Светлая даль юности - Михаил Семёнович Бубеннов

не боялся брать меня с собой. Конечно, чаще всего он старался во время операций отвести мне роль коновода, но в ночных облавах для любого из нас было много неожиданностей, случалось даже, что и самогонщики, которых мы накрывали на месте преступления в потайных местах, встречали нас стрельбой.

Сейчас трудно, конечно, поверить, что я занимался такими делами в мальчишеском возрасте. Да не мальчишками мы были в четырнадцать лет! Мы были уже взрослыми, вот в чем дело!

Ожидание чуда

Стеснительность всегда мешала мне быстро заводить знакомства в новых местах. В Красноярке, кроме того, мешала еще и занятость в милиции. Не видя с моей стороны открытого желания встречаться, красноярские ребята в отместку относились ко мне с предубеждением и настороженностью. Только секретарь комсомольской ячейки Виталий Голубцов, сын местного учителя, поставив меня на учет, раза два или три заходил в наш дом и звал меня на собрания, но всегда получалось так, что срочные дела, а особенно выезды с отцом, мешали мне встретиться и познакомиться с местными комсомольцами. Как ни странно, но через какое-то время меня сблизил с ними бывший солдат, контуженный на войне с Германией, Тимофей Егорович, а проще — дядя Тимофей, зачастивший в наш дом.

Дядя Тимофей одиноко жил в своей избушке с разгороженным двором, не имея никакого хозяйства и не испытывая нужды возиться с ним: ему недосуг было отвлекаться от своих тягостных дум, мучивших его уже не один год. Уходя на войну, дядя Тимофей оставил в селе молоденькую жену Анку, первую красавицу на селе. У них был ребенок, годовалый мальчик, но вскоре он умер от простуды. Анка ждала своего нареченного, своего Тимошу, терпеливо, преданно и вела, как могла, бедняцкое хозяйство. Но вот наконец-то вернулся домой бывший солдат-фронтовик Тимофей, и вдруг оказалось, что он немного «тронутый», иначе — не совсем в здравом уме. Он и буйствовал, но иногда «заговаривался», что Анку очень опечалило и напутало. Она была в отчаянии. Два года она страдала, старалась всячески лечить мужа, но ничто не помогло — и она вдруг исчезла из села. Кстати, с одним из лекарей-прощелыг, лечивших Тимофея травами. С того дня прошло три года.

Дядя Тимофей стал еще чаще «заговариваться», особенно если кто-нибудь заводил речь об Анке. А таких охотников-озорников в селе, к сожалению, находилось немало. Эти недобрые и даже жестокие люди, желая позабавиться над дядей Тимофеем, часто уверяли его, что видят Анку то в одном, то в другом месте и всегда — не очень далеко от Красноярки: то она бродит в лугах и собирает ягоды, то едет куда-то с мужиками, то сидит у Алея и поет грустные песни. Бедный дядя Тимофей всегда беспредельно верил этим байкам, а потом, страдая, сам разносил их по селу, не понимая, отчего они всюду вызывают хохот…

Дядя Тимофей, еще молодой мужик, русоволосый, подстриженный в кружок по тогдашней деревенской моде, многим поразил меня с первой встречи. Он зашел к нам утром, перед самым завтраком: ему уже доводилось бывать в нашем доме в мое отсутствие, и ой был знаком с моей матерью.

— Можно? — спросил он вежливо, стоя еще за порогом, очень удивив меня своей вежливостью. — Спасибо, Евфросинья Семеновна, — поблагодарил он мать, когда она разрешила ему войти, и опять удивил тем, что назвал мать точным, неискаженным именем, что для тогдашней деревни было редкостью.

Дядя Тимофей снял галоши с голых ног и повернул их носками к порогу, словно боясь, что второпях, когда настанет время, позабудет, куда в них идти дальше…

Я почему-то замер от этого его поступка.

Пройдя босиком до голбца, дядя Тимофей перед тем как сесть опять вежливо спросил:

— А я не помешаю?

— Садись, садись, — неохотно пригласила его мать; она не любила гостей во внеурочные часы, а тут к тому же стряпала оладьи.

Матери уже было известно, что дядя Тимофей словно бы считал своим основным долгом собирать и разносить по селу свежие новости. Он радовался, что делает приятное, нужное людям дело, и был доволен, когда его похваливали за это…

— Ну, чего там в селе-то нового? — спросила от печи мать. — Рассказывай.

— А нынче, Евфросинья Семеновна, особых новостей пока нету, — ответил дядя Тимофей, явно сожалея, что тем самым огорчает любознательную мать. — Ночью парни и девки гомонили чуть не до зари. А потом один парень — Ванька Зубарев — забрался к своей зазнобушке на сеновал, по ее согласию, знамо, дело. Ну, с устатку-то и заснул на зорьке чересчур крепко, а отец той красавицы-то и прихватил их на месте. С вилами гонялся за Ванькой! Одна смехота! А чего же гоняться-то после времени? Вот и все…

Разговаривал он совершенно разумно, ничуть не «заговариваясь», и производил впечатление человека большей грамотности и культуры, чем многие его сельчане. Но вот мать спросила для забавы, какой страдали многие в селе:

— Ну, а про Аннушку-то чего слыхать?

— Да опять же ее видали! — живо ответил дядя Тимофей и весь будто затрепетал изнутри: его молодое, чисто выбритое лицо, что опять-таки было редкостью для деревни, просияло, готовое заиграть улыбкой. — Есть у нас один мужик — Евсей Костоломов. Он часто ее видит. И вчерась, когда ездил смотреть луга, опять видал. Шла она лугами, с венком в руке, в расшитой кофте, в юбке с оборками, и вся такая красивая — одно загляденье! Веселая шла…

— Что же он, этот Евсей, разговаривал с твоей Анкой? — продолжала мать, снимая со сковородки последние оладьи.

— Разговаривал, как же! «Ты что, — спросил, — ходишь тут, Анка? Цветы собираешь?» — «А чего мне не ходить? — отвечает она. — Я живу хорошо, весело! Муженек у меня новый, ласковый…»

— Где же она проживает сейчас?

— А недалеко где-то! И все ходит, ходит…

При последних его словах пришел завтракать отец. Он понял, о чем разговаривала мать с дядей Тимофеем, и переспросил:

— Опять про Костоломова?

— Про него, про него, — подтвердил дядя Тимофей.

— Я этого Евсея-брехуна в каталажку засажу за такой обман! Он вредный человек, Тимоша. Он дразнит тебя. Смеется над тобой. Ты его не слушай.

В эти минуты отец, несомненно, вспомнил своего младшего брата Гришу, тоже вернувшегося с войны психически больным человеком…

Но дядя Тимофей убежденно возразил:

— Что вы, Семен Леонтьевич, что вы! Евсей Костоломов не будет обманывать. Он зря не скажет. Да и не один он, Евсей-то, видит Анку. Ее многие видят. Живет она где-то поблизости, или в селе, или на какой-нибудь заимке. Живет-то она, может, и хорошо, а все одно меня вспоминает. Да и