Меченосцы - Генрик Сенкевич

Всюду здесь был заметен достаток и хозяйственность. В комнатах были окна, закрытые рамами с роговыми пластинками, такими тонкими и отполированными, что они были прозрачны, почти как стекло. Посредине комнат не было очагов, но по углам возвышались огромные камины с дымовыми трубами. Пол сделан был из сосновых досок, чисто вымытых, на стенах оружие и множество посуды, блиставшей, как солнце, а также полки с рядами прекрасно выточенных ложек, между которыми находились две серебряных. Кое-где висели ковры, добытые на войне или купленные у бродячих торговцев. Под столами лежали огромные рыжие турьи шкуры, а также шкуры зубров и кабанов. Зых охотно показывал свои богатства, то и дело говоря, что всем этим он обязан хозяйственности Ягенки. Он повел Збышку в кладовую, всю пропахнувшую смолой и мятой; там у потолка висели целые связки волчьих, лисьих, куньих и бобровых шкур. Показал он ему сыроварню, склады воска и меда, бочки с мукой, склады сухарей, конопли и сушеных грибов. Наконец он повел его в амбары, коровники, конюшни и хлева, под навесы, где находились телеги, охотничьи принадлежности, сети, и так ослепил Збышку своим богатством, что тот, вернувшись к ужину, не мог не выразить своего восторга.

— Жить в ваших Згожелицах и не умирать, — сказал он.

— В Мочидолах почти что такой же порядок, — ответил Зых. — Помнишь Мочидолы? Ведь это рядом с Богданцем. Предки наши даже спорили из-за границ и вызывали друг друга на бой, да я-то спорить не буду.

Тут он чокнулся со Збышкой кубком меду и спросил:

— Может быть, тебе хочется что-нибудь спеть?

— Нет, — отвечал Збышко, — я вас слушаю с любопытством.

— Згожелицы, видишь ли, достанутся медвежатам. Только бы не погрызлись они когда-нибудь из-за них…

— Какие медвежата?

— Ну мальчишкам, Ягенкиным братьям.

— Ну не придется им лапы зимой сосать.

— Не придется. Но и Ягенка в Мочидолах голодать не будет…

— Еще бы.

— А почему ты не ешь и не пьешь? Ягенка, налей ему и мне.

— Я ем и пью, сколько могу.

— Когда перестанешь мочь, распояшись… Отличный пояс. Должно быть, вы на Литве хорошую добычу взяли?

— Не пожалуемся, — отвечал Збышко, пользуясь случаем показать, что и владельцы Богданца не бедные люди. — Часть добычи мы продали в Кракове и получили сорок гривен серебра…

— Боже ты мой! Да за эти деньги можно деревню купить.

— Были миланские латы; дядя, готовясь к смерти, продал их, а ведь знаете…

— Знаю. Ну, значит, стоит на Литву ходить. Я когда-то хотел, да боялся.

— Чего? Меченосцев?

— Э, кто их станет бояться. Пока не убили, так чего же бояться, а как убьют, так уж для страха времени нет. Боялся я этих самых божков языческих, дьяволов значит. Говорят, в лесах этой нечисти, что муравьев…

— Да где ж им сидеть, коли капища сожгли?.. Прежде они богатые были, а теперь одними грибами да муравьями пробавляются.

— Видел ты их?

— Сам я не видел, но слышал, что люди видели… Высунет косматую лапищу из-за дерева да трясет ею, чтобы ему дали что-нибудь.

— То же и Мацько сказывал, — заметила Ягенка.

— Да, он и мне об этом рассказывал по дороге, — прибавил Зых. — Да диво не велико. Ведь и у нас, хоть край наш давно христианский, иногда кто-то в лесах смеется, да и в домах, хоть ксендзы за это бранятся, все-таки лучше оставлять нечисти на ночь миску с едой, а то они так в стены скребутся, что и глаз не сомкнешь… Ягенка… поставь-ка, дочка, на порог миску.

Ягенка взяла глиняную миску, полную клецок с сыром, и поставила ее на пороге, а Зых сказал:

— Ксендзы кричат, бранятся. А ведь у Господа Иисуса Христа от нескольких клецок славы не убудет, а домовой, только бы сыт да доволен был, и от огня и от вора убережет.

И Зых обратился к Збышке:

— Да, может быть, ты бы выспался или спел бы немножко?

— Спойте вы: вам, я вижу, давно хочется… Но, может быть, панна Ягенка споет?

— По очереди петь будем, — воскликнул обрадованный Зых. — Есть у меня мальчик, слуга, он нам на деревянной дудочке подыгрывать будет. Позвать мальчишку.

Позвали; тот сел на скамью и, засунув дудку в рот и растопырив по ней пальцы, стал смотреть на присутствующих, ожидая, кому придется подыгрывать.

Они же стали спорить, потому что никто не хотел быть первым. Наконец Зых велел Ягенке подать пример, и Ягенка, хоть и очень стыдилась Збышки, встала со скамьи, спрятала руки под фартук и начала.

Збышко сначала вытаращил глаза и громко воскликнул:

— А вы откуда умеете это петь? Ягенка посмотрела на него с удивлением:

— Да ведь это все поют… Что с вами?

Зых, полагая, что Збышко подвыпил, повернул к нему радостное лицо и сказал:

— Распояшись. Сразу тебе полегчает.

Но Збышко постоял несколько времени с изменившимся лицом, а затем, поборов волнение, обратился к Ягенке:

— Простите меня. Что-то мне вдруг припомнилось. Пойте дальше.

— А может быть, вам это грустно слушать?

— Э, где там! — дрожащим голосом отвечал он. — Я бы рад слушать это всю ночь.

Сказав это, он сел и, закрыв глаза руками, замолк, чтобы не проронить ни слова из песни.

Ягенка запела второй куплет, но, кончив его, заметила, как по пальцам Збышковой руки катится крупная слеза.

Тогда она быстро подошла к нему и, сев рядом, стала толкать его локтем:

— Ну что с вами? Я не хочу, чтобы вы плакали. Говорите, что с вами?

— Ничего, ничего, — со вздохом ответил Збышко, — долго рассказывать… Что было, то прошло. Мне уже веселей стало.

— А может быть, вы бы выпили еще сладкого вина?

— Хорошая девка! — воскликнул Зых. — Почему вы говорите друг другу "вы"? Говори ему: Збышко, а ты ей — Ягенка. Ведь вы с малых лет друг друга знаете…

Потом он обратился к дочери:

— Что он тебя вздул когда-то — это не беда… Теперь он этого не сделает.

— Не сделаю, — весело сказал Збышко. — Пусть теперь она меня за это побьет, коли хочет.

В ответ на это Ягенка, желая окончательно развеселить Збышку, сложила руку в кулак и со смехом стала делать вид, что бьет его.

— Вот тебе за мой разбитый нос! Вот тебе! Вот тебе!

— Вина! — закричал расходившийся владелец Згожелиц.

Ягенка побежала в кладовую и вскоре вынесла кувшин вина, два красивых кубка с вытисненными серебряными цветами, работы вроцлавских мастеров, и пару сыров, запах которых был слышен издалека.

Зыха, немного уже подгулявшего, зрелище это растрогало окончательно; он прижал к себе кувшин и, думая, очевидно, что это Ягенка, заговорил:

— Ох, дочурка ты моя! Ох, сирота горемычная! Что я, несчастный, стану в Згожелицах делать, как отнимут тебя у меня? Что стану делать?..

— А скоро придется ее отдавать! — воскликнул Збышко.

Зых мгновенно перешел от чувствительности к веселью:

— Хе-хе! А девке-то пятнадцать лет, и уж к парням ее тянет… Чуть завидит издалека, так и трет коленом об колено…

— Тятя, я к себе пойду, — сказала Ягенка.

— Не уходи, с тобой хорошо…

И Зых стал таинственно подмигивать Збышке.

— Двое их сюда заезжало: один — молодой Вильк, сын старого Вилька из Бжозовой, а другой — Чтан {Уменьшительное от Пшецлав. (Примеч. автора.)} из Рогова. Кабы они тебя тут застали, сейчас же стали бы на тебя зубами лязгать, как друг на друга лязгали.

— Эвона! — сказал Збышко.

Потом он обратился к Ягенке и, говоря ей, по указанию Зыха, "ты", спросил:

— А тебе кто больше нравится?

— Никто.

— Вильк {Вильк — волк. — Примеч. перев.} крепкий парень, — заметил Зых.

— Пускай себе в другом месте воет.

— А Чтан?

Ягенка стала смеяться.

— Чтан, — сказала она, обращаясь к Збышке, — весь волосами зарос, точно козел, так что и глаз не видно, а сала на нем — как на медведе.

Збышко, словно что-то припомнил, хлопнул себя по лбу и сказал:

— Да, если уж вы такие добрые, так я вас еще об одной вещи попрошу: нет ли у вас медвежьего сала? Дяде для лечения нужно, а в Богданце я не могу добиться.

— Было, — сказала Ягенка, — да мальчики на двор вынесли луки смазывать, а собаки все дочиста съели… Вот жалость-то!

— Ничего не осталось?

— Дочиста съели.

— Ишь ты! Значит, ничего больше не остается, как в лесу поискать.

— Устройте облаву, медведей много, а если вам охотничье оружие нужно, мы дадим.

— Где мне ждать. Поеду на ночь к ульям.

— Возьмите с собой человек пять. У нас есть мужики.

— Я с мужиками не пойду: еще зверя спугнут.

— Так как же? С луком пойдете?

— Да что же я с луком в лесу, да еще в темноте, стану делать? Ведь месяц теперь не светит. Возьму вилы, хороший топор, да и пойду завтра один.

Ягенка помолчала, потом на лице ее отразилось беспокойство.

— В прошлом году, — сказала она, — пошел от нас охотник Бездух, а медведь его разорвал. Это дело опасное, потому что он как увидит ночью человека, а особенно возле ульев, сейчас на задние лапы становится.