Рядом с нами - Семен Нариньяни

Но директор Института автоматики и телемеханики решил не подкладывать свиньи соседям и отказал Грузинову в хорошей характеристике.

— Работайте по снабжению! Научные проблемы обойдутся без вас!

Работать простым агентом Евгению Ивановичу не хотелось, и он решил начать с институтом тяжбу.

— Уволили… Не имеют права!.. Больного…

Из кабинета директора Евгений Иванович побежал прямо в поликлинику.

— Помогите!.. Ценный научный работник… Скорей!.. Сердце!.. Больничный листок… — полушепотом говорил Грузинов.

Но обмануть врачей не удалось. Они внимательно осмотрели Грузинова, накапали ему в рюмку валерьянки и сказали:

— Можете идти. Больничного листка не будет.

Грузинов попробовал скандалить. Он даже угрожал врачам:

— Тысячи научных проблем… Жизнь ученого в опасности!.. Ответите!..

Но врачи не поддались психической атаке, и в больничной карте было записано: агровант, что в переводе с медицинского означало симулянт.

Не сумев получить больничный листок на законном основании, Грузинов решил добыть его по блату. С этой целью мнимоумирающий отправился на другой конец города, в медчасть Калининского района, и здесь приятель Грузинова, врач Жуковский, идя на явный подлог, выдал агрованту задним числом больничный листок. Через три дня другой приятель, врач Тихомиров из здравпункта станции Москва-пассажирская, продолжил этот листок.

И вот под прикрытием фальшивого больничного листка Е. И. Грузинов начал требовать отмены приказа об увольнении. Но ни одна организация, куда обращался агровант, не поддержала его притязаний. Это нисколько не обескураживало его: откажут в одной инстанции, Грузинов отправляется в другую. А там снова начинают проверку, создают комиссии, вызывают для разговоров профессоров, доцентов, научных работников. И вот уже много месяцев, вместо того чтобы заниматься своим прямым делом, доктора и кандидаты технических наук пишут объяснительные записки.

Пятнадцать организаций занимались разбором жалоб Евгения Ивановича. Четырнадцать — а среди них были прокуратура, народный суд, суд городской — сказали прямо и недвусмысленно:

— Грузинов уволен правильно!

И только одна, пятнадцатая, организация — это был Центральный комитет профсоюза работников высшей школы — встала на сторону Грузинова. Инструктор ЦК Силантьев сказал словами самого Грузинова:

— Не имели права… Больной… Отменить!.

— Какой больной? У Грузинова подложный больничный листок!

— За подлог надо наказывать врачей, а Грузинову, хоть и по подложному листку, нужно выдать деньги.

Силантьев руководствовался в своих рассуждениях не существом дела, а какой-то бюрократической логикой.

— Раз больничный листок выдан, — значит, он действительный, а раз действительный, значит, Грузинов уволен неправильно.

- Грузинов — симулянт и лодырь, — говорили ему.

— Неважно. С лодырем тоже можно обойтись по-хорошему.

— Институтов много… Свои люди… — подхватил Грузинов. — Зачем жалеть прилагательные?..

Телемеханики жалеют не прилагательные, они жалеют соседние институты, и, как ни старается все последние месяцы Грузинов, сколько ни помогает ему в этом Силантьев, директор Института автоматики и телемеханики твердо стоит на своем. Он не желает писать лживые характеристики и украшать невежду качествами электротехнического чуда.

1952 г.

СИНЯЯ БОРОДА

Иннокентий Дмитриевич Сахно состоит в родственных отношениях чуть ли не со всем Советским Союзом. В Белгороде живет Александра Алексеевна Сахно, в Макеевке — Галина Павловна Сахно, в Щекине — Капитолина Ефимовна Сахно, в Богодухове — Прасковья Николаевна Сахно-Луценко, в Туле — Зинаида Андреевна Сахно-Акишина, в Москве — Капитолина Ивановна Сахно-Крутова.

— Ну вот, собственно, и все мои жены, — скромно говорит Иннокентий Дмитриевич.

— Как все, а Сахно-Сергеева?

— Помилуйте, — обижается Иннокентий Дмитриевич, — с Сергеевой я не прожил даже полугода, ну какая она мне жена?!

— А Сахно-Иванова?

— Иванова? Что-то запамятовал я про такую. Может, вы напомните мне ее имя, отчество.

У Иннокентия Дмитриевича Сахно плохая память не только на жен. Он не помнит и родных детей. Когда забывчивому отцу пытаются напомнить о родительском долге, этот отец начинает считать по пальцам.

— Правильно! — говорит он. — Сын Эмир у меня от брака с Александрой Алексеевной, дочь Людмила от Прасковьи Николаевны. От брака с Галиной Павловной у меня еще одна дочь по имени… — И, порывшись в записной книжке, Иннокентий Дмитриевич добавляет: — По имени Светлана.

— Разве у вас только трое детей?

— Нет, четверо, — говорит отец и снова начинает листать записную книжку. Но имя четвертого ребенка оказывается незаписанным.

— Вы не беспокойтесь, — говорит Иннокентий Дмитриевич, — сейчас мы все уточним!

Быстро соединившись по телефону с бухгалтерией, он без тени смущения просит кого-то из счетных работников.

— Иван Иванович, голубчик, посмотри в исполнительный лист, как зовут девочку, на которую с меня взыскивает алименты Зинаида Андреевна Акишина? Спасибо! Эмма, — говорит он и, чтобы не забыть, тут же записывает имя дочери на бумажку. — Память что-то начала пошаливать, — виновато говорит Иннокентий Дмитриевич и добавляет: — Стройка. Объем работы большой, разве все упомнишь?

Иннокентий Дмитриевич зря сетовал на стройку. Дело было не в объеме строительных работ, а в образе жизни главного инженера строительного управления. А жил этот инженер наподобие турецкого паши. Помимо официальных жен, у него были полуофициальные и неофициальные. Официальных Иннокентий Дмитриевич хотя бы помнил по имени-отчеству.

— Здесь у меня все в порядке, — говорит он. — Каждой я плачу по суду алименты.

Хуже было с неофициальными. С ними Иннокентий Дмитриевич поступал так: понравится ему какая-нибудь из подчиненных сотрудниц, он ее приблизит, наскучит — без сожаления отправит куда-нибудь в Богодухов.

— А какой же здесь грех? — удивленно вопрошает Иннокентий Дмитриевич. — Ведь я же с ними в загсе не регистрировался!..

Сахно не искал в жене товарища, друга. Он относился к женщинам с гусарской лихостью. Быстро увлекался и быстро расставался.

— Что делать? Не сошлись характерами!

Со своими детьми он поступал так же. Как его ребенок будет расти, воспитываться, Иннокентию Дмитриевичу было наплевать.

— На это есть мать, пусть заботится!

Товарищи много раз пытались образумить Сахно. Его вызывали в партийный комитет, предупреждали, но на Иннокентия Дмитриевича ничто не действовало. Не так давно Сахно был даже привлечен к суду и получил за многоженство год принудительных работ. Чаша терпения переполнилась, и коммунисты решили поговорить о грязном поведении главного инженера на партийном собрании, Сахно понял, что на этот раз ему несдобровать, и бросился искать покровителей. Как ни странно, таковые нашлись. За главного инженера стройуправления встала горой Галина Григорьевна Гуркова, управляющий трестом.

В день партийного собрания Галина Григорьевна командировала на выручку Сахно целую спасательную экспедицию во главе с заместителем управляющего треста. Но деньги на командировку были потрачены зря. Коммунисты-строители проявили твердость, и, несмотря на все старания спасательной экспедиции, Иннокентий Дмитриевич Сахно за скотское отношение к женщине, за бытовую распущенность и пьянство был исключен из рядов Коммунистической партии.

— Они вмешиваются в частную жизнь коммуниста! — воскликнула Галина Григорьевна и бросилась с жалобой в обком.

Работникам обкома партии покритиковать бы Галину Григорьевну за ее обывательские рассуждения, разъяснить, что крупные хозяйственники за свои прегрешения никаких льгот перед другими членами партии не имеют. Но работники обкома рассудили по-другому. И хотя у них не было никаких сомнений относительно Сахно, они все же вняли ходатайствам треста и снизили ему наказание.

— Пусть это будет вам последним предупредительным сигналом, — сказали Иннокентию Дмитриевичу на заседании бюро обкома.

За шесть лет пребывания в партии Сахно имел уже три предупредительных сигнала. У него был выговор, строгий выговор и даже выговор с последним предупреждением. И вот теперь новое, последнее предупреждение.

Галина Григорьевна Гуркова восприняла решение обкома как полную амнистию грехам Иннокентия Дмитриевича и сообразно с этим решила не снимать его с должности главного инженера.

— Мы хозяйственники. У нас на первом месте промфинплан, а как человек ведет себя дома, — нас это не касается.

Быт человека не отделяется каменной стеной от его производственного лица. И если человек нечистоплотен дома, то это рано или поздно скажется и на работе. Так, собственно, и получилось с Сахно. Руководители треста считали его хорошим инженером, а он уже давно перестал быть таковым. Строительное управление, которым руководил Сахно, все последние годы не выполняет производственной программы, о которой так много говорит Гуркова. Это и не удивительно, ибо главный инженер управления думает не столько о производстве, сколько о личных утехах.