Приданое для Царевны-лягушки - Нина Васина

Поздней ночью, когда Платон искал на ощупь анютины глазки на клумбе у домика садовника, он узнал, что приезжал Вениамин.

– Уехал уже. Сказал, что ты не в форме разговоры разговаривать, – доложил Гимнаст. – Иди спать, я тебя прошу. Ты тут все истоптал.

– Я хочу съесть одну анютину глазку. На счастье. Это ведь кладбищенские цветы, да?

– Платоша, иди спать.

– Кладбищенские! – Платон погрозил пальцем наугад, на голос. – Я хочу съесть один цветок. Мне очень надо.

– Тебя не могло так размочить графином вина, – задумчиво произнес Гимнаст.

– Не могло, – согласился Платон. – Я спирту в него добавил.

– Ты, Платоша, тяжелый очень. Мне тебя до дома не дотащить.

– Ой-ой-ой! – кривлялся Платон, стоя на четвереньках на клумбе и чувствуя, что сам себе противен.

Он проснулся на следующий день к вечеру. В постели – несколько увядших анютиных глазок. Вышел на улицу, смутно представляя, что сейчас – утро, день? Небо, равномерно затянутое пологом мелкого дождя, абсолютная неподвижность воздуха, отчего дождик не воспринимается посланием небес – кажется, что это туман сгустился.

Прошелся по саду, осмотрев изрядно увеличившиеся после его последнего здесь пребывания маленькие зеленые яблочки. Беспрестанно зевая, добрел до странной корзины на газоне. Постоял, подумал и осторожно приоткрыл плетеную крышку. В корзине была коробка от обуви. В ней кто-то шуршал. Платон закрыл корзину, выпрямился и долго наблюдал, как предприимчивый комар, усевшись на его большой палец, сначала несколько раз ткнулся носиком, примериваясь, а потом нашел нужное место для сбора крови и застыл, накачиваясь.

Чувствуя чудовищную вялость после сна, Платон хотел прогнать комара, но тот, зачумленный, вероятно, его тяжелой кровью, не пошевелился. Пришлось раздавить. Не зная теперь, что делать с пятном крови и выпачканным пальцем, Платон, оглядевшись, вытер свою кровь из раздавленного комариного брюха о пижамные брюки – темно-синие, в серую полоску. Теперь ничто не отвлекало его от корзины. Он опять открыл плетеную крышку, достал коробку и осторожно приоткрыл ее.

Тараканы. Несколько десятков тараканов. Больших.

Вернув коробку в корзину, Платон побрел к фонтанчику и долго стоял там, вздрагивая от сырости и чувствуя, как брюки намокают снизу от травы. Вдруг он заметил, как что-то блеснуло возле девочки в цветке. Ни о чем не думая, Платон шагнул на клумбу, царапаясь о шипы роз, поднял руку и вытащил небольшое зеркальце. В нем он увидел Гимнаста – позади себя далеко на газоне. Вот Гимнаст взял корзину. Несет ее к оранжерее. Вот он входит туда. Высовывается. Осматривается. Заметил Платона на клумбе.

Выйдя на газон, Платон сбросил мокрые шлепанцы и пошел босиком. Эти тараканы, несомненно, уже выпущены в оранжерее. Может быть, их уже пожирает племя маленьких богомолов. Это все понятно. Непонятно одно – как он сам дошел до такого странного непротивления? Посторонние люди в его квартире, пианино с замками, три сотни богомолов в оранжерее... Предчувствие беды опять стиснуло сердце, но дождь-туман сразу же расслабил эту хищную хватку, обволакивая все собой, как ватой.

Платон пошел к дому. Спать.

Он спал дня три. Или четыре. Раз в день Гимнаст приносил поесть, после чего Платон запирался в спальне часа на два, потом бродил некоторое время по двору, беспрестанно зевая, и опять шел спать.

В четвертую трапезу (парочка кур-гриль, явно из придорожного кафе – еще теплые, завернутые в фольгу, рыбная нарезка, помидоры и большая дыня) Платон обнаружил, что ему больше не зевается.

– Вениамин звонил, – доложил Гимнаст. – Просил поговорить с тобой.

– Никого не хочу видеть, – категорично заявил Платон.

Гимнаст кивнул с пониманием, потом, убирая со стола, небрежно обронил:

– Платоша, это само не рассосется.

– Рассосется! – уверенно заявил Платон. – Вокруг меня плетется заговор, если меня не будет, заговор не сработает.

– И что, так и будешь здесь сидеть?

– Не твое дело.

– Спать по двадцать часов, есть и дрочить под видеокассеты?

– Убирайся, – спокойно приказал Платон.

– Хочешь, я девочек закажу из «Сакуры»?

– Отстань.

– Маленькие вьетнамки, хрупкие, совсем как девочки на твоих кассетах.

Платон тяжело посмотрел на Гимнаста. Тот на всякий случай отступил подальше.

– Закажи, – вдруг кивнул Платон. – Из «Сакуры». И еды закажи, вина хорошего. И этого... Скрипача. Помнишь, в прошлом году можно было пригласить скрипача по вызову. Виртуоз...

– Будет сделано, – засуетился Гимнаст. – Так я позову его?

– Кого?

– Веня ждет, согласишься ли поговорить.

– Он здесь?

– Здесь. Послал меня на разведку твоего физиологического состояния.

– Давно ждет?

– Час.

– В оранжерее был?

– Был.

Платон выбрался из-за стола, с удовольствием потянулся у окна, глядя, как племянник выгружает в оранжерею какие-то ящики.

– Розы привезли? – лениво поинтересовался он.

Почувствовав напряженное молчание, поворачиваться к Гимнасту не стал, только плечами дернул.

– Это Веня мышей привез, – решился Гимнаст. – Я попросил.

– Мышей... – задумчиво протянул Платон. – Если мне память не изменяет, год назад ты с большим трудом избавился от мышей в подвале. А теперь завозишь их в дом ящиками?

– Это другие мыши. Они... Они белые с красными лапками.

– Это, конечно, меняет дело...

– Они не попадут в подвал. Обещаю.

Подойдя к садовнику вплотную, Платон внимательно всмотрелся в его лицо.

– Гимнаст, – тихо спросил он, – ты их живыми режешь на кусочки?

– Господь с тобой, Платоша, – так же тихо ответил Гимнаст, шаря глазами по лицу Платона, – я их сначала – эфирчиком, эфирчиком... Сам говорил – бледненькие детки, прозрачные почти. Я это... нечасто. На следующую неделю я рыбу заказал. С душком чтобы...

– Тони! – закричал Веня с улицы. – Я мышей тебе привез!

Для разговора устроились на террасе.

– Гимнаст сказал, что ты не здоров и нужны белые мыши. Я привез почти двести штук. Тебе хватит на первое время?

– На первое время? Мне?! Конечно, конечно... – пробормотал Платон.

– Тони, у меня проблема. Тебя можно загрузить?

– Ну, – задумался Платон, – попробуй... Деньги?

– Нет. Понимаешь, я ничего почти не потребляю, а вижу ее каждый вечер.

– Скажи пожалуйста!.. – с участием пробормотал Платон. – Почти – это как?

– А вообще никак! Позавчера две затяжки сделал на «Крыше», а больше – ни капли. Ничего. Федька из дома не выходит совсем, мне приходится самому – за рулем, понимаешь?

– Понимаю. А она... которую ты видишь, это кто?

– Тут такое дело. Сначала она появлялась только ночью, так Федька сказал. А последние дни ходит, не прячась, и днем. Вчера Федьке нужно было ехать на разборку. Не волнуйся, это по старым нашим делам. Так вот. Она поехала с ним. В таком виде, как раньше – ночью. Пацаны отпали, как подстреленные. Федька не хотел ее брать, она настояла. И что ты думаешь?

– Что? – спросил ничего не понимающий Платон.

– Никакой разборки! Пацаны слюни распустили, и все дела.

– Ты так и не сказал, кто это?

– Так ведь жена Федьки, кто же еще! – нервно заявил Веня и встал из качалки, не справившись с накатившим возбуждением.

– Ага... – покивал Платон. – Значит, Илиса... – Он ее Васькой зовет.

– Федор зовет Илису Васькой? – удивился Платон.

– Да. Говорит, что так ему лучше разобраться, кто где, понимаешь?

– Вениамин, я ничего не понимаю, – решил сознаться Платон пусть даже ценой потери авторитета в глазах племянника. – Ни слова не понимаю.

– Ну, блин, днем Квака – это Квака, понятно? – Веня забегал по террасе, отчего Платону пришлось наклониться в качалке и вертеть за ним головой.

– Допустим. Не кричи. И перестань бегать.

– А ночью – телка зашибенная, глаз не отвести! Квакой же такую не назовешь? Илисой – тоже, потому что они как небо и вода!

– Какая вода?.. – совсем запутался Платон.

Остановившись, Веня с сочувствием посмотрел на него.

– Надеюсь, мыши тебе помогут. Гимнаст сказал, что в твоем тяжелом случае нужна теплая кровь животного. Врубись, Тони! Ночью Квака превращается в такую красотку, от вида которой у мужиков происходит разжижение мозгов. А теперь – и днем. И заметь – никаких облизываний!

– А эта.. как сказать?.. Квака, она куда девается, когда появляется красотка?

– Никуда не девается. Федор сказал, что они обе – это одно и то же.

– Одно и то же... А ты что думаешь обо всем этом?

– Я ничего не думаю. Я теперь дома не ем. И не пью, – уточнил Веня, вернувшись в качалку. – И комнаты проветриваю по два раза в день.

– Не ешь? Ну конечно, раньше такое случалось после облизывания фотографий, ты говорил. Ты думаешь, Илиса что-то подсыпает тебе и Федору в еду?

– После разборки я так не думаю. Шестерых взрослых мужиков так просто не обкуришь.

– А что Аврора? Что она думает на эту тему? – спросил Платон. – Она же тоже должна видеть эту красавицу!