Мужчина в меняющемся мире - Игорь Кон

3. «Алкоголики»: «Пока пьешь – хорошо, ни о чем не думаешь…..»

Как подчеркивает Тартаковская, феномен «несостоявшейся маскулинности» даже применительно к людям, в той или иной мере затронутым современным социально-экономическим кризисом, ни в коем случае не является прямым его порождением. Возможность «несостоятельности» заложена в самом понятии маскулинности, предполагающем внутреннюю иерархию между «настоящими», состоявшимися мужчинами и теми, кто не смог соответствовать этому критерию. Неумеренное употребление алкоголя – важная постоянная составная часть российской мужской культуры, оно было распространено и в советский, и в дореволюционный периоды. Само по себе питье мужчинами крепкого алкоголя в российском контексте отнюдь не считается признаком личной несостоятельности, наоборот – оно скорее работает на образ «аутентичной мужественности». Но только до тех пор, пока возникающие вследствие этого проблемы не становятся реальным препятствием в карьере либо в приватной сфере. Настоящий мужчина «умеет пить», и это не должно вредить его профессиональным качествам. Напротив, если он теряет из-за этого работу – это явный признак того, что реализация маскулинного сценария дала серьезный сбой. При этом у большинства таких людей остается иллюзия, что бросить пить можно в любой момент, что устройство на работу – дело времени, стоит только найти подходящее место: «Я уж лучше отработаю, а потом выпью, если нужно. Надо в ресторан – пошел, погулял, а завтра на работу». Поддерживается весьма интенсивная коммуникация с довольно широким кругом приятелей-собутыльников. «Алкоголики» всеми доступными им средствами стремятся поддерживать символический образ собственной маскулинности, подчеркивая, что сами, добровольно выбрали свой стиль жизни: «У меня все было. Все было. Мне ничего не надо…..» Их самооценка, в отличие от «смирившихся неудачников», остается довольно высокой, присутствует полный набор маскулинных амбиций.

4. «Эскаписты»: «Я же мужчина абсолютно какой-то непонятный…»

Одной из стратегий несостоявшейся маскулинности может стать своего рода эскапизм, или, говоря другими словами, инфантилизация – когда мужчина старается всеми силами избегать какой бы то ни было ответственности и на работе, и в частной жизни. Нежелание создавать семью служит гарантом определенной свободы, в том числе и на рынке труда. Главной ценностью становится поддержание своего стиля жизни, хобби и прочих приватных практик, стратегия занятости полностью этому подчинена. Эта модель маскулинности отчетливо альтернативна по отношению к гегемонной. В принципе, она не является специфически российской. В свое время ее апробировали, в частности, битники и хиппи – презирая брак, семью и домашние обязанности, они противопоставляли себя «обычным мужчинам», вынужденным много работать, чтобы заботиться о своих домашних.

5. «Домохозяева»: «Дома в кухарках…»

Другой вид адаптации к невозможности оставаться «настоящим мужчиной» – переопределение своих жизненных задач в частную сферу. Например, один из респондентов, в прошлом главный конструктор, после увольнения с работы по сокращению предпочел выход на досрочную пенсию и «карьеру дедушки»: «Пока, наверное, опять буду с внуками заниматься. Пока дочь не работает младшая – это от нее внуки, – она до трех лет будет сидеть, значит, надо будет заниматься». Такую стратегию можно определить как «приватизацию маскулинности». Безработный мужчина находит себя в том, чтобы обслуживать интересы своей семьи. При этом, однако, он, как правило, не принимает на себя обязанности женщины-домохозяйки, а старается найти «мужское занятие».

В статье С. Ашвин «Социальное исключение мужчин в современной России» (Ashwin, 2001) очень подробно и аргументированно рассматриваются проблемы, которые возникают на пути мужчины, пытающегося вести себя по такому «фемининному» образцу. Прежде всего, к такому перераспределению ролей оказываются не готовы их жены, которые без особого удовольствия воспринимают вторжение мужей на «свою территорию», а главное, ожидают от них выполнения функции кормильца, а не «домохозяина». Эта тенденция видна и в приведенных выше опросных данных ФОМ. Такой тип поведения нуждается в дополнительной легитимации, в качестве которой обычно выступает ссылка на состояние здоровья.

6. «Отец-одиночка»: «Я теперь мать…»

Оказавшись в ситуации, в которой гораздо чаще бывают женщины, – ситуации одинокого родительства (матери-одиночки), мужчина полностью воспроизводит такой же, как у большинства из них, стиль поведения: сильнейшая фиксация на интересах ребенка, ориентация скорее на «удобную», чем на денежную работу и т. п.

Тартаковская замечает, что постсоветская версия несостоявшейся маскулинности связана не только с проблемами на рынке труда, но и с недостатком позитивных (я бы добавил – альтернативных) версий легитимного маскулинного сценария. Поскольку традиционные критерии того, что значит быть «настоящим мужиком», основательно подорваны советским и, в особенности, позднесоветским опытом, для многих мужчин главным (и единственным) оставшимся критерием мужественности служит отличие от женщин: «остаточная» маскулинность определяется скорее через отрицание, чем через наличие сущностно необходимых черт: мужчина – это не женщина.

Теоретически это очень интересный момент: российские «несостоявшиеся маскулинности» выглядят издержками той самой идеологии гегемонной маскулинности, которую описали американские исследователи. Это имеет и косвенное эмпирическое подтверждение. При сравнительном исследовании 108 американских студентов из Флориды и 397 студентов Ярославского государственного педагогического университета (средний возраст обеих групп 19,8 лет) с помощью теста MRNI (Levant et al., 2003) российские студенты показали значительно более высокие результаты по всем пяти шкалам MRNI и по шкале общего традиционализма. Американские юноши разделяют лишь два традиционных аспекта маскулинности («избегание женственности» и «самодостаточность»), а американские девушки не приняли ни одного ее компонента. Напротив, российские юноши принимают все пять измерений традиционной маскулинной идеологии, а русские женщины не приняли только традиционных установок относительно секса. Это значит, что российской молодежи, не говоря уже о старших поколениях, труднее дается усвоение либеральных и более подвижных представлений о маскулинности, что усиливает ценностный конфликт.

Кроме того, российские мужчины получают от своих женщин противоречивые сигналы, как им следует поступать: они должны одновременно и принимать, и отвергать традиционные мужские гендерные стереотипы, если же они от них отклоняются, их высмеивают и подвергают остракизму. Это противоречие сильнее всего проявляется в сфере сексуальности, особенно в оценке сексуального насилия (См.: Кон, 2005. С. 303).

Самоописания мужчин с «нереализованной маскулинностью» очень часто воспроизводят синдром, который психологи называют «выученной беспомощностью». Одна из социальных предпосылок выученной беспомощности – отсутствие демократии и реального опыта свободы индивидуального выбора, что всегда было характерно для России. Недаром многие исследователи русского национального характера писали о склонности россиян к фатализму, покорности судьбе и т. д. На психологическом языке это описывается также в терминах теории локуса контроля.

Не являются чем-то исключительным и «эскаписты». О социальном инфантилизме как форме ухода от ответственности много писали исследователи молодежной культуры 1960—1970-х годов. Это понятие не просто описание определенных социально-психологических процессов, но и оценочная категория, которую старшие (начальники) используют для дискредитации любых неугодных им социально-критических движений и инициатив. Взрослость (зрелость) состоит не только в том, чтобы приспосабливаться к наличным условиям, но и в том, чтобы их изменять. Неспособность ни к тому, ни к другому (именно это подразумевает социальный инфантилизм) – реакция на авторитаризм и одновременно его продукт, потому что без свободы не бывает ответственности (см. Кон, 1984).

Еще раз хочу подчеркнуть: единого «русского канона» маскулинности никогда не было, нет и не будет. Синдром «несостоявшейся маскулинности», при всех его глубинных предпосылках, тесно связан с обстоятельствами социально-экономического кризиса 1990-х годов и переживаниями тех мужчин, которые оказались в роли его жертв.

Далеко не все постперестроечные российские мужчины склонны считать себя неудачниками. По данным массовых опросов, общая самооценка и самоуважение современных российских мужчин достаточно высоки, превосходя соответствующие показатели женщин (к сожалению, детальному сравнительному анализу эти данные никто не подвергал, хотя они того заслуживают). В каком-то смысле это универсальное явление: высокая самооценка и связанный с ней уровень притязаний – свойство всякой, тем более гегемонной, маскулинности. Более того, это один из аспектов националистической идеологии, когда люди склонны винить во всех своих трудностях не себя, а других.