Русская Вандея - Иван Калинин

Мамонтов, кое-как пополнив свой корпус, пошел вдоль левого берега Дона. Легкая донская флотилия облегчала его операции. Имя этого генерала теперь начало греметь. Счастье неизменно сопутствовало ему в эти веселые майские дни. Казаки освобожденных станиц охотно становились под его знамена. К лету у него образовалась недурная конница, с которой он под осень совершил свой знаменитый рейд.

Красные уходили. Уходили очень быстро, почти нигде не задерживаясь на Дону. Мамонтов составил расписание своих побед чуть ли не на месяц вперед.

«Такого-то числа займу Калач, такого-то Усть-Медведицкую, такого-то Урюпинскую», — телеграфировал он атаману.

Усть-Медведицу он занял 2 июня, даже на двое суток раньше, чем предполагал.

Трофеи, разумеется, были огромны. Красные оставляли на месте все то, что зимой захватили у белых. В эту войну, когда удачный налет провозглашался крупной победой, военная добыча — снаряды, патроны, повозки, хлеб — просто-напросто переходила из рук в руки.

На станции Морозовской Мамонтов захватил вагоны с хлебом и, не подсчитав добычи, телеграфировал, что она составляет около миллиона пудов. Донское правительство пришло в неописуемый восторг от такого богатства. Круг даже назначил особую комиссию для наблюдения за тем, чтобы не произошло утечки хлеба. Велико было изумление, когда при поверке оказалось, что в мамонтовской добыче на ст. Морозовской нет и 10000 пудов и что пылкий генерал более чем в сто раз увеличил свои трофеи.[60]

Поэты ликовали. Скорбные мотивы их музы сменились бодрящими, жизнерадостными. «Донские Ведомости» отметили перелом в настроении общества следующим стихотворением:

Довольно панихид!Мы долго их служилиИ траур скорби в сердце сжавшемся несли,Довольно мы мишенью для ударов былиИ счастье видели лишь сквозь туман вдали.Вставай день радостный!Пусть яркого светилаЛучи весенние побеги золотят,Да сгинет пусть от них вся вражья силаИ обезвредится ее тлетворный яд.[61]

Тогда же блеснуло молнией имя генерала Врангеля. Деникин поручил ему ведение операций против Царицына.

Это был крайне важный пункт по своему стратегическому значению. Север Дона соединяется с югом железной дорогой, которая идет через этот город, находящийся вне пределов Донской области.

Благодаря тому, что красные прочно засели в Царицыне, донское правительство не могло считать себя прочным обладателем северных округов. Снаряды и другие боевые припасы приходилось отправлять гужом за сотни верст. Даже простая почта, например, в Урюпинскую (центр Хоперского округа) шла неделями.

Для Дона обладание Царицыном всегда стояло на очереди дня. Еще при Краснове казачьи полки неоднократно подступали под этот город, но безуспешно.

Грозный атаман, чтобы напугать защитников Царицына, 6 ноября 1918 года обратился к ним с таким воззванием:

«Граждане города Царицына и вы, заблудшие сыны российской армии! К вам обращаюсь я с последним предложением мирной и спокойной жизни в единой и великой России, России православной, России, в бога верующей. Близок ваш час и близко возмездие божие за все ваши кровавые преступления. Наши силы растут. Уже не одна Донская армия борется за свободу своих станиц и хуторов, но и грозная российская армия — Южная, ведомая маститым полководцем, героем Львова и Перемышля, бывшим главнокомандующим юго-западного фронта, генералом от артиллерии Н.И. Ивановым, неудержимо наступает на Воронеж. Союзники высаживаются в Новороссийске и Одессе, чтобы итти на Москву. С ними идет к нам множество танков, сотни аэропланов и тяжелые дальнобойные орудия. Царицын будет сметен с лица земли взрывами страшных снарядов.

Скажите, за что погибнете вы, за что погибнут ваши жены и дети, и богатый город обратится в пустыню и развалины? Вот раньше люди умирали за веру, царя и отечество; мы умираем за веру и свою родину, за свободу и счастье своих станиц и хуторов, и нам легко умирать. За что вы умираете? За те триста рублей в месяц, фальшивых, ничего не стоящих керенок? Но что вы едите? У вас даже хлеба не хватает!

У нас на Дону нет помещиков и капиталистов, но все мы люди равные и живем не бедно. Наши воины и рабочие получают в день 2 1/2 фунта хлеба и 1 фунт мяса, и нам есть во что обуться и одеться.

Именем бога живого заклинаю вас. Вспомните, что вы русские люди, и перестаньте проливать братскую кровь русских людей. Я предлагаю вам не позже 15 ноября сдаться и сдать ваш город нашим донским войскам. Если вы сдадитесь без кровопролития и выдадите мне ваше оружие и военные припасы, я обещаю сохранить вам жизнь. У вас два исхода: свободная, счастливая жизнь гражданина свободной России или смерть, смерть позорная. Спешите избрать исход своему теперешнему ужасному положению. Я жду до 15 ноября. После пощады не будет».[62]

Воззвание не помогло.

Город не только не сдался, не только отбил нападение, но даже вскоре его гарнизон сам перешел в наступление. Казаки поспешно бежали, при чем сам начальник отряда ген. Постовский едва не попал в плен.

Тогда выступил публицист Виктор Севский. В подражание Краснову, он разразился в своей «Донской Волне» грозной филиппикой по адресу непокорного города:

«Казачий Карфаген, — покончить с которым давно думал не один казачий Катилина.[63] Карфаген для казаков, — Царицын и в семье российских городов был уродом. Пыль и опилки, — это из этнографии Царицына. Улицы — резервуары пыли. На бесчисленных лесопильных заводах пилили лес. Летели опилки и стружки. Отсюда и жители Царицына — пыль людская, опилки российского человека.

Илиодор. Сколько столбов пыли поднял в хронике российских дней инок с душою — помесью религиозных опилков с пылью царицынской улицы. Несколько лет в Царицыне клубилась илиодоровская пыль.

В августе 1917 года Царицын объявляет войну Дону, берет в плен казаков и даже назначает своего атамана на Дон. Казачество возвысило свой голос, Царицын затих. Но едва подул ветер с севера, вся пыль, все стружки и опилки полетели на Дон. Из Царицына организуются экспедиции на Серебряково, на Иловайскую, на Арчеду, на Чир.[64]

— Авангард российской пыли.

— Надо разрушить Карфаген!

— Карфаген должен быть разрушен!»[65]

Лавры Сципиона выпали на долю генерала Врангеля. Правда, он не стер с лица земли казачий Карфаген, как того хотелось монархисту Краснову и демократу Севскому, но все же занял его после длительного штурма.

Барон Петр Николаевич Врангель, сравнительно молодой образованный кавалерийский генерал, сначала командовал всей конницей Добровольческой армии. После окончательного освобождения Северного Кавказа от советских войск благодарная Кубанская Рада, куда он прибыл для чествования, под неумолкаемые аплодисменты наградила его в изъятие от закона «Крестом Спасения Кубани» прямо первой степени.[66]

Дельный, образованный генерал производил приятное впечатление не только на станичную простоту, но и на просвещенных кубанских законодателей. Ему были чужды балаганные выходки Шкуро и хамство Покровского. В то же время его начальнический голос звучал твердо, как подобает настоящему полководцу. Самое же главное, говоря о великой и единой, он расшаркивался перед кубанским представительным учреждением.

Рада искренно жалела, что этот генерал не природный кубанец, а остзейский барон. Кубанские законодатели все время вздыхали по хорошем атамане, как Данте по Беатриче. Филимонова, слабовольного человека, без собственного я, держали только потому, что не находили более лучшего преемника.

Раде казалось, будь Врангель атаманом, он сумел бы поддержать достоинство кубанского государства и обеспечить говорильне спокойное существование. По своей провинциальной простоте недальновидные законодатели не разгадали в бароне своего будущего палача.

Для действия против «Казачьего Карфагена» Деникин придал Кавказской Добровольческой армии английский танковый дивизион, тяжелую артиллерию, эскадрилью аэропланов. На этот раз исполнились слова Краснова: против Царицына ополчилась техническая мощь союзников.

15 апреля Врангель издал следующий приказ:

«Выздоровев после трехмесячной болезни, я снова появлюсь среди вас. Вперед же, орлы! Пусть от гор Кавказа слава о вашей доблести докатится до сердца России — Москвы».[67]

Генерал поскромничал в своем пожелании. Слава о его «орлах» спустя три года докатилась до отдаленных углов Европы, а на Балканах она и посейчас гремит иерихонской трубой. Но какая слава, — это другой вопрос.

Рада напутствовала Врангеля зачислением его в кубанские казаки.[68]