Право на выбор (СИ) - Рут Джулия

Раш’ар отступает еще на шаг — непроизвольно — и тут же вскидывает голову, скрещивает руки на груди. Делает вид, что ни при чем… а сам, когда их не было дома…

— Ты думал, я не узнаю, чем ты занимался в спальне?

— ... и что? Что ты мне сделаешь?

— До тех пор... — Мар медленно приближается, Раш’ар весь щерится, дыбится хребет, — пока она в порядке, я ничего не сделаю. Но если ты будешь доставлять проблемы… я не посмотрю на закон, Раш. Я переломаю тебе ноги и вышвырну за порог.

Раш не дрожит и не трусит — хотя многие бы уже втянули костяные наросты. Раш единственный, кто может поспорить, кто кому сломает ноги выкинет в овраг.

— Ты тоже… не смей причинять ей боль. В следующий раз я не буду стоять и смотреть.

Стоял и смотрел, значит?

— И давно ты стал извращенцем?

— Это ты мне говоришь?

Раш всегда это умел — так выкрутить словами, что и ответить нечего… трепать языком он с детства был горазд, за что часто получал от старших… ведь когда-то они и сошлись именно поэтому…

Когда-то они братались и клялись на крови и камнях, что никогда не предадут друг друга.

Он не спит до утра, до утра не спит и Раш’ар. Мар слышит чудовищную пульсацию пылающей у него в жилах крови и душит внутри неуместное, бесполезное сочувствие. Узнай Раш о нем — вломил бы по лицу и был бы в своем праве.

…

— Ну как у вас дела?

Как на Западном фронте — без перемен.

— Да как-то… так…

За спиной у Шерши — стеллажи с колбами, в которых мерцают всеми цветами радуги ростки неведомой флоры, бросая блики на пружинки волос. У рахшасы обеденный перерыв, у меня раннее утро — только что оба тура ушли, и дома воцарилась тишина.

Она и до этого царила — если раньше они хоть как-то переговаривались, на бытовом хотя бы уровне, то теперь между ними повисло абсолютное, душное молчание — словно слои спресованной атмосферы.

— Они ссорятся?

— Не ссорятся… но лучше бы ссорились. Молчат как рыбы об лед.

— Может, оно и к лучшему?..

— Что-то совсем не похоже…

— А ты пробовала к ним одинаково относиться?..

— ...

— Ох, — Шерша смотрит с сочувствующей укоризной. — Я же говорила…

— Да не получается… Мар… действительно мне нравится. Я хочу быть с ним и… все такое… А Раш’ар… невыносим просто.

— Да, непросто тебе приходится… Кстати, пока помню, может тебе что-нибудь прислать? Капсулы пищевые или еще что-то? Как ты к местной кухне, адаптировалась?

Я с благодарностью хватаюсь за смену темы. Да, адаптируюсь понемногу, но можно прислать еще немного, буду очень признательна. Успокоительные на всякий случай тоже не повредят, да-да, я помню, не больше одного укола раз в два дня… Одежда? Ой, лучше не надо, тут свои особенности климата…

Я отключаюсь и падаю спиной на постель, машинально сжимая свой камушек — последнее время руки просят чем-то играть. Прошло десять дней — все уже давно у меня зажило, но Мар не идет дальше прикосновений руками. Я пыталась намекнуть, говорила прямо — он уперся рогом. Ну вот и как мне с ним, не насильно же? Я пытаюсь представить, как бы это выглядело — и становится смешно.

Ладно, пора и мне собираться — Грида ждет, сегодня она обещала начать изучение символов старой словесности, а они очень красивые…

…Очень красивые — и безумно сложные.

— У меня рука сейчас отвалится, — жалуюсь я спустя полчаса письменных упражнений.

Грида негромко смеется — это надо запретить законом, как действие, направленное на дестабилизацию работы сердечной мышцы.

— Навевает воспоминания. Я тоже первые дни еле разгибала пальцы. Это не обязательно, ты же помнишь?

— Помню, — со вздохом я возвращаюсь к начертанию символа “тур”, в котором больше пятидесяти черточек. — Они все такие?

— Нет конечно. В символе Таврос 84 составных элемента, Миршельнасс — 138.

— О боже…

— Точно хочешь продолжать?

— Хотя бы самые основные и часто употребимые.

— Это разумно.

Я вывожу символы в рядок, высунув кончик языка от напряжения — моторная память помогает запомнить лучше всего — Грида в кресле рядом плетет нитяное кружево. Я принесла свое с собой — не ладились узелки и, кажется, я все перепортила…

— Скажи, — обращается ко мне девушка, когда я откидываюсь назад и разминаю шею. — Как у вас дома дела? Ты просто так фонишь тревогой… я не могла не спросить… — словно бы извиняется она.

Сегодня все сговорились, что ли?

— Ну… сложно все… Они не ладят… и я не знаю, что делать… И надо ли делать хоть что-то…

Уйримка какое-то время молчит, а потом негромко говорит:

— Я понимаю их чувства… на моей родине практикуют многоженство… и я росла в окружении мачех и множества сестер. Жены моего отца постоянно боролись за внимание, подарки и привилегии, а отец запросто мог манипулировать ими через нас. Было… трудно… постоянная ненависть и ревность. Единственное, что помогало на время сплотиться — это появление новой наложницы или пассии. Тогда мама и другие женщины объединялись, чтобы выжить ее из дома… иногда я думаю, что отец делал это специально, когда ему надоедали склоки.

— Ты предлагаешь мне третьего привести?.. — одна только мысль о еще одном мужчине в доме приводит меня в ужас.

— Нет, что ты, — мгновенно отвечает Грида. — Просто возможно… какая-то общая беда могла бы сплотить их… И если подвернется случай — воспользуйся им.

Общая беда?

Я со вздохом опускаю голову на руки — бед нам еще не хватало…

— Спасибо. Я подумаю об этом.

После издевательств над пальцами мы начинаем издеваться над моим языком, пока я даже на том, что получалось в начале, не начинаю сбиваться. Хороший признак — значит, наговорила достаточно и пора остановиться. Мы прошли уже простые бытовые фразы о природе-погоде, фразы экстренные Грида заставила меня застолбить в первую очередь, и начали разбирать лексику-грамматику по темам — как если бы я учила любой другой земной язык, принцип и подход тот же самый… Сколько раз я это уже проделывала?.. Английский, испанский, арабский… китайский начала, да не сложилось… не успела…

— Ты быстро схватываешь, прямо на лету.

— Да где там…

— Нет, правда… Я учила еще несколько переселенок, давно уже конечно… У них дело шло куда медленнее.

Я украдкой почесываю нос, пряча самодовольство.

— Ну вот, сейчас расслаблюсь и перестану стараться.

— Очень в этом сомневаюсь, — улыбается девушка. — Не в твоем характере, насколько я успела его узнать.

Домой я возвращаюсь веселее, чем уходила — узелки распутались и легли ровно, в корзинке у меня новый моток ниток, тетрадь, исписанная символами… Попробую сегодня освоить еще и тот, который значит “светило”, один из трех составляющих "Шерхентас"… Потом приготовлю шерки — сладости из фруктового пюре и порошка кореньев, Грида недавно поделилась рецептом… И может почитаю что-нибудь, пока тишина в доме легкая, звенящая и не давит на барабанные перепонки каменными ладонями.

Я останавливаюсь у двери дома, ищу карточку по карманам… успеваю даже найти…

— Ооо, наша малышка вернулась…

... Ну твою же ж мать...

3-14

В дверном проеме стоит, прислонившись к нему, Раш’ар — и с ним что-то не так. По улыбке и дымке в глазах, по странным, расшатанным движениям, будто все связки и жилы в его теле ослабли, я с пугающей уверенностью могу сказать, что тур не в порядке. Что-то с ним очень сильно не так.

Я медленно захожу, не спуская с него глаз — как будто это поможет его остановить. Как будто я вообще могу что-то сделать. Мара нет дома, это очевидно, при нем он никогда и слова лишнего, даже взгляда не позволяет в мою сторону… А тут улыбается, но от улыбки этой веет какой-то обреченностью — словно он решил что-то сам для себя и теперь не собирается отступать.

— Плетешь ракум? — он указывает на корзинку в моих руках.