В зоне тумана - Алексей Гравицкий

Над ареной висела кладбищенская тишина. Даже не кладбищенская, на кладбище вороны орут, а замогильная. Зрители ждали. Ничего не происходило. А может, и происходило, но только видно не было.

Хлюпик судорожно терзал зубами губу. Я считал удары собственного заходящегося сердца. В чудо с каждым мгновением верилось все меньше.

Вспышка и грохот выстрела раздались в центре зала. Ну, вот и все, прощай, Мунлайт. Правда, оставалась робкая надежда на то, что мелкий тоже промазал. Но что тогда? Их снова разведут в стороны и дадут еще по одному патрону? Что делают в таких случаях устроители сталкере кого шоу, я не знал.

Между ящиками мелькнула тень. Зрители притихли на мгновение, а потом трибуна взорвалась овацией. Из-за груды ящиков вышел Мунлайт. В руке он держал нож. По лезвию и обнаженной до локтя конечности стекала кровь.

Послушав вопли с трибуны, сталкер отбросил нож. Лезвие сверкнуло, кувыркаясь, и прекратило полет, вонзившись в ящик в десятке шагов от победителя. Мунлайт тяжело повернулся и, не оглядываясь, пошел к выходу.

Я глубоко дышал, пытаясь унять взбесившееся сердце. На руке повис Хлюпик. Он был бледен, как выбеленная синькой простыня.

— Ты чего? — не понял я.

— Идем отсюда, — попросил он. — А то меня стошнит.

10

Муна я дожидаться не стал. Достаточно было знать, что он живой. А раз живой и у него, как он сказал, ко мне грандиозное предложение, то сам найдет. Причем этот найдет, даже если я из зоны совсем слиняю.

Хлюпик плелся еле-еле. В комнате откупорил бутылку, залудил грамм сто прямо из горла и повалился на койку. Я следил за ним молча. Он перехватил мой вопросительный взгляд.

— Сегодня моя очередь?

Я кивнул. Раз договорились пользовать койку и пол по очереди, значит, так и будет.

— Ну, вот и идите в жопу, — пробурчал Хлюпик и отвернулся носом к стене, а ко мне той самой частью, в которую предлагал топать.

Надулся Хлюпик. Не иначе, обиделся. Интересно, на жизнь вообще или на меня в частности? А еще говорил про то, как надо удар держать. Эх-хе-хех.

Запустив руку под кровать, я порылся в коробке и выудил банку опостылевшей тушенки. Неплохо бы устроить хоть какое-то разнообразие, но для этого нужно было идти вниз, а там сейчас толпа, суета. Ну, в баню.

Нож легко вошел в банку, в несколько рывков срезал крышку. Не хуже консервного. И чего Хлюпик с ними уж сколько дней уродуется? Я сел на пол, приложился к бутылке и закусил тушенкой.

Водка из горлышка и заплывшая жиром тушенка с ножа почему-то вдруг напомнили студенчество. От накативших воспоминаний пропали остатки аппетита. Вот же вставило. Сколько раз так пил и жрал и ни разу на ностальгию не пробивало, а тут вдруг…

В дверь легонько постучали. Никак у Муна совесть прорезалась. Или случилось страшное и бармен пришел меня выселять.

— Не заперто, — констатировал я.

Дверь приоткрылась, впуская Мунлайта с бутылкой, и закрылась снова.

— Здорово, Угрюмый.

— Здоровались, — кивнул я. — Гитару отдал?

— А то, — довольно ухмыльнулся он.

— Ты, кажется, мне дело предлагал, — напомнил я. — Если я соглашаюсь, мы ведь напарники?

Мунлайт кивнул.

— Конечно.

Я отставил бутылку в сторону, чтоб не разлить ненароком. Не то чтоб мне жалко водкой пол помыть, просто неохота всю ночь сивуху нюхать. Поднявшись одним резким движением, выпрямился и посмотрел на Муна. Значит, напарники. Ну, тогда и разговор, как с напарником.

Размахнувшись, я со всей дури залепил Муну правой в челюсть. Голова новоиспеченного напарника дернулась в сторону. Сам он едва устоял на ногах. Распрямился, потирая скулу, и улыбнулся.

— Понял?

— Не дурак, — гнусно усмехнулся он.

От этой ухмылки рука непроизвольно взлетела для нового удара, но цели не достигла. Цепкие пальцы перехватили запястье. Мы застыли. Он пытался оттянуть мою руку в сторону, я — удержать ее на месте. О том, чтобы дотянуться до ухмыляющейся рожи, речи уже не шло. Силы были равными.

— Я с первого раза понимаю, — зло оскалился Мун. Я ослабил хватку. Он отбросил в сторону мою руку.

На пол опустились практически одновременно.

— Зато теперь у меня и снаряга, и оружие будут. Знаешь, сколько мне эти, на арене, заплатили?

— Ты был пьян.

— Конечно, трезвым я бы туда ни в жисть не полез.

— Все равно оно того не стоило, — буркнул я. — Мог бы у меня денег попросить.

— Не мог, — отрезал Мун.

Сказано это было так, что сразу стало ясно — действительно не мог. Вопрос только почему не мог? Я покосился на напарника. Тот хреначил водку. От вида присосавшегося к бутылке Муна пить мне расхотелось.

— У меня к тебе просьба.

Мунлайт поперхнулся водкой и посмотрел на меня. Рожа снова растеклась в гадостной ухмылке.

— Не может быть, — театрально всплеснул руками сталкер, — Угрюмый кого-то о чем-то просит. Или близится конец света, или все слепые собаки в зоне передохли.

От этой скабрезности я почувствовал, что загоняю себя в зависимое положение. А это положение мне никогда не нравилось. А Мун, скотина, сам пришел просить, но вместо того, чтобы прогнуться, норовит меня наклонить. Я скрежетнул зубами. Глубоко вздохнул и сосчитал до трех. Только б второй раз не засветить ему по роже.

— Ладно, — отмахнулся он. — Шучу. Говори уже, чего хотел.

— Мужика на койке видишь?

— Хлюпика? Я кивнул:

— Отводим его к Монолиту, гонорар пополам. Сколько он предлагает, ты знаешь. Готов на авантюру за полста процентов?

Мун поднял бутылку, словно предлагая выпить за мое здоровье, и надолго приложился к горлышку. Потом оторвался и занюхнул рукавом собственной куртки.

— Годится, — кивнул он, поморщившись. — Когда идем?

— Утром. Так что ты на водку не налегай.

— Слушаюсь, товарищ начальник.

Он мотнул бутылкой из стороны в сторону. Остатки водки забултыхались, заворачиваясь в прозрачную воронку.

— Ща вот это допью и больше не буду, — мстительно добавил он. — Хлюпик в курсе, что мы завтра выходим?

— Я не сплю, — буркнул Хлюпик, не поворачиваясь.

— Значит в курсе.

Пьяно ухмыльнувшись, Мун снова присосался к пузырю с сивухой.

— А ты чего хотел предложить? — припомнил я.

— Как чего? Пятьдесят процентов, — расплылся он, — за поход к Монолиту.

Мун приватизировал мою тушенку, радостно сообщив: «Я же знал, что на закусь тратиться не надо». На упрек в склонности к евреистости поведал, что он не еврей, а хохол, а где хохол прошел, там двум евреям делать нечего.

После этого довольно быстро доел тушенку, допил водку, окончательно окосев, и завалился спать на полу под дверью. Через минуту он уже храпел. Хлюпик признаков жизни не подавал. То ли все терзался вопросами устройства мироздания, то ли спал.

А вот мне не спалось. Стоило только сомкнуть глаза, как снова начинали сниться собаки. Они шли за мной по пятам. Сначала одна, потом две, три… Потом приходило понимание, что не могу уследить за все разрастающейся стаей и что вся свора сейчас кинется на меня. Тогда я просыпался.

Вскочив в очередной раз, я поднялся и подошел к окну. Распахнул створку. От глотка свежего воздуха сердце чуть подуспокоилось. Выглянул наружу. Снизу на привычном месте горел знакомый костерок. Рядом сидели неизвестные мне сталкеры. Один травил какой-то анекдот, омерзительно длинный и не смешной.

Оставив окно приоткрытым, я вернулся на свое место. Залудил солидную дозу из так и оставшейся стоять на полу купленной Хлюпиком бутылки. От водки пришел спазм, пытавшийся вывернуть сивуху обратно. Я подавил тошноту. Следом пробежала теплая волна расслабленности.

Поставив бутылку в сторону, я опустил голову на рюкзак, укрылся курткой и наконец заснул. Сон был не такой жуткий, как с собаками, но неприятный. Мне приснился Юрка…

…Лето кончилось, начался сентябрь. Впрочем, ничего не изменилось. Деревья по-прежнему стояли почти зелеными, небо по-прежнему оставалось серым. Все так же поливал дождь, может быть, он стал чуть прохладнее, но это не ощущалось. По-прежнему было сыро и тепло. Разве что каникулы закончились и занятия начались.

В институте я снова встретил Аленку. Она была весела и невозмутима, вела себя как обычно, только упорно игнорировала мое присутствие. Будто не видела меня, не замечала. А если видела, то не меня, а совершенно незнакомого человека, не вызывающего никакого интереса.

Я вроде как и не существовал для нее. При этом в ее поведении ничего не изменилось и в жизни, казалось, тоже. Она цвела, я страдал.

— Плюнь на нее, старик, — посоветовал Юрка. Мы сидели на лавочке возле института и пили дешевое пиво.

— Не могу. — Я покачал головой. — Люблю ее.

— Ну и дурак. — Юрка приник к бутылке. Кадык заходил туда-сюда, словно именно он принимал живейшее участие в перекачке пива из бутылки в моего приятеля.