Девочка и птицелет - Владимир Киселев

— Нет, — сказал Коля. — Не знаю. Просто я теперь ничему не верю.

Мы уже дошли почти до самого низа по этой улице вдоль Владимирской горки, слева была горка, а справа склон к набережной и Днепр.

Мимо нас вниз шел трамвай. Вдруг через дорогу побежала собака крупная, серая, похожая на немецкую овчарку, но не овчарка. Она бросилась прямо под вагон. Я зажмурилась. Трамвай зазвонил и проехал вниз, а я боялась посмотреть на рельсы, потому что думала, что трамвай переехал собаку и что это то самое место. Но Коля потащил меня за рукав и сказал:

— Пойдем. Она пробежала. Под самым носом у трамвая. Нам — дальше… Ты смотри, сколько тут собак…

В самом деле, через дорогу в том же месте пробежали еще две собаки одна побольше, а другая маленькая, с белой грязной шерстью, и обе нырнули в дырку в заборе, отделявшем от улицы поросший деревьями склон.

— Это здесь, — сказал Коля и показал мне на рельсы.

Мимо нас прошел трамвай. Я со страхом посмотрела на рельсы. Мне казалось, что там до сих пор должна быть кровь. Мне казалось, что это место должно чем-то отличаться. Но оно было таким же, как и вся остальная улица.

— Это здесь, — повторил Коля и посмотрел на меня исподлобья очень серьезно, как бы что-то во мне проверяя. Я никогда прежде не замечала у него такого взгляда. — А теперь — пойдем. Попробуем все-таки понять, как батя мог здесь оказаться. Зачем он сюда ходил? Ведь это не его район…

Мы спустились еще немного и повернули направо, к набережной.

— Начнем с набережной, — сказал Коля. — Зачем батя мог сюда пойти? Кого-то встретить? Но катера сейчас не ходят. Пойдем дальше.

Мы прошли вдоль причала к дощатому деревянному зданию с надписью «Павильон». Мы вошли внутрь. В павильоне было грязно, душно и холодно. Люди в пальто и шапках пили за столиками пиво и ели колбасу. За одним из столиков мы увидели милиционера дядю Семена. Он сидел один.

— Что вы здесь делаете, ребята? — спросил он, когда мы подошли к нему.

— Да так, ничего, — ответил Коля. — Здравствуйте.

— Здравствуйте… Пришли посмотреть на это место? Ну что ж… Не замерзли?..

Мы молчали.

— Ты, Колюшка, не смотри, что я выпил, — сказал дядя Семен. — У меня сегодня отгул. Вот я и выпил сто грамм. И правильно… У нас в отделении говорят, что милиционер должен уметь это… Говорят, был бы твой батя пьющий, не случилось бы с ним этого. Пьющий человек хоть и выпьет, а на ногах держится. А непьющий, если выпьет, так все с ним может случиться… Ты только не обижайся…

— Пойдем, — сказал Коля и потащил меня за рукав, но вдруг остановился и спросил: — Дядя Семен, а вы не знаете фамилии этого вагоновожатого? Ну, который…

— Знаю. Его фамилия Стеценко будет. А для чего он тебе?

— Да так, — ответил Коля, и мы ушли.

— Что здесь делает дядя Семен? — спросила я у Коли,

— А ты что, сама не видела? Выпивает.

— Значит, он знает этот буфет. Может быть, он бывал здесь вместе с твоим папой?

— Ну что ты в самом деле! — с досадой посмотрел на меня Коля. — Я ведь тебе говорил, что батя ничего не пил. Даже пива. Так для чего бы он сюда пришел?

Мы пошли от этого павильона сначала вправо, а потом влево. Слева были какие-то мастерские с нелепым названием «Титан», и Коля сказал, что сюда его отец уж никак не мог ходить, а дальше были склады, которые мы обошли кругом, и Коля сказал, что складами нужно будет еще поинтересоваться. Было там еще такое летнее кафе-мороженое, такая веранда, на которой летом стояли столики под зонтиками, но сейчас там было пусто, и ветер катал по полу промерзшие бумажные стаканчики.

— Вот что, — сказал Коля, не глядя на меня. — Ты поезжай домой. А я пойду еще в одно место.

— Куда?

— На последнюю остановку… трамвая. Нужно найти этого вагоновожатого.

Я сказала, что пойду с Колей, и увидела, что он этим доволен, хотя он не подал виду. Наверное, ему было все-таки страшно встретиться с глазу на глаз с тем самым вагоновожатым.

Мы пошли пешком на Красную площадь — это было недалеко. Когда подъехал трамвай, Коля спросил у вагоновожатого, не Стеценко ли он, а вагоновожатый сказал, что нет и что Стеценко приедет через один вагон.

Чего только не взбредет в голову, когда напряженно чего-либо ожидаешь! Мне казалось, что я непременно узнаю этого вагоновожатого Стеценко, что он окажется человеком, которого я прежде уже видела, что, скорее всего, это будет один из тех двух парней, которые лезли без очереди в гастрономе, или старик, который когда-то забрал мой фотоаппарат. Но на самом деле вагоновожатый Стеценко был совсем незнакомым невысоким пожилым человеком. Он очень испугался, когда узнал, зачем мы пришли.

— Вот, значит, какое дело, — сказал он растерянно. — У меня график… Но я спрошу диспетчера… Вагон на запас! — громко крикнул он пассажирам, которые уже входили в трамвай.

Он вышел из вагона, переговорил с человеком в черной шинели, который стоял на тротуаре, вернулся и отогнал вагон на запасной путь.

— А теперь послушай, мальчик, — сказал он Коле, выходя из своей кабины. — Я не убивал твоего отца. Конечно, всякое случается в жизни. И всякие случаи бывают на транспорте. Но в этом я не виноват. Ты сам пойми — меня б не оставили на работе… Да и судили бы меня, если бы я сбил человека.

— Как это произошло? — спросил Коля.

— Ты видел, какой там спуск? Сразу не затормозишь. Сильно мело. В метели мне показалось, что через рельсы переходят на другую сторону вроде бы три человека. Я даже затормозил слегка. А потом вдруг увидел: прямо перед вагоном лежит человек. Понимаешь, поперек рельсов. Я стал тормозить… Но уже было поздно, и я толкнул его… Но я его не убивал. Ты пойми, у меня у самого дети. Двое… Голова у него была за рельсами, в сторонке. Я до нее не дотронулся… А при обследовании тут же на месте судебный врач обнаружил, что голова разбита. Значит, его какие-то бандиты бросили на рельсы. Иначе бы меня не допустили до работы. И судили бы. Ты уже большой парень и должен понимать…

— Вы говорили об этом следователю? — снова так же, словно что-то проверяя, посмотрел на вагоновожатого Коля.

— Следователю? — удивился вагоновожатый Стеценко. — Следователь был при этом. Сразу бригада приехала из милиции, с врачом и следователем…

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Мне было очень жарко, и я чувствовала, как у меня по животу стекают струйки пота. Мне хотелось почесаться, но я знала, что этого нельзя делать. В стороне, справа, стоял большой телевизор, и на его экране я видела себя, как в зеркале. Если бы я почесалась, то это увидели бы все телезрители и, наверное, они бы подумали, что школа, а также семья меня недостаточно хорошо воспитывают.

Я никогда даже не догадывалась, что тех, кто выступает по телевизору, освещают яркими лампами, которые обдают жаром, как электрические рефлекторы, — у нас дома включают такой рефлектор, если осенью холодает, а батареи отопления еще не действуют.

Я выступала последней. Ведущий — высокий веселый дяденька с очень близко поставленными глазами, о котором я слышала, что он видный критик, по фамилии Косенко, сказал:

— А сейчас выступит самая молодая из наших молодых поэтов Оля Алексеева.

Телестудия захотела, чтобы по телевизору выступили молодые поэты. Меня прямо с урока физики вызвали в кабинет завуча и сказали, что я тоже должна выступить. Молодых поэтов было пять человек, я шестая, и среди них были люди, которые выглядели ничуть не моложе, чем мои мама и папа. Стихи они читали очень хорошие, только все почему-то подвывали на концах строк. Это на меня так подействовало, и я так волновалась, что и сама начала подвывать на концах строк, как они. Может быть, это вообще бывает от волнения?

Я прочла стихи про Буратино и про Тараса Шевченко. Я хотела прочесть еще про сколзанки, но тетя, которая заранее слушала все стихи, сказала, что про сколзанки не нужно читать, потому что это стихотворение телезрители могут понять неправильно.

В другое время я, конечно, очень бы радовалась, что меня пригласили выступить по телевизору, но сейчас я была занята мыслями об одном загадочном событии, и мне казалось, что мы с Колей приближаемся к разгадке того, кем был убит Богдан Осипович. А что он был убит, а не просто попал под трамвай, после того что нам сказал вагоновожатый Стеценко, у меня уже не было никаких сомнений. Хотя вначале, когда Коля сказал мне, что его папу убили, только на том основании, что Богдан Осипович никогда не пил водки или вина, я подумала, что этого не может быть. То есть не то, что он не пил, а то, что его убили какие-то люди нарочно.

Мы с Колей решили никому об этом не говорить, пока у нас не будет точных фактов, но Коля сам рассказал об этом фронтовому другу своего отца, лысому, похожему на доктора, дяденьке, который так хорошо говорил на поминках о Богдане Осиповиче. Фамилия его была Соколов. Коля встретил его на улице, на Подоле. Я не присутствовала при этом разговоре. Соколов сказал Коле, что это вполне возможно, что, возможно, Богдан Осипович встретился с кем-нибудь из своих старых фронтовых друзей. Что вспомнил войну и нарушил свой обычай не пить алкогольных напитков. А потом, возможно, Богдан Осипович увидел на улице каких-то хулиганов, а был он не в милицейском, а в обыкновенном костюме. И, возможно, он забыл, что он не в милицейской форме, и хотел их отвести в милицию, а они ему разбили голову. И, чтобы замести следы своего преступления, бросили его под трамвай.