Золотые крыланы и розовые голуби - Джеральд Даррелл

Вскоре мы круто пошли на посадку (не слишком приятное ощущение, когда сидишь в стеклянном шаре и тебе кажется, что ты сейчас пробьешь стекло и вывалишься) и легко, как семя одуванчика, приземлились на футбольном поле. Здесь нас ждал грузовик с полным кузовом снаряжения, — палатка, продукты, шестнадцать здоровенных канистр с водой, — и возле машины стоял товарищ Вахаба по лесничеству, стройный молодой человек азиатского происхождения по имени Зозо, обладатель широкой располагающей улыбки и такого курносого носа, что казалось — на вас нацелена двустволка. На нем была форма защитного цвета, глаза скрыты огромными темными очками, на голове — большой серо-зеленый тропический шлем со складов лесничества, того самого типа, который носили Стенли и Ливингстон. Предстоящее приключение чрезвычайно волновало этого обаятельного юношу. Он признался мне, что еще не бывал за пределами Маврикия и никогда не летал, тем более, на вертолете. А тут сразу три таких необычных события! Он не находил слов, чтобы выразить обуревающие его чувства.

Мы погрузили снаряжение, оставив канистры для второго рейса, лцртолет оторвался от земли и прошел над футбольными воротами, распугав кричащих и смеющихся ребятишек, которые собрались посмотреть на нас. С ревом взмыв вверх над косматыми пальмами, мы понеслись над изумрудной лагуной, над пенистой клумбой рифа и над синим глубоководьем, держа курс на остров, распластавшийся высохшей зеленовато-бурой черепахой на горизонте, в двадцати двух километрах от Маврикия.

На картах южной части Круглого можно прочесть: «Большой вертодром» и «Малый вертодром». Столь громкие названия способны вызвать в вашем представлении бетонные плиты, конусные ветроуказатели, даже контору таможни и иммиграции и туристическое агентство. К счастью, все эти прелести здесь отсутствуют. Вертодромы — всего-навсего две ровные площадки, одна несколько шире другой; кстати, это вообще единственные сравнительно большие ровные площадки на острове. Ветер и дождь точили, долбили и разглаживали туф, так что получились пятачки, сравнимые если не с паркетным полом, то, во всяком случае, с более или менее гладким участком лунного ландшафта. Мы приземлились на меньшей площадке, при этом вращение винтов спугнуло белохвостых и краснохвостых фаэтонов и одетых в не столь нарядное, темное оперение буревестников, и нас окружила кричащая пернатая метелица. Буревестникам присущи своеобразные, какие-то неземные звучания, которые начинаются с карканья, а оканчиваются совершенно неожиданными для столь невзрачных морских птиц необыкновенно красивыми буйными трелями. И кто бы подумал, любуясь волшебной красотой фаэтонов, что эти птицы кряхтят наподобие человека, воюющего с упрямой пробкой!

В сопровождении пернатого эскорта, обливаясь потом от натуги, мы потащили палатку и припасы через вертодром и вниз по соседствующей с ним лощине. Фаэтоны пикировали на нас белыми сосульками, издавая свои удивительные крики, а буревестники легко скользили рядом с нами в полуметре над землей, словно вышколенные овчарки, охраняющие стадо бестолковых строптивых баранов.

Место для лагеря мы выбрали на краю прорезанной и обточенной ветрами и дождями лощины, спускающейся к морю этаким миниатюрным Большим Каньоном. Мощные серые пласты туфа чередовались здесь с участками, которые кролики и морские птицы искрошили так, что образовалось подобие почвы, покрытой зеленым ежиком растений с толстым стеблем, чем-то похожих на полевую горчицу. К счастью, кролики его не трогали, и он служил защитным покровом для драгоценных клочков почвы. На фоне сурового эродированного ландшафта эти клочки казались непорочными зелеными лугами с редкой россыпью пальм, лишенными всяких обитателей, если не считать насекомых да рыскающих тут и там сцинков. Однако с приходом темноты картина сразу изменилась.

Остаток дня ушел у нас на разбивку лагеря и налаживание походного быта. А когда погасли зеленоватые сумерки и на черном бархате неба замерцали звезды, из недр земли внезапно, как по сигналу, вырвались необыкновенные звуки. Сначала мягкие, даже мелодичные, словно где-то в глуши на снегу под луной печально выла стая волков. По мере того как к хору присоединялись все новые и новые голоса, он стал подобен чудовищной неистовой мессе полоумных в подземном соборе. К нам доносились фанатические призывы священнослужителей и дикие вопли прихожан. Около получаса земля вибрировала от нарастающих и убывающих звуковых волн, а затем будто разверзлись недра, выпуская обреченные души из преисподней, созданной воображением Гюстава Доре, — то из скрытых под зеленью нор, словно восставшие из могил мертвецы, мяукая, курлыкая, завывая, высыпали птенцы буревестников.

Сотни ковыляющих и порхающих птенцов наводнили наш лагерь, и нашествие это сопровождалось такой какофонией, что мы с трудом слышали друг друга. К тому же эти придурковатые создания решили, что наша палатка — отменная гнездовая нора, созданная специально для них. С писком и уханьем врываясь внутрь и шныряя над нашими кроватями и под ними, они беззастенчиво рассыпали свой помет и отрыгивали пахнущую рыбой кашицу на тех из нас, кто позволял себе непочтительно обращаться с ними.

— Честное слово, это уж чересчур, — сказал я, сгоняя со своей кровати двадцатого птенца. — Знаю, меня считают другом животных, но всему есть предел.

— Можно завязать вход, Джерри, — предложил Вахаб, — но тогда будет очень жарко.

— Пусть лучше я задохнусь, чем делить постель с этой пернатой когортой! Моя кровать и так похожа на перуанский остров, где добывают гуано, — заключил я с горечью, вылавливая птенца из миски с супом.

Мы завязали вход, и температура внутри палатки сразу подскочила до сорока градусов. В остальном же наш маневр привел лишь к тому, что неунывающие птенцы принялись делать подкопы вдоль стенок. Всякий раз, как один из них проникал к нам таким путем, приходилось развязывать вход, чтобы вы-бросить его. В конце концов, обороняясь от настойчивой интервенции, мы придавили края палатки канистрами. Тогда побежденные птенцы, окружив нашу обитель, решили развлечь нас ночным концертом.

— Уаааа, уаааа, уууу, — голосила одна группа, и другая отзывалась ей: — Уаа, уаааа, уууэ.

Соперничающий ансамбль пел на другой лад:

— Ооо, ооо, ооо, ООООХ, оо, — и мощный хор подхватывал: — Уаа, уаа, уаа, ооэээ, уаа, уаа.

Так продолжалось до самого рассвета; перерывы наступали только, когда родители прилетали с кормом, и дикие вопли птенцов сменялись своеобразными, мало приятными звуками, будто из ванны, которую кто-то вздумал наполнить жидким навозом, вытекало содержимое. Это родители отрыгивали в клювики потомков полупереваренную рыбу. Скоро в палатке воцарился запах, как на китобойном судне после удачной охоты.