Bxoд в плен бесплатный, или Расстрелять в ноябре - Иванов Николай Федорович

— Не дамся, — запротестовал Махмуд, когда принесли шприц и одеколон. — Ты хоть раз в жизни делал уколы?

— Сыну. Лет пятнадцать назад. Ложись.

— Я стоя.

— А стоя я не могу.

— А у меня плавок нет, — выдал последний аргумент — так сдают противнику последний редут перед поражением, гордо и с сожалением, — Махмуд.

Да разве можно остановить наступающих, когда неприятель хил и болен!

Но, наверно, и в самом деле уколол неумело, потому что водитель застонал:

— Больно же!

— Ему надо потеть и больше пить! — безапелляционно говорю Хозяину и Че Геваре: уж если медик — то медик, а их слушаются все.

Принесли теплое одеяло, сменную футболку и чай. Укутали больного с головой — грей себя сам и выкарабкивайся. Очередные уколы любви и уважения его ко мне не прибавили, но вроде начал принимать их как неизбежность. А в конце уже не охал и ахал, а задумался о будущем: шприцем набрал из пузырька одеколон и перелил его в освободившийся флакончик пенициллина. Так что наше хозяйство пополнилось двумя иглами, пузырьком и одеколоном. А насчет сроков болезни прав оказался Борис: когда лечишься — проходит за семь дней, пускаешь на самотек — выкинь неделю. Правда, Махмуда мы продержали на «больничном» чуть дольше, выпрашивая под его болезнь дополнительный чай.

А вот мне не только с горячим чаем, но и с горячей пищей пришлось расстаться до конца плена. Зубная боль словно пульсировала у нас по кругу, ей как бы некуда было деться из ямы, и поэтому переходила от одного к другому. Борис переболел ими быстро, так что следом подошла моя очередь. Язык тут же отыскал дырку в зубе мудрости, и с этого момента, как ни мерз и ни голодал, берег его пуще глаза. Даже и теплую воду пил, как голубь, наклонив голову набок.

А время застывало. Мы раскачивали его кисельные берега, расталкивали взглядами цифры на календарике, дробили сном. Неожиданно вдруг заметили, что к нам стали лучше относиться. Конечно же, все связали с новой надеждой на освобождение, но проза жизни всегда подрубала крылья поэтическим мечтам. Как узнали уже потом, в соседнем отряде захватили в заложники коммерсанта, и он то ли попросил, то ли пригрозил:

— Только не бейте, за меня могут заплатить хороший выкуп.

Улыбнулись:

— И бить будем, и выкуп возьмем.

Случайного удара сапогом в висок хватило, чтобы коммерсант лишился жизни, а боевики — выкупа.

Вот так невольно, на чужом несчастье, и выживали — от нас тут же убрали всех «бешеных», которые били Бориса только за то, что он «Ельцин», а меня — и просто так. Потому что скучно. И полковник, русак.

К сожалению, все это не убавляло времени, не заставляло его вертеться быстрее. Часы и минуты мы объявили главным своим врагом. Вернее, сначала я объявил водителю, что отныне он старший в группе, то есть Махмуд-апа. Тот в ответном слове превознес меня в «блиндаж-баши», но как пели по вечерам у костра под расстроенную гитару боевики, так и продолжали тянуть вместе с бесконечной песней — проклятием России — и наш пленный мотив.

И так же нескончаемо шли дожди, беспрерывно работал «Град». Иногда ради интереса ждали: кто быстрее устанет — природа или творение рук человеческих — ракетная установка с внушительным погодным названием?

Первой уставала, сдавалась природа. И тогда солнце, уже слабеющее под осень, с усилием раздвигало в тучах щель и любопытно оглядывало землю: что новенького произошло без меня в чеченской войне?

О новом узнали почти сразу.

— Грозный взяли.

— Когда?

— Неделю назад.

— Так «Град» бьет по городу?

— По нему. Но Басаев сказал, что теперь никогда не уйдет из него.

Лично мне стало грустно и совестно. Не принимал эту войну с самого начала, в плену научился ее ненавидеть, а все равно кольнуло: сдать город! Армия, Россия не смогли удержать перед боевиками один город! Или опять идут политические игрища и Грозный не думали удерживать?

Бедные солдаты. Несчастные жители. Клубок подлости и глупости, отчаяния и безнадежности, горя и самоотверженности…

Вспомнилось здание с раненым колобком. После недельной бомбежки вряд ли осталась в живых даже лиса, будь она хоть трижды хитрой. А что с жителями? И в конце концов, а точнее, перво-наперво: кто станет заниматься нами, если из Грозного ушли войска и власть?

— Что, полковник, грустишь? Жалеешь, что Грозный потерян?

Соврал:

— Да нет, о своем.

— Мы тоже думаем о своем: все блокпосты ваши окружены, вот решаем, что с ними делать. Или голодом морить, или расстрелять, или выпустить…

Из рассказа полковника налоговой полиции Е.Расходчикова:

Когда город отошел к боевикам, а слухи о взятии Грозного ходили за неделю до штурма, у нас оборвались все связи и наработки по вашему освобождению. Ведь действовали-то в контакте с местной ФСБ, их посредниками. Ничего не оставалось делать, как возвращаться назад, в Москву. И начинать все сначала.

Только и Москва не могла ответить на сотни вопросов, и главные из них — где вы, у кого и, вообще — живы ли? И азарт уже пошел, заработало чисто профессиональное самолюбие: неужели не вытащим?

Где-то через неделю прошусь на прием к Алмазову. «Сергей Николаевич, надо лететь обратно в Чечню. Из Москвы мы его не вытащим. Разрешите?» Вижу, что волнуется, любой исход, а печальный в первую очередь, ляжет ведь на его плечи. «Кого хотите взять с собой?» — «Геннадия Нисифорова» — «Он в командировке в Тамбове» — «Завтра утром будет здесь, вечером вылетим». Не позавидуешь начальникам, когда им приходится отдавать приказы, связанные с риском для подчиненных. «Давайте, действуйте. Разрешаю принимать любое решение, исходя из ситуации. Только осторожнее. Если еще пропадете и вы… »

Так снова оказались с Геннадием в Чечне. Мы ее прошли с самого начала боевых действий, знали друг друга настолько, что на рисковые мероприятия, «стрелки» — встречи с бандитами — ходили по одному: если что‑то случится, допустим, со мной, Гена будет знать, каким образом и где меня вытаскивать. Точно так же он надеялся на меня.

В Грозный дорожка нам, конечно, оказалась закрыта. Стали подбираться к командирам отрядов самостоятельно, без посредников, которые частенько ради своей выгоды искажали информацию, задерживали ее. Ходили, конечно, в рванье, чтобы не привлекать особого внимания, ни о каких средствах связи или охране не могло быть и речи. Тем не менее по старым связям удалось выйти на главаря, который вас захватил. Он представился Рамзаном. С ехидцей посмотрел на меня: