Дочки-матери - Алина Знаменская

Возмущение погнало его вперед. Он обогнал телевизионную группу, к нему присоединился военком. Душа главы Вишневого жаждала свободного уха, которое с готовностью предоставил военком. Тот терпеливо и подобострастно выслушал все, что мэр думает о нем лично, о военкомате, о своих подчиненных и о работе местного ОВД, о работе “этих жирных баб” из отдела семьи, о начальнике милиции, которого он хотел снять еще в прошлом году, но оставил, поскольку тому год до пенсии, дал доработать…

Мэр рьяно матерился всю дорогу, вплоть до улицы Станционной, куда привела их “Волгу” синяя “Газель”.

Во дворе Юлиного дома бешено лаяла охрипшая собака.

Телевизионщики высыпали из “Газели” и кинулись к забору как группа захвата — и вовремя.

На крыльце шла борьба. Две внушительные женщины тащили по дорожке упирающегося пацана. Малец рьяно сопротивлялся — визжал, кусался и царапался. Все это действо хладнокровно наблюдала, сидя на заборе, соседская девчонка.

— Не снимать! — попытался приказать мэр своим невнушительным голосом, но его никто не услышал.

Королев и Наташа кинулись к женщинам.

— Телевидение, — объявил Королев, — представьтесь, пожалуйста.

Мэр махнул рукой на баб — интуиция гнала его в дом.

Наташа рванула за ним, а следом за ней — Лерка. В доме Юли Скачковой царил погром — слышались звуки борьбы. Возле стола валялись костыли. Андрей с милиционером катались по полу, оба красные, с перекошенными от эмоций лицами.

Юля стояла у стены, лицо ее слилось с фоном побелки.

— Прекратить! — взвизгнул мэр.

Подоспевший военком бросился разнимать дерущихся. Но ему понадобилась помощь, и ее оказал Королев. Дерущихся оттащили друг от друга. Оба борца тяжело дышали и выглядели не лучшим образом.

— Успокойся, Юль. Вот видишь, все обошлось, мы успели, — приговаривала Наташа, силясь привести подругу в чувство. — Мы успели.

Но та, обведя взглядом собравшихся, стала молча пробираться к выходу, словно ей не хватало воздуха. Она вылетела на крыльцо и сразу наткнулась на детей.

Потрепанный Сашка “зализывал раны”, а соседская Маринка кормила его сушеной малиной. Юля в изнеможении опустилась на крыльцо.

— Теть Юль, малину будете? — Маринка протянула ей горсть.

Юля молча взяла у девочки ягоды и принялась жевать. Теток из комиссии и след простыл. Даже не верилось, что в этой тишине сада только что разыгрывалась настоящая драма. Примерно через полчаса на крыльцо вышли оператор и девушка из съемочной группы, а за ними — глава города.

Пока оператор осматривал фасад дома, мэр подошел к Юле и участливо спросил:

— Вы хозяйка?

Юля кивнула.

— Работаете? — столь же участливо продолжил он, но Юля ответить не успела, поскольку оператор уже нашел фон и позвал мэра.

Глава огляделся и, заметив Сашку с Маринкой, подмигнул им и пригласил сниматься вместе с ним. Маринка моментально прилипла к мэру, а Сашку пришлось уговаривать. Девушка из съемочной группы долго втолковывала, что передача поможет им с братом. Только после этого он подошел к крыльцу, на фоне которого с серьезным видом стоял глава города и корчила рожи в камеру остроносая Маринка. Получилась копия картины “Ленин и дети”.

Девушка прицепила главе на пиджак микрофон и сама повернулась в камеру.

— Город Вишневый, — начала она, — самый обычный провинциальный городок Среднего Поволжья. История, о которой мы хотим рассказать, тоже обычная. Солдат вернулся с войны… За время, пока он воевал, его маленький брат осиротел и стал беспризорником. Волею судьбы братья встретились. Теперь только от нас с вами, окружающих людей, будет зависеть то, как сложится их жизнь. К судьбе этой семьи не оказался безучастным ныне действующий глава администрации города Петр Ильич Бесчастных.

Интервью с мэром шло гладко — он говорил как по писаному, обещая всяческую поддержку и защиту этому дому, заодно вспомнил, что делается в городе для таких детей, как Сашка. В частности, про реабилитационный центр.

— Я там была, — немедленно встряла Маринка. — Меня там наголо обрили и платье отняли теть-Марусино!

В гладкой беседе вышла заминка.

— Ты тоже сирота? — подставила ей микрофон ведущая.

— Нет, я с другой мамой теперь живу и Вовиком. А родная мать пьет и кушать нам не дает. Нас с сестрой взяли в семью, а Славика — нет, потому что он маленький.

Лицо Маринки неожиданно разъехалось в разные стороны, из глаз брызнули слезы. Она выразительно шмыгнула носом и отлипла от мэра.

Юля увела Маринку к собачьей будке, где усталая от лая псина наблюдала за происходящим, положив мудрую голову на лапы. Псина подняла морду только тогда, когда из дома вышли потрепанный милиционер и красный как свекла военком.

Вероятно, военкому все же пришлось дать интервью. Они, пригнувшись, как в кинотеатре во время сеанса, протрусили к калитке, а там разбежались в разные стороны. Мэр тоже уехал, предварительно поинтересовавшись у Юли, запаслась ли она на зиму дровами. Убежала и Маринка, а Юля с Сашкой отправились в школу забирать Олю с продленки.

В доме все еще шли съемки, но о камере и притулившемся в углу операторе, казалось, все забыли. Оба ведущих хлебали на кухне, вчерашний борщ, а Наташа сидела в кресле напротив Андрея. Они тихо беседовали.

В голландке потрескивали березовые поленья, от нее шел ровный тягучий жар. Съемочную группу разморило, никто особо не вслушивался в тихий разговор Наташи и Андрея. Никто, кроме Лерки. Она сидела одна в ранних сумерках Юлиной спальни, с ногами забравшись в старое кресло и обратившись в слух.

— А из еды чего хотелось больше всего? — спрашивала Наташа вполголоса.

— Картошки хотелось. Я до сих пор лапшу не могу есть, — улыбнулся Андрей. — И варенья наелся на всю оставшуюся жизнь. Входим в селение, дома пустые, а погреба — полные этого варенья… У нас такого не варят. Айва там всякая, алыча, инжир…

— А плакать приходилось?

Андрей опустил голову. Лерка вытянула шею.

— В Грозном месяц плакал, — вскинул Андрей на Наташу серые глаза. — Месяц хоронил друзей — одного за другим. Всех похоронил. А сам вот — жив остался.

— А какой день на войне тебе особенно врезался в память? — спросила Наташа.

Андрей посмотрел на нее со странной улыбкой, от которой у Лерки мороз пробежал по спине.

— В тот день я охранял блокпост. День был солнечный, спокойный. Смотришь на траву, цветы эти… Днем тоже стреляли, но меньше, а как сумерки лягут — из-за каждого угла буквально. Дежурить я должен был день — двенадцать часов. Ночью смена. А к нам накануне пополнение привезли. Зелень. Один парнишка хохмач такой, еще не успел сообразить, куда попал, все анекдоты травил, прикалывался. Ну, знаете, есть такие, глаза детские, рот до ушей… И вот — мне на обед идти, этого пацана приводят за меня постоять. На полчаса, кухня рядом. Он еще что-то сострил насчет армейской пайки. Я пообедал, возвращаюсь на пост, а этого пацана убили. Он мертвый лежит на том месте, где я должен был стоять. У него на лице улыбка. Он так и не успел сообразить — куда попал. У меня так его лицо, и отпечаталась в мозгах. Почему? Я даже не помню, как его звали…

Андрей замолчал, стало особенно слышно, как шумит пламя в печке.

Народ задумчиво молчал. Ведущие, оказывается, давно сидели на полу, у ног оператора, и тоже слушали этот неспешный разговор.

— Твой брат Саша признался, что каждую субботу ездил в церковь и ставил свечку за твое здоровье перед иконой “Нечаянная радость”, — вспомнила Наташа. — Ты веришь в силу молитвы?

— В Сашкины молитвы нельзя не поверить, — улыбнулся Андрей.

Вернулась Юля с детьми. Сашка с Олей уселись в уголке, стали перешептываться. Вскоре из их угла стал доноситься смех — Сашка рассказывал Оле дневное происшествие как забавное приключение. Детям было весело. На середину комнаты был выставлен стол, который быстро заставили вареной картошкой, изрезанным тонко салом, квашеной капустой и ядреными, с запахом укропа, солеными огурцами. Позвали водителя! Тот, видимо, привыкший на своей работе к разному, не ворчал и не подгонял телевизионщиков. А те вдруг разом расслабились, загалдели, стали в деталях вспоминать, как они “сделали” этого мэра, этих теток из комиссии и мента и вообще всех победили.

А Наташа еще несколько раз успела перехватить взгляды Андрея, будто невзначай брошенные на Юлю. Увлеченная своим открытием, Наташа совершенно упустила из вида собственную дочь. А Лерка и не прятала своих взглядов — она во все глаза пялилась на Андрея.

Глава 15

То, что беда не приходит в одиночку, не секрет. И все же когда навалилось все сразу, Наташа поняла: она на грани срыва.

Рожнов, проработав месяц на вожделенном автобусе, запил и нарвался на увольнение. Вечно пьяный, бритый наголо, без передних зубов, Рожнов неумолимо напоминал ей отчима, которого Наташа в свою бытность подростком яро ненавидела. Точнее, она испытывала к отчиму горючую смесь чувств: ненависть, презрение, брезгливость, а когда умерла мама, то еще и жалость.