Шаляпин - Виталий Дмитриевский

Приходится признать: Шаляпин не был одинок в своих огорчениях. На репетиционную спешку и музыкальную недоработку не раз сетовали М. М. Ипполитов-Иванов, Н. А. Римский-Корсаков, критик Н. Д. Кашкин, С. В. Рахманинов. Да и сам Мамонтов, безусловно, чувствовал необходимость совершенствования своего «театрального дела». Как-то он пожаловался К. А. Коровину: «…Холодность и снобизм общества к дивным авторам — это плохой признак, это отсутствие понимания, плохой патриотизм. Эх, Костенька, плохо, косно, не слышат, не видят… Вот „Аида“ полна, а на „Снегурочку“ не идут и газеты ругают… Меня спрашивает Витте, зачем я театр-оперу держу, это несерьезно. „Это серьезнее железных дорог, — ответил я. — Искусство это не одно развлечение только и увеселение“… Вдохновение имеет высшие права. Вот консерватория тоже существует, а в императорских театрах отменяют оперы и не ставят ни Мусоргского, ни Римского-Корсакова. Надо, чтобы народ знал своих поэтов и художников. Пора народу знать и понимать Пушкина. А министр финансов (С. Ю. Витте. — В. Д.) говорит, что это увеселение. Так ли это? Когда будут думать о хлебе едином, пожалуй, не будет и хлеба».

Мамонтов затевает поистине грандиозный архитектурный, художественный, театральный проект. Арендует напротив Малого театра целый квартал, предполагает воздвигнуть — иначе не скажешь — культурный центр: гостиницу, ресторан, залы для вернисажей, зимний сад, крытый каток… Но главное, конечно же, огромный, шестиярусный, на три тысячи кресел — на тысячу мест превышающий вместимость Большого! — театр по проекту архитектора Вильяма Валькотта, украшенный панно по эскизам М. А. Врубеля, К. А. Коровина, В. М. Васнецова, настоящий храм музыкального искусства! «Таким путем, — писал Мамонтов одному из друзей, — осуществится моя заветная мечта, а Частная опера уже не будет случайным, компромиссным предприятием, а вступит в свои права, как прочное учреждение».

Таковы мечты, планы, замыслы…

Пока же жизнь идет своим чередом, внешне отношения Федора и Саввы Ивановича остаются добрыми, правда, премьер в первые месяцы 1899 года в театре почти нет, но в старых спектаклях певец по-прежнему имеет успех…

Рождество 1899 года Федор празднует дома, в окружении близких людей. 3 января Иола Игнатьевна родила сына. Шаляпин счастлив. Игорь в центре внимания, молодые родители восхищаются поразительной смекалистостью и прочими исключительными достоинствами ребенка. «Игрушка с каждым днем все забавнее и милее, чудак ужасный, — сообщает певец в письмах отцу Ивану Яковлевичу. — Это мое наслаждение! Это такой замечательный мальчик, что я положительно считаю себя счастливцем, что имею такого сына!»

К этому времени семье становится тесновато в гостеприимном доме Т. С. Любатович, и Шаляпины переезжают в Большой Чернышевский переулок. Вокруг небольшие, в два-три этажа, особняки, недалеко оживленная Тверская, напротив — мрачноватое здание англиканской церкви, напоминающее средневековый замок.

Сезон в Частной опере закрывался 25 апреля «Русалкой». «Шаляпин пел и играл бесподобно, — писали „Русские ведомости“. — …Участие это было, так сказать, лебединою песней артиста в труппе: как известно, он покидает ее и переходит осенью в Большой театр. Нужно пожелать, чтобы г. Шаляпин и там занял достойное его таланту положение и чтобы он нашел себе наиболее обширное и плодотворное поле для своей сценической деятельности».

В мае 1899 года Россия готовится отметить столетие со дня рождения Александра Сергеевича Пушкина. Шаляпин тоже участник этого праздника. Правда, юбилей любимого поэта он будет отмечать не в Москве, а в Петербурге: в Таврическом дворце исполняется опера Рахманинова «Алеко». «Солисты были великолепны, — писал композитор в Москву своему другу М. А. Слонову, — не считая Шаляпина, перед которым они все, как и другие, постоянно бледнели. Этот был на три головы выше их. Между прочим, я до сих пор слышу, как он рыдал в конце оперы. Так может рыдать только или великий артист на сцене, или человек, у которого такое же большое горе в обыкновенной жизни, как у Алеко…»

Летом Шаляпин выступал в Казани, Одессе, Киеве, Петербурге, Николаеве, Кисловодске. С его возвращением московскую публику ожидает сюрприз: артист, простившийся в конце прошлого сезона с Частной оперой, до перехода в Большой театр даст в ней последние спектакли — объявлены «Фауст», «Псковитянка», «Князь Игорь», «Жизнь за царя». На 21 сентября назначен прощальный спектакль — «Борис Годунов». А 12 сентября Шаляпин узнает потрясшую всех новость: Савва Иванович арестован накануне и под конвоем полицейских, в наручниках препровожден из дома на Садовой-Спасской в Таганскую тюрьму…

Таков был финал политической интриги, жертвой которой стал Мамонтов. Формальным поводом для ареста послужил просроченный долг Петербургскому международному банку. Ревизия вскрыла финансовые нарушения в расходовании средств Московско-Ярославско-Архангельской железной дороги: деньги направлялись на другое мамонтовское предприятие — Невский завод в Петербурге. Завод этот оказался на грани банкротства, но усилиями Мамонтова начал выходить из кризиса… Приобретен он был под нажимом министра финансов С. Ю. Витте; в критический момент министр коварно устранился, не захотел спасти Мамонтова, хотя и мог… Суд открыл дело…

Следователь по особо важным делам назначил сумму залога — 763 тысячи рублей, которую родственники и друзья Мамонтова — Морозовы, Сапожниковы, Алексеевы — готовы были тут же внести, чтобы вызволить Савву Ивановича из тюрьмы. Но это оказалось всего лишь судейской игрой: сумму залога тотчас же взвинтили до пяти миллионов. Таких денег собрать не удалось. Только спустя пять месяцев, благодаря хлопотам Валентина Серова — он в это время писал портрет Николая II и мог с ним приватно общаться, по личному распоряжению императора тюремное заключение заменили домашним арестом — вплоть до окончания следствия и вынесения приговора.

Понимая, какой удар он наносит Частной опере своим уходом, Шаляпин кинулся к Теляковскому расторгнуть контракт, начал собирать деньги на неустойку, но не тут-то было! Оказалось, что в самой труппе с уходом певца давно примирились и к возможному его возвращению относятся по-разному. Свет на ситуацию проливает письмо К. С. Станиславского сыну Мамонтова Сергею Саввичу, написанное через два дня после ареста Саввы Ивановича: «Дело с Шаляпиным могло бы устроиться, если бы сами артисты действовали поэнергичнее, но, как мне показалось, кроме Оленина, Шкафера и Мельникова, никто не желает его возвращения, и это очень затрудняет дело. Я понял, что Секар очень против этого и сама Винтер мало оперативна и как будто дело находится между двух огней. Вчера утром думал ехать в театр поставить вопрос ребром, но потом побоялся запутать дело. Сегодня утром Шаляпин должен был видеться и решить все дело с Теляковским».

Но проницательнее всех оказался опытный и прагматичный Теляковский: «С арестом самого Мамонтова опере его все равно угрожала гибель и Шаляпин едва ли мог ее спасти. Он артист, а не администратор». О расторжении контракта Теляковский и слышать не хочет: дело давно решенное, «разрешить этот вопрос едва ли может директор — даже министр». Шаляпина мучила мысль: дебют в Большом театре состоится в дни, когда Мамонтов будет томиться в камере. Накануне первого выступления артист снова пришел к Теляковскому уже вместе со своим другом, режиссером Частной оперы Петром Мельниковым, и попросил хотя бы отсрочить дебют. Теляковский объяснил: со вступлением контракта в юридическую силу обер-полицмейстер может запретить последние спектакли с Шаляпиным в Частной опере, тогда уже неминуем ее немедленный крах. Федор растерянно посмотрел на Мельникова:

— Видишь, Петруша, я говорил тебе, что ничего не выйдет.

…Суд над Саввой Ивановичем Станиславский назвал его бенефисом: «Когда его оправдали — зал вздрогнул от рукоплесканий. Не могла остановить оваций и толпа, которая бросилась со слезами обнимать своего любимца».

С. И. Мамонтов умер в 1918 году. Станиславский писал:

«Живи и скончайся он не в России, а в другой стране, ему поставили бы несколько памятников: на Муроме, в Архангельске, на Донецкой ж. д. и на Театральной площади. Но мы в России… Он был прекрасным образцом чисто русской творческой натуры, которых у нас так мало и которых так больно терять именно теперь, когда предстоит вновь творить все разрушенное».

«Это был удивительный процесс, — писал известный московский фельетонист Влас Дорошевич, — человек обвинялся в преступлении с корыстными целями, а на суде если и говорилось, то только о его бескорыстности».

Публичное рассмотрение дела восстановило репутацию Саввы Ивановича, но не спасло его от разорения. Дом на Садовой-Спасской опечатан до аукциона, распродаются шедевры коллекции. Абрамцево теперь тоже не принадлежит Мамонтову, но причина тут сугубо личная: на пороге своего шестидесятилетия Савва Иванович разошелся с женой Елизаветой Григорьевной. «Я думал, — писал Станиславский, — что после всего случившегося Савва Иванович целиком отдастся искусству. Но я ошибся. Внутренняя рана и обида не давала ему покоя».