За кулисами - Марина Лётная

за своим возрастающим желанием присутствия лапули в моей жизни. Мне было важно наладить с ней контакт… И я буду врать сам себе, если скажу, что мне было это нужно из дружелюбных помыслов. Если быть честным до конца, я бредил хоть когда-то приблизиться к тому доверительному состоянию, когда она смогла передо мной обнажиться. Мишель была какая-то странная или, как говорят, особенная: непоследовательная, честная перед кем бы то ни было, но лживая перед самой собой. Её реакция меня убила… Мы продолжали работать вместе, но когда она замолчала, образа танцовщицы между нами двоими будто больше не стало существовать. Не я сбежал от этой ситуации, а она сама… Я даже не успел что-то предпринять.

В моих руках больше не было власти над человеческими взаимоотношениями: наверное, так разразился во мне дурацкий азарт заполучить недоступный трофей. Впервые это оказалось так гадко и тошнотворно, но в сознании стеналась новая цель ― реабилитироваться в женских, натрезво огорченных серых глазах. Не так давно я рассмотрел в её взгляде стальную, жгучую, как вечная мерзлота, голубизну, пока мы неприлично близко выписывали па на слишком огромной для двоих сцене. Ей были знакомы многочисленные потери и предательства, залёгшие пережитыми страданиями в её мерцающих глазах; Мишель как никто могла бы понять мою философию свободы, но сама она почему-то держалась за иллюзорные идеалы о человеческих отношениях и верности. В мире так много эгоистов ― кто как не ты позаботишься о самом себе? Кто, как не ты сам изживёшь доверие к людям, подменяя его сознательным принятием самолюбия в окружающих… От них другого ждать не приходится; здесь только и остаётся вести себя подобающе им, ведь иначе о тебе и задуматься будет некому. И всё же, о Мишель я стал задумываться…

По редким выходным я, неожиданно для себя, перечитывал сценарий, всё реже выбирался в поисках алкоголя и бессодержательных знакомств, к которым резко охладел, зато частенько оказывался в дверях Гершвинской сцены, заглядывая ненароком на репетиции других танцоров. Я не знаю, чего я искал среди многочисленных ролей и привезённых декораций, но порой засиживался на дальнем бархатном ряду, не снимая влажного от дождя пальто, и откидывался в кресле, наблюдая за очередным дублем. Огромные балконы, словно раковины, нависали над креслами, сверкая в жёлтом, простирающемся по залу освещении. В густой шипящей тишине погрязали звуки и крики, доносившиеся от первых рядов и копошащихся артистов на сцене. Атмосфера величия и возрастающего беспокойства перед продажами билетов баюкала во мне приятное чувство причастности к этой истории. Впервые я чувствовал себя на своём месте и с удовольствием примерял роль какого-то почётного титулованного аристократа среди множества актёров, проживающих эту постановку, как свою личную жизнь. Когда я видел среди них Мишель, это приносило мне особо трепетное и вместе с тем сладостное расстройство.

Последний уикенд лапуля провела в Сан-Франциско со своей сестрой, а я бездумно бродил по Бродвею, не находя смысла напиваться в свой единственный выходной перед неделей изнурительных репетиций. Я всё думал, как так вышло, что я попал в театр…

Амплуа правителя несуществующей страны танцоров, которое дал мне Макарти, не вызвало у меня поначалу ничего, кроме насмешек. Я тогда уставился в обескураженном тупом молчании на исписанный заметками блокнот, не понимая, чем стриптизёр со стажем может помочь Крэгу в его сумасшедшей идее. Потом он и его хореографы так много объясняли мне суть, возились со мной так, что мне стало неловко, и я слегка стал прислушиваться к длинным речам наставника, пока вдруг случайно не нашёл их реалистичными и правильными. Мысленно я уже прозвал Крэга нудилой… Так много было сказано, что я невольно попробовал танцевать с идеями, на которые меня натолкнули Макарти и Жак. За эти пару месяцев я настолько смирился с неподъёмной ответственностью за подданных, с желанием делать страну лучше, что напрочь забыл о том, что её вовсе не существует. Зато я стал вспоминать, к чему стремился всю свою танцевальную карьеру, ведь эта роль ― именно то, что на самом деле мне было нужно.

С любопытством я заключил, что на первых порах занимался отторжением того, о чём мечтал всю жизнь: настолько заигрался в стриптизёра, что забыл, к чему шёл. И только появление моей будущей упрямой напарницы заставило обратить на меня внимание Крэга Макарти… И по сценарию ведь принц влюблялся в Мишель, готовый бросить к её ногам свою собственную корону. Это раздувало острое влечение и интерес к театральной постановке ещё сильнее, потому что именно танцовщица засела в подкорках, заставив меня переосмыслить отношение к театральному будущему. Работа и общение с ней стали неразрывны.

”Просто я знаю, что ты достоин этой роли, каким бы придурком ты ни был. Ты превосходный танцор. Не дай себя сожрать, хорошо?”

Я ведь был благодарен ей. Хоть, может по поступкам этого не было видно…

* * *

Танцоры складировали верхнюю одежду и личные вещи на первые ряды концертных кресел, кучкуясь около сцены для приветствия. Мишель ещё не появилась ― это был первый день после её возвращения из Сан-Франциско. Обычно я предпочитал держаться от всех подальше, но сегодняшний настрой сделал из злой нахальной морды подобие дружелюбного лица. Тридцать первое октября ― день всех святых я начал с горького перезаваренного чая и едва успел побриться, глядя в унылое зеркало в ванной. Но несмотря на не совсем гладкое начало дня, празднично-тоскливое настроение, подмывающее на кривую ухмылку, от которой я уже успел отвыкнуть, придавало мне безнадёжное желание отмотать этот день на самый вечер, чтобы неторопливо пройтись по Таймс-сквер и понаблюдать за чудаками в нелепо устрашающих костюмах. Я кисло улыбнулся своим мыслям ― так странно, мне, желать трезвых прогулок в компании. У меня и друзей-то нет… Последний раз я испытывал праздничное предвкушенное настроение лет в восемь, когда отец ещё был жив.

― Доброе утро, ― парочка юных девушек искосо и с подозрением осмотрели мой взлохмаченный внешний вид. Да, Брэндон Форд здоровался далеко не со всеми и редко, отдавая предпочтение томной агрессивной грусти. Всё по тому, что я ненавидел притворяться, а поводы для счастья напрочь отсутствовали. К тому же, все артисты наверняка до сих пор осуждали меня за спиной за компрометирующие прошлое, а после предупреждения Мишель, я это знал наверняка. Но сейчас меня волновало это меньше всего…

― Доброе утро, ― я обошёл всех