Надеюсь, она не узнает (СИ) - Анна Шнайдер

С парнями я иногда обсуждал, кто мне нравится, но это было скорее от ума и чтобы они не подумали, будто я какой-то ущербный. Настоящего влечения я ни к кому не испытывал. А вот в старших классах у меня появился даже небольшой негатив по отношению к девушкам. И только годы спустя я смог связать в одну логическую цепочку уход мамы и эти женоненавистнические настроения, с которыми прожил около трёх лет.

В конце первого курса универа всё изменилось. Отчасти потому, что природа взяла своё. Отчасти повлияло стечение обстоятельств.

Весь первый курс я ходил в бассейн, потому что сколиоз не любит плавающих людей. Мне так сказали. Но просто плавать мне было скучно, и я стал заниматься с тренером, который параллельно со мной готовил людей к настоящим всероссийским соревнованиям. В итоге такая серьёзная нагрузка не только поправила мне спину, но и отсекла от моего тела всё лишнее (а я и не знал, что оно было), и добавила недостающее (о нём тоже не предполагал).

В результате я впервые в жизни начал замечать, что на меня обращают внимание девушки. А так как для меня это было непривычным явлением, то и реагировал я на это так, будто мне показалось. Эта моя отстранённость, как выяснилось позже, ещё сильнее привлекала противоположный пол.

Скромные девушки просто стреляли в меня глазками. Те, что посмелее, начали невзначай прикасаться ко мне во время разговора: то руку потрогает одна, то приобнимет другая, или коснётся плечом якобы случайно. А самая дерзкая девушка из параллельной группы как-то раз поймала меня в пустом коридоре и сказала прямо: «Я раньше и не замечала, какой ты секси! Я бы тебя трахнула!» После этих слов она засмеялась и потрогала мой пресс, засунув руку мне под футболку. Всё моё женоненавистничество исчезло вмиг, а голодное тело сказало: «Я не возражаю», и игриво улыбнулось девушке.

Так я лишился девственности и полюбил женщин.

Потому что не надо переносить говнистость характера своей матери на всех женщин мира. Не надо! Иначе много радостей жизни случится с другими людьми, а не с тобой.

О, да. Первые годы после того, как этот ящик похоти был открыт, мне хотелось получить всю радость мира, наверстать упущенное, попробовать секс с разными девушками. Но потом я стал ловить себя на мысли, что хотел бы более длительных отношений и чего-то посерьёзнее обычного перепихона. Но это оказалось уже сложнее.

До встречи с Ритой ничего большего, чем пара месяцев развлечений, так ни с кем у меня и не было. Как правило, мне становилось скучно и пусто, потому что на лёгкой влюблённости и сексе далеко уехать не получалось.

Не знаю, может, я боялся такой сильной и разрушительной любви, какая случилась с отцом, а может, что-то ещё. Но факт остаётся фактом: самые долгие отношения у меня были, точнее всё ещё есть, с Ритой. И это чертовски странно! Не могу толком объяснить почему, но в голове не укладывается, что из всех девушек мира у меня получилось пожить с кем-то по-взрослому именно с вебкамщицей. Я чую какой-то парадокс, но не понимаю, в чём он заключается.

Психотерапевта мне! Пусть расскажет, что со мной не так и при чём тут моя мать. Они ведь ко всему матерей приплетают…

Ладно, хватит.

А думал, что получится избежать чрезмерной рефлексии.

Я, наивный Костя, виляя по улицам города и закоулкам памяти, незаметно для самого себя добрался до дома детства.

43

Костя

Открыл входную дверь своим ключом и сразу почувствовал едкий запах сигаретного дыма, пропитавший всё вокруг.

Папа всегда был заядлым курильщиком. А после ухода мамы он стал курить ещё больше. На мои возражения по этому поводу отвечал так: «Мог бы и запить, но не запил. Уже хорошо».

А когда я впервые съехал от него, он начал дымить и в самой квартире, даже не выходя на балкон.

Отец услышал, что я дома и вышел встречать меня с кухни, откуда доносились звуки какого-то политического ток-шоу.

— Привет, сын.

— Привет, пап.

Мы обычно не обнимались при встрече, а как-то неловко хлопали друг друга по плечу. Но нас это устраивало и уже стало скорее традицией, чем скованностью в выражении чувств.

— Проходи. Кушать будешь? Чего не сказал, что заедешь? — буркнул по-доброму отец.

— Это импровизация. Вообще я не голоден, но за компанию поем.

— Ну хорошо, я как раз собирался. Только учти, мы народ хоть и образованный, но простой, без выкрутасов. У меня только сосиски с макаронами, — сказал папа, пристально посмотрев на меня, будто выглядывал, не надеялся ли я на лобстеров с игристыми винами.

— Мне другого и не надо. Макароны, сосиски и чаю. Если бы ещё сигаретами так сильно не пахло, было бы совсем хорошо. А то, когда я ем тут, постоянно будто пепел жую вприкуску. Ты хотя бы сбавил обороты? — поинтересовался я без всякой надежды.

— Никак нет. Но и не добавил, прошу заметить. Ровно две пачки в день, — ответил папа и откашлялся, как бы показывая, что я правильно ни на что не надеялся.

— А лёгкие проверить не хочешь?

— Не хочу. У меня в роду…

— Да-да, — перебил я его и продолжил фразу, которую слышал примерно каждый раз, когда с отцом заговаривал о его пристрастии: — В роду никто не болел раком лёгких, да и вообще. Я помню.

Папа поставил мне тарелку с едой на стол, а сам сел в своё любимое протёртое кожаное кресло. Он держал свою тарелку на ладони, другой рукой вылавливая вилкой макароны, и смотрел телевизор, то и дело бросая на меня быстрые взгляды, словно проверял, ем ли я или притворяюсь, и здесь ли я вообще или уже собрался уходить. А может быть, я ему напоминал о маме, потому что рыжие волосы — это не про папину линию. Да и в целом черты лица у меня больше её, чем его.

Я в основном смотрел в тарелку, но иногда, когда папа этого не видел, изучал его, отмечая про себя, не изменился ли он с последней нашей встречи. Отец выглядел хорошо для своих лет, и я не разглядел каких-либо причин для тревоги. Лысина на месте. Сутулость прежняя, глаза не щурит. Усы в наличии. Нормально, в общем. Как говорится, в пределах нормы.

Вот если сбреет усы, я точно начну переживать, потому что ни разу не видел отца без них. Либо рак,