Визитная карточка хищницы - Наталья Борохова

У конвоира из уголка рта показалась тоненькая ниточка слюны, но он уже витал далеко отсюда. Предаваясь любовным утехам где-то на песчаном берегу лазурного моря, он не заметил бы рядом даже начальника изолятора. Елизавета вежливо кашлянула. Конвоир, свалившись с луны на землю, уставился на девушку.

– Вы извините, – проявила она настойчивость. – У меня мало времени. Проводите меня к Звереву.

– Может, вместе посмотрим картинки? – Глаза мужчины маслено заблестели.

– Как-нибудь в другой раз, – пробормотала Дубровская, отклоняя заманчивое предложение.

– Новый год послезавтра, – информировал ее конвоир, – а ты по изоляторам ходишь. Мужика у тебя нету, что ли!

Стараясь не обращать внимания на оскорбительное поведение сопровождающего, недовольного тем, что его отвлекли от увлекательного занятия, Елизавета думала о своем. Сейчас она поздравит Зверева с Новым годом, отдаст ему положенную горсть конфет. А потом следует подумать о том, как она встретит следующий год своей жизни.

Зверев был заметно оживлен:

– Ты конфеты принесла?

– Конечно! Держи. С праздником тебя!

Иван зашелестел обертками, промычав в ответ нечто невразумительное. Тетрадка, лежавшая с ним рядом, упала на пол и раскрылась.

– Можно посмотреть? – Елизавета заинтересовалась карандашным наброском.

– Э-э, – промычал Зверь.

Это можно было толковать как угодно, но Елизавета восприняла это как согласие. По какой-то ей самой непонятной причине она уже не боялась Зверева. Он представлялся ей этаким больным ребенком, которого надо опекать и за которым нужно присматривать. Было странно, но она, похоже, была единственным человеком, кому судьба этого большого и одновременно беззащитного человека оказалась не безразлична. Дико, но Дубровская чувствовала даже некоторое родство если не душ, то ситуации: оба они не нужны никому в целом мире.

Взяв тетрадку в руки, Лиза была безмерно удивлена. Оказалось, что Зверь неплохо рисует. Карандашные наброски отличались своеобразием исполнения и выдавали определенные художественные способности автора. На одной из страниц был изображен Суворов. Елизавета была поражена, насколько точно передано его обычное выражение лица – высокомерная холодность и некая отстраненность от всего мира. Через страницу она наткнулась на изображение Адольфа Гитлера. Набросок был выполнен с особой тщательностью. Похоже, эта особа была чем-то притягательна для Зверева. Впрочем, это не было сюрпризом. О тяге ее подзащитного к фашистской символике красноречиво свидетельствовала свастика на его плече. В тетрадке были другие рисунки: чьи-то лица, витиеватые символы.

– Дай мне тетрадку на время, – попросила она. – После праздников я тебе ее верну. Хорошо?

Зверев улыбнулся, обнажив ряд крупных желтых зубов. Елизавета показала жестом, что прячет тетрадку в портфель. Иван принялся за очередную конфету. Девушка сверилась с часами. Ей нужно поспешить, если она не хочет опоздать на рейсовый автобус.

– Как тебя зовут? – оторвавшись от конфет, вдруг заинтересовался Зверев.

Елизавета вздохнула. Скоро язык у нее превратится в заезженную пластинку. Повторяя раз за разом свое имя, она представляла себя нянькой слабоумного ребенка, рассказывающей ему бесконечную сказку про белого бычка.

– Елизавета Германовна, – терпеливо повторила она. – Дубровская.

Она встала, сложила бумаги в портфель. Зверев погрузился в свои думы.

«Интересно, что у него делается в голове? О чем он думает?»

– Дубровский был плохой человек, – вдруг заявил Зверев.

«Это что-то новенькое, – опешила Елизавета. – Я не ослышалась ли, часом? Он имеет в виду меня?»

– Ну спасибо, Зверев. Это, наверное, благодарность за конфеты. Это ты меня плохой называешь? – показала она на себя.

– Ты хорошая. Дубровский – плохой.

Не было сомнений, что со слухом у нее все в норме. Но о чем тогда, ради всего святого, толкует этот малахольный?

«Отец! – молнией пронеслось в голове Елизаветы. – Но он здесь при чем? Это какая-то дурная шутка!»

– Иван, – она заглянула в светлые бессмысленные глаза Зверева. – Почему Дубровский плохой?

– Он плохой, – упрямо повторил мужчина. – Он не любил Александра Петровича!

– Ты знал Дубровского? – Она почти вплотную подошла к решетке.

– Я ничего не знаю. Я ничего никому не сказал, – заволновался Зверев.

– Постой! Если тебе что-то известно о Дубровском, расскажи. Я тебе обещаю, что никто не узнает… – Елизавета схватилась за металлические прутья клетки.

– Непорядок, барышня! – раздался вдруг голос выводного. – Не соблюдаете мер безопасности, а потом жаловаться будете.

– Позвольте еще несколько минут, – почти взмолилась Елизавета.

– У нас пересменка, – гордо заявил конвоир. – Будете сидеть еще час, тогда пожалуйста. Смена раньше не придет.

Елизавета взглянула на часы. Оставалось двадцать минут до отхода автобуса. Или же ей придется ночевать в этом проклятом Калаче.

– Пойдемте, – с таким искренним огорчением произнесла она, что вызвала недоумение на конопатом лице выводного.

– С жиру бабы бесятся. Нормальных им мужиков не хватает, что ли? – проворчал он себе под нос.

«Мерседес» Грановского застрял в пробке буквально метров за двести до ресторана, куда он торопился для встречи с Ольгой. На перекрестке, перекрыв движение, торчали два «жигуленка», водители которых бурно жестикулировали, выясняя, кто виноват.

Семен Иосифович не любил опаздывать, и если это происходило, то причиной тому были объективные обстоятельства (впрочем, Грановский сводил их к минимуму) либо желание самого адвоката – в этом случае задержка была демонстративно подчеркнутой и служила только ему известным целям. На встречу с Голицыной надлежало явиться вовремя.

Включив фары, Грановский резко вывернул на встречную полосу и, не обращая внимания на вой и мигание встречных машин, рванул вперед. Уже на стоянке, взглянув на часы, он удовлетворенно вздохнул. До назначенного времени оставалось три минуты.

Он удобно разместился в кабинке 1-го класса фешенебельного ресторана. Ольга уже опаздывала минут на двадцать. Грановский в мельчайших подробностях изучил меню. Кухня обещала быть превосходной. Но одиночество уже тяготило его.

Сказать, что Семен Иосифович отрицательно относился к опозданиям клиентов, – значит, ничего не сказать. В этом случае он напоминал капризного ребенка, которого вероломно обманули. Он обижался по-настоящему и надолго. В итоге эта обида сказывалась на кошельке клиента. Гонорар возрастал процентов на пятнадцать. И сейчас, в сотый раз пробегая глазами винную карту, Грановский чувствовал раздражение.

Наконец отворилась дверь и вошла она. Обворожительно улыбнувшись, она попросила прощение за опоздание. Ольга объяснила, что застряла в пробке. Грановский понял, что причиной ее задержки была все та же пресловутая авария, которую полчаса назад наблюдал на перекрестке он.

Знакомый запах духов уже обволакивал его, снимая напряжение. Грановский почувствовал, что плохое настроение куда-то улетучивается. Ольга продолжала что-то говорить, а он все не мог стряхнуть с себя наваждение ее очарования.

Она и впрямь была обворожительна. Ее глаза уже не казались темными, а приобрели насыщенный ореховый цвет. Чувственные губы улыбались. Она светилась радостью. Облегающий костюм нежно обнимал волнующие изгибы ее точеного тела. Темные волосы блестящей массой были подняты вверх и открывали взору плавную линию шеи. Крохотные бриллианты, отражая свет ламп, серебряными звездами покоились в маленьких ушах. Ее окружал неподражаемый флер изысканности.

Грановский тряхнул головой.

– Все идет как нужно. Думаю, наступающий год станет для нас золотым, – услышал он. – Я полагаю, молва недооценивает вас, милейший Семен Иосифович, вы не просто потрясающий адвокат, вы волшебник!

Обычно Грановский к лести относился осторожно, снисходительно принимая комплименты. Но в этом случае все было по-другому. Ему было приятно не само признание его профессиональных заслуг, а их словесное выражение, слетающее с этих волнующих губ.

– Уважаемая Ольга! Я признаю, что добрая половина моего успеха принадлежит вам.

Грановский не кривил душой. В лице Ольги он приобрел незаменимого помощника. Она легко вникала в коллизии уголовного дела, прекрасно ориентировалась в именах, кличках, характерах действующих лиц. Грановского несколько коробило спокойное отношение Ольги, когда речь шла о кровавых эпизодах обвинения. Она говорила о них просто, как о самых обыденных вещах. Адвокат после того памятного разговора в автомобиле старался не вникать в те способы, которые использовались ею для достижения поставленной задачи – обработки свидетелей с целью получения нужных показаний. Но делала она это блестяще. Грановский испытывал необъяснимый страх перед жестокой решимостью этой женщины, прекрасный образ которой никак не вязался с ее внутренним содержанием. Она ломала все привычные стереотипы, волновала, возбуждала его, вызывала к жизни эмоции, неизвестные ему доселе.