Влюбленный дАртаньян или пятнадцать лет спустя - Роже Нимье

—  Сударь, но эта парочка доставила мне такое же удовольствие, как если б их было четверо.

Планше и д'Артаньян обменялись улыбками. Гасконец взял плащ, шляпу и направился на улицу Фран-Буржуа.

Это еще не значило, что он позабыл о приказе Мари не видеться с нею в течение недели. Приглашение Роже служило для д'Артаньяна достаточным основанием нарушить приказ.

Встретив Мари, он почтительно поклонился.

Если б он ее не встретил, ему представилась бы возможность поболтать с самым изысканным и самым веселым дворянином во Франции — Роже де Бюсси-Рабютеном.

Но это не осуществилось. Роже так и не явился. Возможно, созерцание еще какой-то красотки поглотило его досуг, может, сама Мадлен увлекла его сверх меры.

Зато Мари была дома, и ее настроение не соответствовало умеренным страстям мушкетера.

Она взбежала по лестнице с той самой стремительностью, с какой господин Мюло оценивал достоинства Котде-Нюи и какую одобрил бы господин Тюркен при встрече с бутылкой шампиньи.

— Какая радость, д'Артаньян! А мне казалось, я досадила вам своими речами. Ведь я сумасшедшая! Входите. Давайте не расставаться.

И схватив за руку д'Артаньяна, Мари втащила его в кабинет, где в обществе Менажа она изучала латинских поэтов.

Но Менажа в кабинете не оказалось. Он покинул свой пост с тем, чтоб выпить чашечку шоколада по приглашению Ракана. Господин Ракан был величайшим поэтом своего времени, к тому же шоколад подкрепляет человека своей изысканностью, и Менаж ответил на приглашение мэтра со скромным достоинством юного литератора, готового прополоскать в чашке с этим напитком свой александрийский стих.

Ввиду отсутствия латинского героя Мари получила героя французского. Но этот герой, потрясенный событиями предыдущего вечера, взволнованный бурным приемом, не привычный к перипетиям любви, не мог сдержать своего порыва.

Он устремился к Мари, и взгляд его уподобился пронзающей насквозь пуле, открытые уста твердили без устали одно только ее имя.

Девушка стала обороняться. Но обороняться против д'Артаньяна было пустым делом, он легко преодолел первые редуты оборок. Мари задыхалась, обратив лицо в небеса, которые были заслонены росписями плафона.

Внезапно прогремел голос:

— Д'Артаньян!

Прыжок — и Роже де Бюсси-Рабютен обрушился на мушкетера. Тот отпустил добычу. Мари спряталась за спину кузена — лицо бледное, глаза пустые, губы плотно сжаты.

— Господин д'Артаньян, — произнес Роже голосом более ледяным,чем самое охлажденное вино, — мы вновь будем драться.

Д'Артаньян был недвижим. Он переводил взгляд с Роже на Мари — краткий путь от презрения до ненависти.

—   Как вам будет угодно, сударь.

—   Ваше мнение меня не интересует.

Д'Артаньян пропустил эту дерзость мимо ушей, она показалась ему вполне естественной.

— Хорошо, — бросил он. — Хорошо. Мари обратилась к мушкетеру.

— Да, господин д'Артаньян, было б куда лучше, если б я вас вообще не знала. Уверяю вас. Теперь это ясно.

XXXIII. НАСМЕРТЬ ОГОРЧЕННЫЙ

Д'Артаньян пребывал в состоянии той тихой ярости, которая сродни горю.

Во всей своей неприглядности открылось ему вдруг его легкомыслие. Но жестокий свет истины как бы пригас на мгновение: перед ним мелькнуло лицо Мари.

От вспышки нежных чувств она перешла вдруг к презрению. Сказала, что никогда более не пожелает видеть д' Артаньяна. Тут не было места ошибке, двойственное толкование исключалось.

О новой дуэли с Роже де Бюсси-Рабютеном наш мушкетер не думал. Дуэли давно вошли для него в привычку и были как насморк для иного. Но все эти встречи на лужайке, где по всем правилам плясало острие шпаги, все эти кровавые менуэты происходили пока что по причинам достойным и благородным.

Но теперь не так. Д'Артаньян выступил в роли соблазнителя, роль, достойная осмеяния в любом возрасте. Отвергнутый соблазнитель — роль непростительная в его годы.

Ярость, как несомненно просчитал бы Пелиссон де Пелиссар, — это сила, составляющая вектор АВ с равномерным ускорением, исчисляемым 1 /2 mv . Если обратить этот вектор в противоположную сторону, он создаст, несомненно, контрудар или контрвектор ВА, который отбросит человека в пространство.

Элементарное явление физики обратилось против несчастного Тюркена, который в это мгновение пировал в веселой компании.

Называя его «несчастным», мы должны помнить об одной вещи: не будь у него жены, желающей сделать из него цивилизованного человека, он оставался бы славным малым.

Едва д'Артаньян заметил Тюркена, как жалобы прекрасной Мадлен всплыли в его памяти. Попав из-за женщины в неловкое положение, гасконец — в такой ситуации мы не можем, увы, сказать «наш гасконец» — почувствовал желание поставить в подобное же положение другого человека.

Да, мы не сказали «наш» и сказали «подобное же положение», имея в виду Тюркена. Не знаю, достаточно ли строго мы осудили тем самым д'Артаньяна?

—  Любезный друг бутылки! — воскликнул мушкетер. — Мы, кажется, сегодня еще не ложились.

—  Нет, нет, сударь, — отозвался Тюркен, — мы прилег»ли, но всего на часок.

—  Всего на часок? Отчего же?

—  А оттого, что нам хотелось поизучать физические и моральные достоинства нашей жены.

Скопище пьяниц встретило дружным гоготом эту шутку.

—  Господин Тюркен!

—  Господин офицер!

—  Прекрасно, что вы отдаете свой ночной досуг изучению чего бы то ни было, но мне бы хотелось, чтоб при этом соблюдалась тишина.

—  Что вы подразумеваете?

—  А то, что я не желаю больше видеть эти подлые шрамы на теле вашей жены.

—  Господин лейтенант, мне понятны были бы ваши жалобы насчет постели или там, скажем, потолка, поскольку первое служит вам для сна, второе — для созерцания, и все в целом является частью вашего жилища. Но ведь я не сдавал вам внаймы тела госпожи Тюркен. Разве что…

—  Разве что?

—  Разве что вы рассматриваете его в качестве подушки. Ну тогда, конечно, другое дело.

Д'Артаньян выхватил шпагу и ударил плашмя Тюркена.

— Нет, господин Тюркен, отнюдь. Но мне б хотелось использовать ваши щеки, чтоб подточить бритву.

Пьяница, бездельник, хвастун, вместилище всяческих пороков, Тюркен был, однако, не трусом. Он доказал это, схватив табурет с намерением размозжить им голову мушкетеру. При этом он заметил:

— Поберегите физиономию, господин офицер. Если бриться стоя, можно порезаться.

Табурет, к счастью, просвистел возле самого уха д'Артаньяна. Наказание оказалось умеренным и заключалось в том, что в руку вонзилась шпага.