Дуэль в Кабуле - Михаил Гус

Виткевич с глубоким вниманием слушал Голубова.

— Когда я покинул Питер, — продолжал Голубов, — туда прибыл лорд Дергем, зять их первого министра, Грея. Лорда прислал к нам в Петербург Пальмерстон, чтобы насчет Турции поговорить. Ох, уж этот Пальмерстон! Родофиникин по дружбе показал мне депешу посла нашего лондонского. Так он прямо так и пишет. — Голубов надел очки и вынул из портфеля бумагу. — Пути кривые и извилистые, клевета, запирательство — все считает он пригодным. В России видит он главный тормоз для осуществления своих разрушительных безрассудных проектов, и его ненависть растет пропорционально его неудачам и его бессилию.

— Неудачи? — воскликнул Виткевич. — Какие ж неудачи? В Афганистане англичане опять подняли старого своего приятеля Шуджу, и он идет на Кабул, чтобы сесть на престол. Тогда Афганистан будет таким, каким хотели его сделать еще в 1809 году — покорным воле Ост-Индской компании… От Герата персов отбили с помощью англичан.

— Герат — ключ к Индии, — перебил Голубов Виткевича, — вот они и не желают выпускать его из рук своих.

— Нет, нет, — горячо возразил Виткевич, — Герат — ключ к Каспию! От Герата до Инда более 1100 верст, до Астрабада же только 870. Герат нужен англичанам как опора для действий против России — в этом вся суть.

Голубов одобрительно качал головой: видать, думал он, этот поляк, и впрямь предан интересам российским. Словно угадав его мысли, Виткевич продолжал:

— Я ненавижу лицемерие британское, их подлость. Насилуют, убивают, грабят целые страны, и тут же: мы, мол, исконные защитники свободы и независимости народов…

Виткевич умолк, чтобы не зайти слишком далеко в откровенности с человеком мало знакомым. Голубов же подошел к нему, обнял, растроганно сказал:

— Так, так, голубчик, не давайте спуску гордым бриттам… Вот я давеча начал про Дергема лорда. Приняли его в Питере как коронованную особу. У меня верные корреспонденты в Лондоне, так они писали: Дергем числит себя потомком королей английских и очень недоволен, что в кабинете достался ему пост второстепенный. Вот он и поехал в Питер, чтобы завоевать победу — с царем полюбовно договориться насчет Египта и Турции. А Пальмерстон хочет другого: оттиснуть нас от Турции.

— Впрочем, это материя высокая, — добавил он, — и не нашего торгового ума дело… Не знаю, слыхивали вы, что я и еще купцы затеяли создать Компанию для торговли в Средней Азии? Ага, слышали, так не худо было бы, чтобы наш российский Конноли прокатился бы в Бухарию да и дальше — высмотреть, что и как — дабы торговать нам было сподручнее…

Голубов пытливо смотрел на Виткевича.

Что мог ответить Виткевич? Не от него зависело то, о чем он и сам мечтал… Голубов верно понял его молчание.

— Разумею, разумею, голубчик! Что ж, мы поможем, пособим… Дело важное, святое… и не одним англичанам в эти земли ездить!

Виткевич много размышлял о беседе своей с Голубовым, который спустя два дня уехал в Петербург, взяв с собою Деева. Голубов, поведал ему Генс, купец не простой. Живет он как просвещенный барин — состоит членом обществ: истории и древностей, географического я археологического. Денег для этих обществ не жалеет — радеет развитию отечественной науки. В Петербурге — свой человек у министра финансов Канкрина, во многих знатных домах принят. С откупщиком знаменитым Бенардаки большие дела по откупам и в Сибири по золоту вершит. А теперь вплотную занялся торговлей среднеазиатской — и ежели за что берется, то не отстанет, пока своего не добьется…

— Таких купцов на Руси еще мало, очень мало, — заключил Генс, — и дай боже, чтоб их было побольше. Задумал Голубов дело важное с этой тортовой Компанией, и граф наш требует, чтобы поскорее была закончена записка о мерах к прекращению разбойных действий Хивы и иных помех российской; торговле.

БУХАРА, КРЕПОСТЬ ВЕРЫ И ИСЛАМА…

1

27 июня 1832 года Бернс и его спутники въехали в Бухару через Каршинские ворота.

«По прибытии в Бухару мы немедленно заменили свои чалмы некрасивыми овчинными шапками, а своя каммарбанды (пояса) грубым снурком; также сняли верхнее платье и чулки, что в священном городе Бухаре составляет внешнее различие между неверными и правоверными. Узнав, что одни только магометане имеют право ездить в стенах этой столицы, мы по внутреннему убеждению радостно согласились ходить пешком.

При въезде в город нас не обыскивали; но после обеда явился чиновник и позвал нас к министру. Товарищ мой все еще был в лихорадке и потому не мог идти со мной; я отправился один во дворец, где визирь жил вместе с государем. Меня сейчас же допустили к министру, или к так называемому кушбеги, то есть господину всех беги, пожилому человеку, пользующемуся здесь большим влиянием. Он сидел в небольшой комнате, перед которой был особый двор, и когда я вошел, то попросил меня сесть вне комнаты на мостовой и своим ласковым и внимательным обращением совершенно ободрил меня… Я поднес визирю серебряные часы и кашмирскую одежду, которые и привез с этим намерением; но он отказался от того и другого, говоря, что он раб своего государя. Около двух часов он расспрашивал меня о моих собственных делах и о цели, которая привела меня в столь отдаленную страну. Я рассказал ему затверженную повесть о нашем путешествии по направлению к родине и представил паспорт от генерал-губернатора Индии. Министр прочитал его с особенным вниманием. За этим я прибавил, что так как Бухара пользуется громкой славой между всеми восточными городами, то я почти нарочно приехал в Туркестан, чтобы посмотреть ее. „Чем же ты занимаешься?“ — спросил министр. Я отвечал, что служу офицером в индийской армии. „Ну, так расскажи мне, — возразил он, — что-нибудь такое, что ты знаешь и что ты видел“. Вообще он был весьма доволен всем, что я говорил ему о себе, и уверил меня в своем покровительстве, однако же сказал, что на время нашего пребывания в Бухаре он вынужден запретить нам всякое употребление пера и чернил, ибо это могло ввести его государя в недоразумение и, следовательно, повредить нам самим. Потом он говорил, что дорога к Каспийскому морю через Хиву была с прошлого года закрыта и что если мы намерены ехать в Россию, то должны избрать или путь, идущий на север от Бухары, или дорогу, пролегающую через туркменскую степь, ниже Ургенча, к Астрабаду на Каспийском море, Я показал ему свой компас — инструмент совершенно новый и превосходно сделанный. Я объяснил ему его употребление и пользу и так удачно выставил на вид его достоинства, что визирь, совершенно забыв, что он раб своего государя, не дерзавший ничего принимать от посторонних лиц, начал усердно торговать его. Но я уверил министра, что нарочно привез ему эту вещь из Индустана в подарок, ибо зная его усердие к вере, я думал, что она даст ему возможность определять с точностью положение Мекки и поверять киблу большой мечети, которую он в то время воздвигал в Бухаре. Кушбеги спрятал компас с поспешностью и нетерпением ребенка и сказал, что тотчас же представит его государю и опишет ему всю изобретательность нашей нации».