О чем рассказали мертвые - Ариана Франклин

Аделия тем временем препиралась с пациентом, который донимал ее уже не в первый раз.

— Послушайте, Вульф, — говорила она, — доктор Мансур находит, что вы здоровы как бык! Ни лихорадки, ни удушья, ни кашля… ничего! Вы мне уже жаловались на все мыслимые хвори, кроме трещин сосков, благо вы не кормите грудью!

— Господин доктор действительно так думает? — недоверчиво спросил Вульф.

Раздосадованная потерей времени, Аделия обратилась к Мансуру на родном языке:

— Скажите что угодно — я должна «перевести».

— Гоните этого ленивого пса ногой под зад! — солидным тоном изрек Мансур.

— Доктор говорит: лучше всего вам помогут долгие прогулки на свежем воздухе. Начните прямо сейчас.

— А что с моей спиной? — канючил дальше Вульф.

— Мешки на ней нужно носить — вот что! — в сердцах сказала Аделия.

Она диву давалась, глядя на этого типа. В феодальном обществе, за вычетом растущего класса коммерсантов, каждый от кого-нибудь зависел и был обязан трудиться (ратное дело было одной из разновидностей труда). Каждый являлся чьим-то вассалом. Самые могущественные землевладельцы были всего лишь слугами короля, который казнил их или миловал. Даже король имел сюзерена — на небе. А этот непонятливый Вульф был исключением из правил — возможно, он некогда крестьянствовал и сбежал от хозяина. Теперь этот пройдоха был женат на зажиточной владелице прачечной и жил при ней бездельником. Работы он боялся и по-настоящему заболевал всякий раз, как только его принуждали трудиться. Чтобы не слыть лоботрясом, лентяем и трутнем, Вульф отчаянно искал себе мнимый хронический недуг, который помог бы ему избегать такой страшной заразы, как работа.

Поначалу Аделия была с ним ласкова, как и с прочими больными. Но теперь ее терпение лопнуло.

— А как насчет той ужасной хвори с латинским названием, которую вы у меня нашли? — не унимался Вульф.

— О да! Симулятус нестерпимус! Но от нее не умирают! — сказала Аделия, почти силой выставляя надоедливого пациента за дверь.

На улице хлестал дождь и было зверски холодно. Но, по мнению Гилты, только скудоумные моты топят камины с конца марта до начала ноября. И поэтому единственным теплым местом в доме старого Вениамина был закуток в кухне, где огонь полыхал весь день.

Аделия заскочила погреться и обнаружила на полу около печки огромный чан для кипячения белья, который Гилта наполняла гревшейся в баках водой. Лучший чехол Аделии под платье — шелковый, яркий, шафранный, до Англии эта мода еще не дошла — висел на крюке для копчения свинины над паром, чтобы разгладились складки после тесноты дорожного сундука.

— Что тут происходит? — удивилась Аделия.

— Будем вас купать.

Неплохая идея. Последнюю настоящую ванну она принимала в Салерно — в особняке приемных родителей был даже небольшой бассейн. Во время путешествия и в Англии приходилось ограничиваться водой из ушата. Однако шафранный чехол под платье означал — грядет некое событие.

— Я не могу допустить, чтоб вы пошли на праздник замарашкой! — сказала Гилта и наконец поведала, что иноземцы по совету приора Жоффре приглашены на торжество в доме сэра Джоселина. Хоть они и не были паломниками, но возвращались с другими кембриджцами из Кентербери и в пути излечили настоятеля, то есть помогли всему предприятию закончиться благополучно. Стало быть, чужестранцы имеют законное право присутствовать на пире бывших пилигримов.

Для Гилты это был настоящий вызов. Правда, ее возбуждение проявлялось в точном соответствии с характером: через еще большее окаменение лица. На кону стояла репутация экономки. Раз уж Гилту угораздило стать нянькой трем диковинным иностранцам, то для ее тщеславия и самоуважения было несказанно важно, какое впечатление новые хозяева произведут на цвет здешнего общества. Задача усугублялась тем, что сама Гилта никогда не бывала на пирах знати: ее скудные знания на сей счет могла пополнить разве что Матильда Сдобная, чья мать работала поломойкой в замке. Впрочем, та тоже на самих пирах не едала, а только видела, как жена шерифа и его дочки готовятся к ним.

Приемные родители с детства готовили Аделию к жизни девушки из хорошего общества, которой должно в поисках достойного жениха порхать с пира на пир и с празднества на празднество — кокетничать, очаровывать, говорить глупости и принимать комплименты. Но потом вышло так, что она рано увлеклась медициной и ей было некогда посещать балы, да и не тянуло. Еще позже Аделия решила для себя, что никогда не выйдет замуж. И стало совсем уж бессмысленно тратить время на пустые разговоры с чванливыми дамами и тупоумными кавалерами, на бесконечные званые ужины и танцы до утра. Приемные родители не настаивали на браке и позволяли Аделии жить, как ей хочется, то есть в стороне от развлечений салернской знати. Мало-помалу она так отвыкла от атмосферы маскарадов и дворцовых пиров, что, изредка и вынужденно попадая на них, чувствовала себя неловко, не могла расслабиться и веселиться. По мере возможности Аделия жалась где-нибудь за колонной, робея, краснея и сердясь на свою застенчивость и «неотесанность».

Поэтому приглашение на местное празднество скорее напугало ее, чем обрадовало.

И Аделия инстинктивно начала искать предлог для отказа.

— Надо бы спросить господина Симона… как он…

Но Симон был далеко, разбирал в крепости копии долговых расписок.

— Конечно, он пожелает идти, — возразила Гилта, — с чего бы ему кобениться?

Тут Гилта, наверное, права. Симон будет даже чрезвычайно рад побывать на празднике: когда вино развяжет людям языки, можно многое разузнать!

Вздохнув, Аделия сказала — единственно затем, чтобы в препирании с Гилтой оставить последнее слово за собой:

— А вы все же пошлите Ульфа в крепость, к Симону.

Преодолев первый приступ детской робости, Аделия вдруг ощутила в себе желание развеяться на празднике. А то душа совсем скукожилась! В Кембридже она занималась то детскими смертями, то больными. И ниоткуда нет радости. Злой кашель одного грудничка перешел в пневмонию — помрет небось. Мужчина с малярией скончался — несмотря на все ее усилия. Отправился к праотцам и тот, что с камнями в почках. Умерла молодая мать, которую привезли слишком поздно… В массе прискорбных неудач было несколько успехов — благополучная ампутация, излеченный жар, вправленная грыжа. Но каждое фиаско оставляло рубец на душе. Бессилие медицины усугублялось невежеством, глупостью и беспечностью людей.

Как было бы чудесно хотя бы на несколько часов забыть обо всем мрачном! Аделия, по обыкновению, останется на заднем плане — никто ее и не заметит. Ну и вдобавок успокаивало, что это все-таки Кембридж, задворки мира, и даже знать тут проще, без салернских церемоний и тонкостей, без надменного говора и низкого злорадства королевского двора. Нет никакого смысла полошиться — праздник будет вполне буколическим событием, вроде деревенского пира.

И как славно будет попариться — хотя бы в чане для стирки! Не бойся она норова Гилты — в первый же день попросила бы нагреть воды. А то стеснялась: вдруг экономка огрызнется, что и это не входит в круг ее обязанностей!

Словом, и не надо бы соглашаться идти на праздник, да что уж там!

Судя по основательности приготовлений Гилты и обеих Матильд, у хозяйки и спрашивать не собирались, желает она купаться или нет, хочет идти на пиршество или намерена остаться дома.

Со сборами надо было поторопиться. Гонец с приглашением явился досадно поздно! Нет бы предупредить их накануне! Празднество начиналось в полдень и могло затянуться на шесть-семь часов.

Служанки раздели Аделию донага и помогли забраться в чан. От воды поднимались пар и аромат заморской дорогой гвоздики, которые забивали едкий запах щелока. Матильды принялись немилосердно тереть хозяйку жесткими мочалками. Затем намылили ей волосы добавочной порцией древесной золы, опрокинули на голову ушат теплой воды и в завершение ополоснули ее отваром лаванды.

После этого Аделии помогли выбраться из чана, завернули в холстину и поставили на колени, головой в жерло печи, еще горячей после приготовления хлебов. Пока хозяйка сушила волосы, за ее спиной шло деловито-бесцеремонное совещание. Длина волос вызывала общее разочарование — почти отчаяние.

— Да, коротки для настоящей прически, но цвет довольно приятный, — изрекла Гилта.

Аделия не имела привычки тратить время на возню с внешностью, а уход за длинными волосами, гордостью всех знатных дам, был бы настоящей морокой. Поэтому ее волосы никогда не были длиннее локтя. Когда отрастали больше, Аделия брала ножницы и, не глядя в зеркало, двумя-тремя чиками приводила себя в порядок.

— Даже не представляю, что из этой пигалицы получится, — сказала Матильда Сдобная тоном бывалой камеристки. — Разве что уложить в серебряные сетки. Красиво, и никто не разберется, что она, считай, лысая.