Мятежник Хомофара - Александр Соловьёв

Она покачала головой.

— Тот сад далеко.

Затем стала серьезной. Долго смотрела оценивающим взглядом. Наконец протянула руку. Он подумал и подал свою…

Они шли, взявшись за руки, и заросли кустарников перед ними послушно расступались.

— Дорога эта очень длинная. Но зато, идя по ней, невозможно устать. Сама я ходила туда уже сотни, а может даже и тысячи, раз. В детстве я и не думала там ничего улучшать. Может, не понимала, что сад слишком заброшен.

Доэ уныло улыбнулась.

— Я бегала туда маленькой девочкой, чтобы посидеть над обрывом. В том саду так здорово!.. Между прочим, ты первый, кому я покажу это место… — она взглянула искоса. — Мне раньше не хотелось его никому показывать. По правде, я и не встречала никого, кто мог бы туда со мной дойти. Там я, в общем, немного нафантазировала, начала потихоньку наводить порядки. Интересно узнать чье-нибудь мнение, хорошо ли я поработала… Поэтому нельзя сказать, что ты совсем уж некстати явился. Да… Ты говорил, у тебя есть рыжеволосый друг. Расскажи мне, пожалуйста, о своих друзьях и о том месте, откуда ты пришел.

— У меня не слишком много друзей, — сказал Вадим. — Скорей всего, их вообще нет. Так, приятели… Правда, иной раз думаешь, что человек вообще не может быть тебе другом. Что между вами противоположные отношения. И вдруг оказывается, что его каким-то образом связывает с тобой судьба. Вы вместе начинаете чувствовать такое, о чем не знают другие. Наверное, все зависит от этих чертовых уровней, в которых мы находимся. Может, на самом поверхностном мы почти не видим друг друга. Все, что мы видим — одежда и глаза, привыкшие врать. Не знаю точно, когда последний раз был там… на поверхностном уровне. Все спуталось.

— У тебя было помрачение, так ведь вы говорите? Ты один из проводников?

— Может, и было помрачение, но я не проводник. Неловко говорить, Доэ, через какие ворота я вошел в этот мир… Приходил один знакомый, но он почти сразу куда-то пропал. Потом сознание спуталось. Начались блуждания по городу… Несколько дней шатался. Все прошло как в тумане. Потом, наконец, стал мало-помалу приходить в себя. Когда топал по городу — как раз незадолго до того, как встретил тебя — вспомнил все окончательно. Теперь знаю одно: я загадка для всех, в том числе для себя самого.

— Ты говоришь очень разумно. Надо же.… А там, на дороге, я подумала, что ты мертвый. Зачем ты напялил форму для покойников? И где, интересно, ты вообще её раздобыл? — она вцепилась в его рукав, стала рассматривать с видом знатока.

— Эта форма была на мне, когда я пришел в себя на одной из улиц. До того, как наступило помрачение, на мне была другая одежда.

— Между прочим, эту ткань не подделаешь, — сказала Доэ. — Лично я пробовала как-то, давно еще, в детстве. Я сотворила себе маленький черный костюмчик, потому что хотела пробраться в один из тех домов с желтыми крестами. Мне было интересно знать, что там. Оказалось, красные очень четко секут, если костюм ненастоящий. Меня срисовали за пять секунд, не успела я очередь занять… Но в тот раз я удачно ушла по канализационной трубе.

Несколько минут шли молча. Дорожка петляла.

— Я видел тебя в своем мире, — напомнил Вадим. — Ты что-нибудь об этом знаешь?

Она не ответила, а помолчав немного проговорила:

— Странно, как тебе удалось выжить в помраченном состоянии. Тебя либо должны были умести красные, либо затянуть ночь (я видела, как мертвецов, не успевших вовремя уйти, затягивает ночь), или пустить в расход крикуны и ведьмы — они любят пользоваться наивностью некото…

Она пропала первой.

За секунду до этого они шли рядом, он чуть впереди, она, держа его за рукав, но, кажется, она все-таки сделала полшага в сторону и пропала, а он по инерции прошагал некоторое расстояние по камням, которые уже не были песчаником, лежащим гладкими бежевыми лепешками в густой траве, а посерели, как и все вокруг; и все вокруг стало постепенно погружаться в сгущающуюся серость, сузилось, как сознание умирающего, стало кошмарным, а потом он тоже начал таять, он видел это, словно глядя на себя со стороны, и вдруг все сгинуло.

Расин покачнулся, взмахнул в темноте руками и восстановил равновесие.

Свет начал наполнять пространство.

Первое, что он почувствовал (и он это оценил!) — что сил в нем прибавилось как минимум втрое. Энергия, которую он потратил во время полета, вернулась к нему, но теперь Расин чувствовал себя киборгом из «Терминатора» — не тем, которого играл Шварценеггер, а другим, лопоухим, в полицейском мундире, который умел перетекать, как ртуть. Ему ужасно захотелось взмыть вверх, пронзить эту разделенную на горизонтальные полосы стену, которая проявлялась перед ним, его прямо-таки рвало на части желание крушить. Он не мог сосредоточиться на мыслях о том, куда пропала Доэ и что это, черт побери, с ним произошло, — нахлынувшие ощущения заполонили разум.

Всесилие! Всесилие!

Трепет и дикая радость свободы столкнулись в сердце, заставив забиться в бешеном экстазе. ещё мгновение — и он не сможет сдержаться, толкнется легко от земли и опрокинет свою мощь на все, что станет преградой на пути. Терзаемый жаждой разрушения, он понесется, как тайфун по этому, ещё не опознанному, миру. И жалкие контролеры с их отвратительными голосами разлетятся в страхе, как мошкара, а он вознесется на самый высокий небоскреб и закричит: «Вот вам мой ид!» А потом…

Но свет ворвался в мир, и стена проявилась.

Это была стена дома, к которому он шел — дома номер пятнадцать на улице Кибальчича.

Он не вошел в подъезд. Просто взлетел к десятому этажу. Вот окно кухни, вот балкон…

В груди слабо кольнуло: вдруг все не так, как ему кажется? Что, если там, за стеклом, он увидит гроб, а в нем себя, бледного и недвижимого, а здесь, снаружи, его душа в последний раз прилетела взглянуть на тело? Он с силой прикусил губу и чуть не вскрикнул. Нет, он не бесплотен.

Мягко ступив на балкон, он толкнул рукой дверь, но та оказалась заперта.

За стеклом была почти пустая спальня: ничего, кроме необычного строения посреди комнаты — двух неправильных пирамид. Они стояли, изогнувшись, и напоминали авангардистские творения Корбюзье.

Вадим посмотрел вокруг. Прежде у него на балконе стоял ящик, в котором лежали кое-какие инструменты. Почему Подсознание не сохранило их?

Он подумал: весь город представляет собой один большой скелет; нет транспорта, движущихся билбордов, рекламных щитов, мелких деталей в окнах и витринах, — все как сквозь землю провалилось. То, что осталось, — не более чем карта поверхностного уровня, выполненная в масштабе один к одному. Все, что тут есть — пространственные ориентиры. Город Подсознания — лишь некий территориальный эквивалент настоящего Киева. Чутье выдвинуло догадку: дома и улицы — это маяки; благодаря ним подсознание курсирует невдалеке от тела; улицы и дома служат для соединения уровней и пролегают там же, где и их реальные прообразы. Занятно, но как все это связать с его теорией о лучах, устремленных из некоего глубинного центра, и их проекциях на уровнях-плоскостях?