраст берет свое: ей едва исполнилось шестнадцать. Среди приближенных «малого двора» более чем достаточно молодых мужчин, которые сочли бы великой честью просто побеседовать с Екатериной. Однако она со всеми одинаково ровна, выделяя, быть может, лишь старшего из братьев Чернышевых, Андрея. Еще когда она была невестой, с этим юношей у нее завязалось нечто вроде любовного фехтования, забавлявшего их обоих. Петр любит двусмысленности и поощрял свою невесту к этим игривым забавам. Не раз бывало, что, упоминая при Андрее о Екатерине, он в шутку называл ее «ваша суженая». Тот с улыбкой поддерживал игру – быть любимцем у великого князя весьма почетно и выгодно. Что же до чести Фике, то он всегда уважал девушку и ни разу не обмолвился при Петре, насколько близко сошелся с будущей великой княгиней.

После замужества Екатерина стала называть Андрея русским словом «сынок». Он же величал ее «матушкой», радуясь тому, что дружен с великой княгиней. Долгие беседы с этим высоким видным юношей удивительно радовали девушку, грели ее душу. Вслух же она благодарила Андрея за то, что долгие часы приятной болтовни с ним превращают русский язык из сложного урока в отрадный.